Симптомы счастья (сборник) - Анна Андронова

Так она гордилась дочерью! Умница, красавица, муж у нее – чудо, а не муж! Не обидит, не заругает, только не наглядится. Семья его – замечательные люди, даром что все образованные профессора, но по-простому. Полина Ивановна в их квартире дневала и ночевала. А суп там готовила Женечка, и полы мыла тоже она, и это было необычно и роскошно. А уж после рождения внука Сереженьки счастья стало настолько много, что и верилось в него с трудом.

Ездили на дачу, Женечку брали с собой на хозяйство, поэтому можно было хоть целые дни напролет проводить с внуком. Можно было копаться в огороде, но не на жизнь, а в охотку, и Полина Ивановна с удовольствием копалась, сидя на изобретенной Григорием Львовичем маленькой скамеечке для облегчения прополки. Успела, все успела! И по-женски счастлива побыла, что Бога гневить, и дочь вырастила лучше многих, и внука потетешкала, и умерла тихо-мирно у себя дома, в собственной, наконец, квартире, держа за руку любимицу Надю. Скончалась. Закрыла свою страницу.

Почти ровно за год до рождения Нади в белоснежных условиях городского роддома у жены профессора Черкасова родился долгожданный поздний сын. Роды принимались по всей науке, опытнейшим доктором – Райкой Поляковой, близкой подругой Елены Михайловны еще по московской квартире. Мальчик появился на свет крепким и упитанным, Райка все свои манипуляции провела безупречно. Был под большим секретом допущен и отец малыша. Его в родильном отделении запомнили надолго, так как он перед входом в приемный покой разул ботинки и всю дорогу до палаты прошел босиком в разных носках с симметричными дырками на больших пальцах. Шел и кричал громким шепотом разную счастливую ерунду, и был потом, после встречи с женой, сразу уведен Райкой от греха подальше. Вся афера шла под ее страх и риск.

Елене Михайловне был тридцать один год, она совсем отчаялась иметь детей и переживала это ужасно, почти как поначалу переживала, что ей не дается большая математика. В математике Гриша помог – объяснил и расставил по местам, а здесь… Жили они, в общем, хорошо и счастливо, только вот не сбывалась Гришина мечта о большой семье. И тут на горизонте явилась Райка с темой последней научной работы как раз под их проблему. Эта Райка, Раиса Ивановна Полякова, а в прошлой жизни – Рахиль Исааковна Зейдлина, боролась за место под солнцем со свойственным ее национальности упорством. Взяла фамилию отчима, заодно сменив и имя, прорвалась на медицинский факультет. Ее дед, отец, два дяди, мать и отчим – все были гинекологами, поэтому дорога привела Раису не куда-нибудь, а в клинику при Центральном роддоме, а уже году в тридцать пятом, избежав сталинской метлы в Москве, она появилась в Горьком, чтобы затем явить миру чудо по имени Левушка Черкасов.

Елена Михайловна была горда и счастлива, жизнь расцвела новыми красками. «Смотри, какой же он лев, он же зайчик!» Левушка был в ее жизни единственным существом, который сам требовал защиты и заботы. Это чувство было новым, необычным и удивительно приятным. Все вокруг сказочным образом изменилось – люди, их дела, отношения. Елена Михайловна впервые почувствовала себя сильной и значительной, все как бы встало на свои места. Оказалась у них такая большая семья, надо было бы всех собрать, позвать. Хотелось почувствовать себя хозяйкой большого дома. Где вы там все?

От Лели последние вести приходили, когда еще папенька был жив. Даже и не от Лели, а через десятые руки, что муж ее вроде арестован или погиб. А сама Леля – жива ли? Некуда было писать и узнавать, Митя посылал какие-то запросы, последним местом их проживания был Омск. Что они там делали? Наверное, муж Лели там работал. Фамилия его у Елены Михайловны совершенно вылетела из головы, а у Мити, видно, была где-то записана. Леля от родных оторвалась давно, ее уход был по времени связан со смертью маменьки и как бы предопределял ее последующее исчезновение.

Митя

Гораздо ближе были Митя с Лидой и их дети – Миша и Машенька. Они приезжали вместе и по отдельности, с детьми и без детей. Гриша всегда ужасно радовался, хотя их первая горьковская квартира была очень маленькая, и при таком скоплении народу спать приходилось в кухне на полу. Отношения Елены Михайловны с Лидой были натянутыми. Гриша объяснял это отсутствием у Елены детей, их семейной болью. Но Елена-то Михайловна понимала, что дело тут не в детях. Ребятишки были похожи на Лиду, особенно мальчик. Гриша с ними играл как маленький, а разговаривал как со взрослыми. Глядя, как он возится с ними на полу, заползая на четвереньках под опущенную скатерть стола, Елена Михайловна испытывала ревность, острее которой, пожалуй, не чувствовала больше никогда в жизни. И ревность эта порой касалась всех, и Мити тоже, и все вызывало раздражение и даже слезы, и появлялось много работы, и некогда было сидеть дома и разговаривать, а хотелось остаться одной. Когда же они уезжали, начиналась тоска. Митя, Митя! Где ты, Митенька? Любимый братик, жеребячьи ножки, защитник и проказник…

Митины дела в ленинградском институте поначалу никак не складывались, его устройством и определением научного направления там занимался Гришин отец. Тема была военная, совершенно закрытая и сложная. Гриша с самого начала против нее возражал, его, видимо, там многое смущало в научном плане. Лида же устроилась замечательно в очень хорошую школу. И коллектив ее принял отлично, и от дома недалеко. Комнату дали удобную и большую. В общем, что касается быта и семьи – сразу наладилось, а что касается Митиной работы – не вполне. Тема продвигалась туго, а сверху торопили. В письмах он ничего написать не мог, разговоры шли во время его приездов, причем в последнее время, ближе к рождению Левушки, они с Гришей уходили говорить на набережную, как бы на прогулки.

Елена Михайловна этих прогулок не одобряла и боялась. Григорий Львович по необходимости своего высокого положения в университете вступил в партию, а тогда уже стало ясно, что много разговоров до добра не доводят. Были уже арестованные отдаленные знакомые, кого-то вызвали в Москву и не вернули. Митя в партию не вступал, хуже еще было то, что все в Ленинграде знали, куда он ездит! Ой, как не одобряла Елена Михайловна этих разговоров и прогулок! Слишком много вокруг было того, о чем не говорили вслух. У знакомых, и у знакомых знакомых, и у Митиных знакомых (не у близких ли, думалось с ужасом?).

У Гриши каждый арест, каждое исчезновение, особенно людей, которых он знал, вызывало гнев. Удивление, недоумение. Потом он становился мрачен, замыкался, не разговаривал, что было совсем для него не характерно. «Лена, что это?» И не кричал, понижал голос. Все они понижали голос и думали – только бы прошло стороной. У Гриши была «партийная должность» – он заведовал кафедрой, часто ездил в Москву. Возвращался порой совсем потерянный, говорил, что мечтает жить в Урюпинске или Тьмутаракани. «Дали бы только работать!» Елене Михайловне становилось страшно до тошноты. Потом была история с книгой старика Гронского, точнее, с предисловием, писали письмо. Григорий Львович подписал.

Елене, уже тогда беременной, Райка устроила стационар, так как та была ежедневно в состоянии, близком к обмороку от страха, даже во рту ощущался его железный кисловатый привкус. Таким образом, на заседании кафедры она не была. Вечером Гриша пришел ее навестить, пытался шутить, но голос всегда выдавал его, необычно тихий и потускневший. «Зачем, зачем ты подписывал?» Он – не боялся, он был в ярости. Два раза в жизни Елена Михайловна пережила этот сломленный гневом голос – сейчас и потом, когда он наткнулся на Лидины письма.

Рождение Левушки все сдвинуло и изменило, казалось, ВСЕ теперь будет хорошо, легко, правильно. Прямо с соседней к роддому почты была послана Мите телеграмма: «Поздравьте рождением сына Черкасовы». Ответа не получили. Затем еще одна: «Ждем Новому году сына назвали Львом. Черкасовы». В ответ пришло письмо, написанное каллиграфическим почерком русистки Лиды. Митю взяли. Взяли Митю. Увели ночью, выпотрошили квартиру. Передачи пока не принимают. Обвинения не известны. Рады рождению маленького Льва. Димочка (это Митя) не успел ответить на телеграмму.

Обвинения не известны. Передачи не принимают. Потом сообщили статью и приняли зимние вещи, это означало жизнь и ссылку туда, где холодно. До войны ни одного письма до Елены Михайловны не дошло. Писал он только Лиде, возможно, ему позволили писать только жене? Или он не хотел впутывать их в свой арест? До Ленинграда дошло два письма, но ни одно из них Лида Елене Михайловне не переслала. Писала сама.

Сначала все о Мите, подробности жизни, что он болел, последнее время плохо себя чувствовал, его мучил кашель. Слабые легкие – это у них было семейное. Мелкие бытовые новости, что кончились дрова и нечем топить – их из большой уютной комнаты выселили на окраину в многокилометровую коммуналку. Рассказы про соседей, Машины отметки, перелицовка старого пальто. С работы пришлось уволиться, нашла место в библиотеке, скучала по своим старшим классам и т. д. и т. п. Никогда они не были близки, и Елена Михайловна первое время в недоумении и как могла подробно отвечала на эти письма, пока не поняла, что Лиде просто не с кем поговорить. Никто с ней не разговаривает. Зарплата библиотекаря мизерная, начальница не дает головы поднять, Миша порвал ботинки, и не в чем идти в школу. У Маши третью неделю болит горло, дома холодно. Жалобы, жалобы. Что эти мелкие жалобы на фоне того, что Митя посажен?!