Проклятие Гиацинтов - Елена Арсеньева

Еще бы! Дураку ясно, что на дефиле не захотели видеть Алёну Дмитриеву. Не захотели — и все тут. И очень деликатно ее отставили, не учтя, что нет ничего тайного, что не стало бы явным.

— Как глупо, — пробормотала Галина. — Извините…

— Да вы тут при чем?! — отмахнулась Алёна. — Наверное, все же Ларисса именно меня вчера приревновала к Ладе! Все оки-оки, как говорится. Не волнуйтесь, езжайте себе в «Пятницу», только ничего никому не говорите, а то она опять кого-нибудь побьет!

Галина с явным облегчением засмеялась, простилась и уехала.

Смех смехом, подумала Алёна, глядя ей вслед, а веселого мало. Во-первых, исчез шанс высмотреть владелицу красной блузки. Во-вторых, ей уже не успеть предупредить Илью, который будет ждать ее в «Пятнице», наблюдать дефиле и диву даваться, почему Алёны нет. Решит, что она по какой-то причине сошла с дистанции. По какой? А вдруг ему взбредет в голову, что Алёна просто не захотела его видеть, а потому и не приехала? И решит ее больше не беспокоить?

Вот цирк, а? Но это уже далеко не так забавно…

В эту минуту зазвонил телефон. Надпись на дисплее — «номер не определен». Взять трубку? Нет? Любопытство погубило кошку…

— Алло?

— Это писательница Дмитриева?

Она ни разу не слышала его голос по телефону, но узнала мгновенно.

— Илья!

— Да-да, он самый, уже забытый вами.

— Нет, я тебя сразу узнала. Значит, еще не забытый.

— Ключевое слово здесь — еще. В чем дело? Модели бегают тут из угла в угол. А тебя нет.

— И не будет, — уныло сообщила Алёна. — Меня отправили в отставку.

— Как так?

— Да так. Мне вообще сообщили, что все отменяется, а потом я узнала, что это обман. Похоже, наша дама в красном почуяла опасность.

— А это значит, что она тебя видела на примерке, — удовлетворенно сказал Илья.

— Точно… Неужели это Ларисса?! — воскликнула Алёна. — Из тех, с кем я там встретилась, по росту только она и Евгения годятся. Правда, Евгения плоская, как доска, а у Лариссы бюст изрядный и талия тоньше моей, она как раз подходит под блузку, которую я мерила…

И осеклась. Вот дура! Привыкла, что всегда болтает только сама с собой. Да разве можно выставлять себя в таком невыгодном свете перед мужчиной, с которым ты вроде как завела роман?!

— Вообще-то, я был бы не прочь твою талию и грудь обмерить собственноручно, — хмыкнул Илья. — Но слушай… получается, что ты сюда не приедешь?

— Ну да. У меня нет пригласительного. И адвокатского удостоверения тоже. И вообще, сейчас явиться — это значит их всех спугнуть и еще больше насторожить.

— Верно… Тогда я сейчас отсюда уеду, раз не с кем в засаде сидеть и в разведку ходить. А шоу без тебя мне не интересно. Ты сейчас где?

— Да около памятника Чкалову, вернее, около Дома архитектора. Я тут с горя на выставку некоего Жужки заглянула. Слышал о таком?

— Об этом бездарном скандалисте только глухой не слышал, — пренебрежительно отозвался Илья.

— Ну, не скажи-и, — протянула задумчиво Алёна. — Есть вещи очень даже недурные. И манера интересная, и письмо хорошее. И там один персонаж на картинке очень на тебя похож!

Илья молчал.

— Алло! — забеспокоилась Алёна. — Ты что молчишь?

— Испугался, — ответил он угрюмо. — Этот Жужка только педиков рисует…

— Ну, что ты не педик, я совершенно точно знаю, — хихикнула она. — Проверено опытом! Кроме того, ты там нарисован в образе доблестного воина. Одного из Горациев с картины Давида.

— Горации? Это которые с Курциями воевали, а потом свою сестру Камиллу прикончили, невесту младшего Курция? — уточнил Илья. — Нет, это не я. У меня и сестры-то нет.

— Образованные нынче адвокаты пошли! — восхитилась Алёна. — Достоевского читают, мифологию с полпинка пересказывают, о Давиде слышали… Может, ты и оригинал «Клятвы Горациев» помнишь?

— Может, и помню, — осторожно ответил Илья. — А что?

— В оригинале у папы-Горация есть татуировка на руке?

— Какая еще татуировка? — изумленно воскликнул Илья.

— Обыкновенная. Слово tempesta.

— Tempesta? — повторил Илья. — А что это такое?

— Не знаю.

— Tempesta… — задумчиво произнес Илья. — Что же это значит? И по-каковски?

— Tempesta — по-итальянски шторм, — вдруг долетел до Алёны веселый женский голос.

— Спасибо, — сказал Илья, обращаясь к подсказчице. — А откуда вы знаете?

— Да наша фирма с итальянцами торгует, я вечно там в командировках, знаю язык.

— Спасибо за подсказку, дай бог успеха вашей фирме, — любезно пожелал Илья. — Слышишь, Алёна?

— Слышу, слышу, — отозвалась она. — Но самое интересное, что раньше этой надписи на картине не было. Когда я входила в зал, видела, как Жужка уходил с кистью в руке, а эта надпись на картине была совершенно свежей. Наверное, он ее только нарисовал. Зачем? Вспомнил, что она была на оригинале? Или просто так, в голову стукнуло — написать это слово?

— Ну и дурак! — пренебрежительно буркнул Илья. — Хотя я слышал, что этот чокнутый Жужка вечно что-то дописывает и переписывает в своих работах, даже во время выставок. Ладно, ну его на хрен, этого мазилу. Погоди, у меня второй мобильный звенит. Алло?

Алёна тоже успела услышать несколько прерывистых звонков, больше напоминающих звон будильника, чем телефона.

— Мама, это ты? — донесся до нее голос Ильи. — Да, лекарство я купил. Сегодня завезти нужно? Ты же вроде говорила, что завтра… Прямо сейчас? Хорошо, я привезу сейчас. Еду. Целую, через час буду.

И со вздохом:

— Алёна…

— Да, я слышала, — вздохнула и она. — А далеко ехать?

— В Киселиху. У нас там дом, ну, дача в такой глухой деревне. Собственно, еще двадцать километров от Киселихи… мама там одна…

— Да это ж Семеновский район!

— Ну да, что поделаешь. Угораздило же меня забыть про это дурацкое лекарство! Теперь я к тебе приехать не успею. Сейчас прямо по Нижней набережной на мост помчусь… И ночевать, наверное, там, в Киселихе, останусь.

— Я так и поняла, — сказала она, пытаясь не выдать острого, ну прямо колючего разочарования. — Ты, наверное, единственный сын…

— Ну да, — согласился Илья. — Ни сестер, ни братьев. Приходится маманьку лелеять. У нее сердце очень больное, так что…

«С очень больным сердцем лучше не сидеть одной в глухой деревне черт знает в какой глухомани», — мрачно подумала Алёна, но, конечно, ни слова не сказала, чтобы ее неприязнь к этой бестолковой маме не прорвалась в голосе.

— Конечно, — сказала она с такой интонацией, как если бы собиралась запеть: «Я на подвиг тебя провожала, над тобою гремела гроза. Я тебя провожала, но слезы сдержала, и были сухими глаза!» — Конечно, без вопросов. Созвонимся?