Веселая наука. Протоколы совещаний - Евгений Головин

Эти мужчины, в отличие от женщин, считают себя недоносками, рожденными лишь наполовину. Если бытие девочки совершенно оправдано будущим материнством, бытие мальчика — диссонанс, недосказанность. На вопрос «кем ты хочешь стать?» смешно, не правда ли, услышать от мальчика «я хочу стать отцом». В глазах социума он будущий специалист, оператор инструмента — слесарь, шофер, ювелир — или оператор операторов — инженер, повелитель шофера, фабрикант. Но даже полководец и лидер (антропоморфный агрессивный пенис) совершенный раб великой матери, как вполне убедительно рассудил К. Г. Юнг на примере романа Райдера Хаггарда «Копи царя Соломона», где могучий и страшный вождь Твала — только орудие дряхдой, вернее, древней Гагулы. Метафизическая импотенция мужчины неустанно прогрессирует: это, возможно, объясняется неудачей миссии церковного христианства, поскольку грехопадение набирает темп; в языческой перспективе это результат погружения в Аид, в глубокие слои стихии земли, где господствуют порождения Пифона от его матери Геи. Мы оставили далеко позади автономные стихии воды, воздуха и огня, стихии Афродиты, Геры и Гестии и пребываем в режиме Персефоны и Милитты, в бесконечном вожделении материального богатства и сладострастия, направляясь в сторону Гекаты и Ночи.

Подсматривание и наблюдение. Созерцание

Должно весьма критически относиться к переводам и парафразам мифов, памятуя, что монотеистическая догма «субъект-объект-предикат» совершенно изменила структуру нашего языка и сознания и, соответственно, наши понятия о единстве и множестве, центре и периферии, целом и частях. Пифагорейская «натуральная амбивалентность», присущая земной жизни — «субъект-предикат-субъект» — лучше объясняет ситуацию мифически окрашенных человеческих отношений.

Любят удивляться «дерзости» нищего Диогена, который попросил Александра Великого не заслонять ему солнца, хотя ничего особенного здесь нет. И тот и другой — свободные люди, посему никакой субординации меж ними не существует, ибо «человеческое» для греков и значило «свободное». Иное дело — рабы, не люди, но «объекты». Любят удивляться «высокомерию» знаменитой фразы «государство это я». В греческом смысле здесь выдвинут тезис о необходимости совпадения единства и множества, центра и периферии, иначе никакого «целого» не получится, но возникнет постоянная дисгармония номинального центра и номинальной периферии.

В «Метаморфозах» Апулея богиня Изида сообщает Луцию: «Ведь в ту самую минуту, что я являюсь к тебе, я нахожусь и в другом месте, подле моего жреца, во сне предупреждаю его о том, что случится, и указываю, как нужно действовать». Другое место — это другой уровень бытия. Сие учит нас, что божественное единство может пребывать в любом числе, оставаясь при том единством.

Числа Пифагора, линии и треугольники Эвклида имеют весьма опосредованное отношение к земной жизни, нельзя познать земное посредством небесного.

Миф нельзя исследовать, интерпретировать, на основании мифа нельзя «приходить к выводам» научного, психологического либо нравственного характера, миф просто дает знать о своем присутствии — так молния предупреждает бузину: я иду, скрывайся. И это дерево имеет свойство уклоняться от молнии. Мифы повествуют о героях божественного происхождения, и активное пространство мифа не наше пространство суть.

Тогда зачем мифы?

Возможно, для людей, чувствующих в крови раскаленную божественную тень, заброшенных в болота Гадеса, именуемых «земля», «материальный мир», «современная эпоха» и т. д.

Польский поэт Болеслав Лесьмян — один из этих несчастных. Стихотворение «Сказание об Актеоне».

Шумит в бору весна.Богиня купалась в озере.Подсмотрел.В наказание превратила в оленя.Окровавилась вечность о лесную хвою.

Интерпретировать миф невозможно, поскольку неизвестен «логос» драмы. Актеон не просто охотник, Актеон — сын бога Аристея, и, разумеется, нам не дано понять божественных коллизий. Нам даны только предположения. С высокой степенью вероятия можно предположить, что в ареале политеистических религий понятия смерти в смысле иудео-христианства или атеистического материализма не существует. В процессе «смерти» сперматический эйдос (у схолиастов latenta forma substantialis) покидает одну материальную среду и переходит в другую. В случае Актеона эйдос переходит в «царство лунных животных», к числу которых относится олень.

Итак.

Если устранить из понятия «смерть» роковую тягость, миф рассказывает об очередной божественной экспансии в Хаос. Когда Актеона-оленя терзали собаки, капли его крови превратились в бузинные деревья, бузина отличается важными магическими свойствами и непременно входит в состав метаморфотических фильтров. Таковой линии развития Болеслав Лесьмян не придерживается. Его позиция, так сказать, более человеческая: преступление-наказание. Только одной очень красивой строкой Лесьмян оттеняет высокую мистерию события:

Окровавилась вечность о лесную хвою.

Присутствие Дианы по тангенте задело этот мир, окрасив кровью Актеона лесную хвою:

Смерть, затравив псами,уравняла его с оленем.

Настигла ли Актеона не собственная Актеонова смерть, но чужая, оленья? Да, судя по стихотворению. Лесьмяна интересует миф не в его языческой экспликации, но романтически образно. Мы не можем утверждать, что миф совершенно позитивен и просто фиксирует ситуацию метаморфоз — для подобных утверждений у нас нет онтологических оснований, а главное нет конкретного переживания язычества. В сущности, Актеон знал, что вступает в «запретную зону», в священную рощу Дианы, значит он виновен в любострастии, любопытстве, любознательности: известны другие жертвы подобной индискретности — Луций[78] пострадал весьма аналогично. Кстати говоря, перед сценой превращения Луция в осла, Апулей рассказывает о скульптурной группе «Диана — Актеон»: Диана лишь собралась купаться, но Актеон уже наполовину превращен в оленя — предупреждение, которым Луций напрасно пренебрегает.

Итак.

Почему любопытство, любознательность и вообще резкий эмоциональный дифферент вызывают столь тягостные последствия? У знаменитого трубадура Пейре Видаля (XIII в.) есть баллада такого, примерно, содержания: некто, донельзя голодный после длительных скитаний, встречает стадо овец, разрывает ягненка, пожирает и, убегая от пастуха, превращается в волка. После длительной гонки собаки настигают его и загрызают. В конце баллады Видаль, среди разных толкований, дает и такое: человек суть сфера, и каждое желание должно, так сказать, уравновешиваться контржеланием.

«Почему нельзя снимать покрывало со статуи Изиды?» — так называется текст Людвига Клагеса касательно известной баллады Шиллера. Юноша учится у жрецов Саиса тайному знанию и, нетерпеливый, хочет снять покрывало богини, дабы познать «все». «Что побуждает юношу снять покрывало? Жажда познания или, проще говоря, любопытство. Между жаждой познания и любопытством нет существенного различия. Беспокойство разума рождает и то, и другое, а разум беспокоит все, чем он еще не обладает». Последняя строка баллады Шиллера: «глубокая грусть довела его до ранней могилы». У Фихте сказано: «Философствовать не значит жить, жить не значит философствовать». Клагес обостряет проблему и смысл его книги «Дух против души» таков: познавать — значит убивать жизнь. Более того: в процессе познания свершается двойное убийство: познающий своим анализом убивает объект и, в то же время, этот акт смещает либо вообще уничтожает центр сферы его бытия. Возразят: Актеон, вероятно, не думал «познавать» богиню, а просто остановился завороженный. Но ведь античные боги «не любят» людей в христианском смысле, они иногда по тем или иным причинам посещают людей, принимая тот или иной образ. Актеон не мог подсмотреть богиню «как она есть», это непосильная задача для человеческих глаз. Но девственная Диана ненавидит мужской эротизм и покровительствует партеногенезу. Она превратила Актеона, изменив ход естественной метаморфозы, в подвластного ей зверя, в подвластное ей дерево.

Надо еще учесть иную концепцию человека в античности, что весьма затрудняет любое историческое исследование. Греческий мир оппозиционен нашему вот в каком смысле: греческое миропонимание ориентировано на эйдос и форму, материя не играет практически никакой роли. Человека творит «сперматический эйдос». Эта ось, творящая душу и тело, forma formante, форма формирующая, создает разные миры в разных слоях материи. Эта ось определяет возможную сферу индивидуальной жизни. С другой стороны, на человека действует forma informante, форма информирующая, то есть окружающая среда. Эта самая среда разъедает индивидуальность, замещая оную социальной моделью, соответствующей «духу времени».