Собрание сочинений в 3 томах. Том 3 - Валентин Овечкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Предисловие. Зачем пишу. Чтобы рассказать, как было. Форма будет странная. Дотяну до наших дней.
Иногда чувствую себя больше практиком колхозного строительства, чем писателем, и не боюсь это сказать вслух, не боюсь, что это, может быть, подхватят критики — ну и продолжал бы работать вилами, это тебе сподручнее, нежели пером.
Цикл «Невыдуманное» не обязательно начинать хронологически и не обязательно с колхозных.
Это будет убедительнее для колхозной темы, если я подойду к ней постепенно и не в хронологическом порядке, а как бы случайно.
И чтобы каждый кусочек был — рассказом.
Биографию свою рассказывать постепенно. А не родился в таком-то году, в такой-то семье.
Дойти и до Таганрога.
«Пережитки капитализма».
Все, что осталось в человеке от раба, — вот главный пережиток капитализма.
О «рабьем детстве» Таганрога. Отец. Целование руки (может быть, он и другое хотел привить нам, детям, но не то привилось). Ставни. Стук болтов. Мухи. Сонное пение петухов.
Самое ужасное — праздники. Может быть, с тех пор я не могу писать о праздниках. В своей журналистской деятельности я не дал ни одной строки в праздничный номер газеты.
«Мать»Я не помню матери. Но старшие братья и сестры много рассказывали мне о ней — ласковой, доброй, тихой женщине. Нас, детей, у нее было восемь душ. Трудная семья!
Мне представляется, что мать в большой семье, хорошая, умная мать — что сердце в живом организме. Что бы ни задумала голова (отец), что бы ни сделали путные и беспутные дети (руки, ноги), все ложится на сердце — горе ли, радость ли. И когда голова отдыхает, спит, руки раскинулись — отдыхают, сердце не забывает свое: тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Мать. Сначала — семейное, детское, беспредметное. Просто — нежность. Прикосновение к ногам. Вот сначала ноги укутывала.
Войска шли туда. Мало рассказывала о себе, о своих сыновьях. Ну, что ж — тоже воюют.
А отступали мы по другой дороге. Потом пришлось, в наступление, опять прийти в это село, к ней.
И тут уже — большой рассказ.
Политический рассказ. Во весь рост встает ее фигура, матери, русской женщины. Сила!
В крови у меня — купеческое (крупное) и мещанское. А пролетарское — это уже все — от пережитого, свое, умом дошел!.. И — сердцем.
Начало.
Вот я начинаю перебирать в памяти. Кто и что сделали меня писателем? Книги? Вряд ли. Жизнь? Да… Но как?
И вот вспоминаю. Таганрог. Голод. Пешком в село, которого в жизни не видел.
И этот Елисей…
В «Ненаписанное»Некоторые критики замечали, что я избежал умиления. Да. До 16 лет деревню не видел. А потом повидал такое, что не до умиления.
Встречаю в старых «блокнотах» — запись на полях книжки, случайно сохранившейся с тех пор, когда мне было лет 16.
«Драться коромыслом неудобно, оно кривое, вертится в руках, и не угадаешь, куда попадешь концом. Им хорошо драться в большой толпе, когда все равно кого-нибудь да зацепишь по голове».
Недоумеваю, откуда, по какому поводу такая зверская запись? Начинаю вспоминать. Корявый почерк. А это у меня болели пальцы.
Вспоминаю деревню.
Не очень радушно приняла, встретила меня деревня. Может быть, это уберегло меня от наивных восторгов и умилений горожан…
Нищета батраков. Харитон. Голые на печи: ночью рубахи сушатся.
Такая нищета вряд ли где найдется в деревне, кроме Китая.
Вот с этой нищеты начинали!
Тупой и острый нож. Дядька Семен наточил, как бритву.
— Ну, теперь будешь работать и не порежешься.
Долго недоумевал. Потом понял.
— Только и было у меня имущества — шапка, и то на чужом (на хозяйском) гвозде висела.
Моя отцовская шуба на лисьем меху (когда жил у Калачевых), единственное наследство (а она отцу служила лет двадцать), и как она пугала людей, когда я вступал в комсомол. Шуба на лисьем меху, а там — почти без порток.
И вдруг вот эта сиротская душа без отца, которая металась в поисках отца, вдруг — ему пришлось стать отцом 70 мужиков.
Первая весна в коммуне. С трактором. Кулачество.
Навалили на молодые хрящи то, что впору старому волжскому грузчику вынести.
Лихой был парень — председатель коммуны. Но никто не знает про мои минуты отчаяния!
Когда природа нас била из года в год. А потом — люди. Свои дураки. Приезжие…
Уходил в поле, падал на землю.
— Неужели — не выйдет? Неужели — провал? Это — не мой провал. Провал — идеи.
И жена об этом не знала.
Каким был мечтателем.
Смотрел на поросят от нашего хряка и думал — вот они, агитаторы за нашу коммуну!..
В этом получал наслаждение работой (наивно-мечтательные, но берущие за душу слова):
— Вот, смотри, бегают.
— Кто?
— Это — наши.
И на самом деле — вот этим постепенно и привлекли народ на свою сторону.
Я способен был всегда подолгу любоваться тем, что сделал. Это иногда сводило на нет быстроту работы. Сошьешь пару сапог за день, а час потом тратишь на то, что вертишь их в руках и любуешься — смотри-ка, сам сотворил!
А все-таки это большое дело — мечтать!..
Надо мечтать. Надо уметь мечтать.
Я всю жизнь мечтал. Сам знаю, как легко жить с мечтой. Но не только мечтал — делал. Всю жизнь делал.
Но нельзя жить только одной большой общей мечтой. Надо и маленькую, конкретную мечту иметь.
Помню и до смешного маленькие мечты, которыми жил недели и месяцы. Мечты над коровьей кормушкой. Мечты над первым катушечным радиоприемником.
Мечты и личные. «Вот когда все будем жить хорошо, нужно себе то-то и то-то».
Потом — на партработе — мечта.
Когда пошел в литературу — мечта. Мечта написать что-то очень хорошее. Великое!
Не осуществил эти мечты до сих пор, но я ими живу.
И вот я думаю иногда, как страшна жизнь у того человека, который живет без мечты. Или только сугубо личной мечтой. Как можно так жить?
Как я ехал на Всероссийский съезд колхозников во всем чужом. Но была мечта.
И после стали жить богато.
Мечта над хорошо возделанным черным паром. Мечта над известковой печью. Над молодым садом…
Пошел в коммуну — больше одного года речей не вынес.
А многие из моих сверстников сделали назидательные речи своей профессией.
20-е годы.
Колхозное строительство не успело еще как следует начаться, а снобы уже появились.
И на меня они смотрели как на блаженного.
Предложение на райзо. Неплохая карьера для двадцатилетнего парня.
Первое столкновение с формализмом и бюрократизмом.
Были вмешательства. Как вводили трудодень. Не все были такие, как Н. Л. Маслов.
Но на дураков нашлась управа.
Поиски были благословлены.
«Забытое ощущение беспричинного счастья» — чувство, лучше всего сформулированное Аксеновым в «Коллегах».
А вспоминаю — у меня такое ощущение счастья, личного счастья было от сознания роста нашей коммуны. Когда спустя 3–4 года мы увидели, что наше победило.
Когда-то люди будут жить легко, как песня поется. Так пусть они знают, как эта песня зачиналась. Один запевал — его убивали. У другого, подголоска, сил не хватало…
Тракторист.
Зяблевая пахота.
Лег в борозду. Немножко на правый бок склонился — и пошел, и пошел по кругу. Сколько тут можно за день передумать!
[О коммуне]Как бы я ни отклонялся в своей литературной работе от чисто деревенских тем, а время от времени возвращаться к ним приходится. Потому что эти темы остаются для меня все же самыми близкими.
В последнее время все как-то яснее встают в памяти картины далекого прошлого… Это было тридцать шесть лет тому назад.
Началось с того, что однажды, после собрания нашей сельской комсомольской ячейки, поздно ночью, у нас зашел такой разговор:
— А долго еще, хлопцы, мы будем строить новую жизнь только вот так, на словах? Кончилось собрание, расходимся по домам, и — распадается наша комсомольская семья. Один пойдет в теплую хату, у его отца середняцкое хозяйство, есть лошади, коровы, мать оставила ему в печке ужин, постелила постель; а другой, батрак, поплетется к хозяину-кулаку, где вряд ли ему приготовили ужин, и, может, даже заставят час-два походить под окнами, на лютом морозе, прежде чем откроют, — за то, что шатается по комсомольским собраниям… А не организовать ли нам комсомольскую коммуну? Вон в соседнем сельсовете пустует имение бывшее помещика Деркачева, постройки и восемьсот гектаров госфондовской земли. Попросим — дадут нам это хозяйство. Помогут, может, и кредитами на первое время. Довольно изучать нам на своих политзанятиях только по теории — какой будет когда жизнь в деревне. Надо начинать практически строить социализм в деревне.
