Пламенем испепеленные сердца - Гиви Карбелашвили

Чуть сгорбленный в плечах шах величаво восседал на троне; подогнув под себя ноги, он спокойно перебирал янтарные четки. По обеим сторонам от него возвышались два великана телохранителя. Царица поклонилась шаху и встала поодаль, ибо не обнаружила нигде кресла или скамьи, в противном случае она наверняка бы не посчиталась с обычаями дворца Али-Кафу.

— Как доехала, царица? — по-грузински спросил Аббас.

— Я уже успела забыть об этом, шахиншах-повелитель, так это было давно. — Кетеван нарочно назвала шаха повелителем, а не повелителем мира.

Шах заметил, слегка пошевелил кончиком правого уса.

Заметил он также, что царица умудрилась в сдержанной форме высказать ему упрек за запоздалое приглашение. Кетеван была уязвлена еще и тем, что царевичей не допустили к шаху.

— Как поживает мой Теймураз? — ехидство сверкнуло в колючих глазах Аббаса.

— Не знаю, повелитель, я давно уже не видела моего сына, — Это слово «мой» каждый из них произнес по-разному, интонацией вкладывая свой смысл и свое отношение к «моему».

Шах продолжал медленно перебирать четки.

— Как встретил тебя Исфаган?

— Холодно. Уже какую зиму валит снег…

— Снег полезен для урожая и для здоровья тоже. Дрова, надеюсь, у вас есть?

— Достаточно.

— Еда и питье?

— Божьей милостью.

— Шах и есть земной аллах.

Царица хотела что-то сказать, но промолчала, а шах, заметив ее сдержанность, как бы невзначай продолжил:

— А что, Греми разрушен?

— Отчего должен быть разрушен Греми и для чего его разрушать?

— Хотя бы для того, чтобы построить снова, и еще лучше! Старое все уходит, новое все побеждает. Не разрушив старого, нового не построишь, Кетеван!

Царица слегка поежилась, отвела взгляд в сторону и четко проговорила:

— Когда зодчий рушит, он сам же и строит. Да и то бывает, что не все старое рушится и не все старье умирает. — «Старье» и «умирает» она чуточку громче произнесла.

Шах нахмурился и чуть согнутым пальцем правой руки медленно провел по лбу.

Царица вмиг заметила этот жест и сразу сообразила, что именно от него и перенял его Теймураз.

— Зодчий не рушит. Зодчий умеет только строить. У зодчего рука и глаз наметаны только на строительство, ибо силы для разрушения у него не имеется. Сокрушающий и ломающий старое, негодное, — далеко не всегда враг. Много времени тому назад, давным-давно, Исфаган назывался Асфадана… «Дана» — ты хорошо знаешь, что значит. Название переводится так: асва — всадил, дана — нож. Однако арабов этот нож не поразил, они завоевали и разорили Асфадану. Наши предки, очень далекие предки, восстановили город, он снова расцвел, и с восьмого по тринадцатое столетие, — Аббас возвел глаза к потолку и чуть медленнее стал перебирать янтарные четки, — город стал центром ремесел и торговли всего мира. Но у каждого времени свои законы, и… в тысяча двести тридцать седьмом году, по вашему летосчислению, город взяли монголы, разграбили и обложили данью… Впрочем, монголы долго не продержались — ушли. В этом и заключалась их слабость, что они грабили страну, но не стирали ее с лица земли, облагали данью, но народ не превращали в монголов, не омонголивали завоеванные города, и это было их большой ошибкой. — Шах замолчал, но краем глаза посмотрел на царицу и, убедившись, что она внимательно слушает его, хотя и смотрит в сторону, так же спокойно продолжал: — Если бы монголы омонголивали завоеванные народы, не было бы на земле никого сильнее их. В тысяча триста восемьдесят седьмом году город, называвшийся уже Исфаган, захватил, ограбил и разгромил Тимур. Но он не ушел, не хотел уходить. Лучшие мастера работали на него, ткали ковры, обрабатывали железо. Но ремесленников держали на хлебе и воде, и они восстали. Тимур разгневался и велел уничтожить семьдесят тысяч мастеров и подмастерьев. Глупо, очень глупо, кстати, поступил, ибо какая польза от мертвых ремесленников? А потому ему уже ничего не оставалось, как покинуть опустевший город и уйти. Гнев и разум вечные враги. — Кетеван отвела взор от окна и взглянула прямо в лицо Аббасу, В его колючих и пронзительных глазах сейчас, действительно, читалось спокойствие, от этого они казались еще меньше.

«Если ты понимаешь это, — подумала царица, — то почему живешь злобой и бешенством, доходящим до безумия?»

Но Аббас был занят своими мыслями и не обратил внимания на выразительный взгляд царицы. Он неторопливо продолжал:

— Когда я, по воле аллаха, стал повелителем мира, трон свой поставил в Исфагане, место мне понравилось, и река полноводная здесь протекает — Заиндеруд… Как видишь, собрал я сюда со всего света мудрецов, мастеров, зодчих и построил новый город. Скоро закончу Чехель-соттун — дворец о сорока колоннах, Чахар-баги у меня в Эдем превратился, а главная мечеть Масджад-э-джомэ — истинный храм веры для всего света. И эта шахская площадь устроена согласно моему желанию к моему повелению… — Аббас снова умолк на мгновение. — Как видишь, разрушение не всегда есть зло. Нового, повторяю, не построишь, если старое не разрушишь. Разрушение — тоже труд, потому-то, если кто-нибудь поможет тебе и разрушит старое, тому надо спасибо сказать, и это обязательно скажи… Нет, передай через кого-нибудь моему Теймуразу.

Царица на сей раз даже не взглянула на шаха: казалось, она всецело поглощена созерцанием сада, на самом же деле внимательно слушала, потому что, как только Аббас сделал свое циничное заключение, она тотчас воспользовалась паузой и степенно заговорила:

— Ни арабы, ни монголы, ни Тимур персов не уничтожили, народа не истребили, веру менять не вынуждали, потому-то ты, шахиншах-повелитель, смог построить Исфаган и привести его к расцвету. Если придут тысячи османов, они нанесут урон не Персии, а себе, сами у себя отнимут множество жизней и силы, отчего и станут слабее душой, телом и престолом своего султана. Тот, кто повадился к ограбленным им же соседям за добычей ходить, домой всегда возвратится только с потерей, ибо ограбленного мудрые грабители второй раз не грабят. И то ясно, что повадившийся к соседям грабительски ходить никогда не знает, застанет ли, вернувшись, свой дом в целости-сохранности. Из дома вышедший не всегда благополучно вернется домой. Об этом ведомо одному лишь аллаху, как у вас говорят…

— Так почему же твой сын и мой воспитанник Теймураз собирается из дому уходить и за Кавказский хребет бежать? — внезапно спросил шах, и в его сощуренных глазах вспыхнула неукротимая злоба. — Ответь, почему твой свекор Александр все на сторону бегал, почему туда же глядит твой сын и мой воспитанник? И почему ты не вразумишь его, не рассердишься? Может, вы оттого туда заглядываете, что и те и другие — христиане?

Кетеван взглянула в мечущие искры гнева глаза шаха и спокойно, очень спокойно, без малейшей дрожи в голосе, твердо проговорила:

— Когда Теймураз осиротел, из России прислали за ним послов, хотели, чтобы я отдала им малолетнего царевича, там его хотели вырастить и женить. Я же, его мать и твоя теща, послала сына не к ним, а тебе доверила свою плоть и кровь, наследника Кахетинского престола, тебе вручила я свою надежду и любовь, тебе отдала и дочь свою Елену, отдала добровольно, по первому твоему слову.

— Потому-то я вернул тебе сына в целости, сохранности, воспитанного и всячески готового для царствования, уважил твое доверие. А Теймураз не пожелал приехать ко мне, с охоты сбежал, в Имерети укрылся… И послов к ним отправил, — вкрадчиво добавил Аббас последнюю фразу.

— Тех послов он отправил с пустыми руками, а к тебе мать и двух сыновей послал. Живую царицу Кахети послал к тебе после того, как ты Кахети разорил, опустошил, а народ безжалостно согнал с родных земель и целыми семьями, целыми селами погнал сюда, сам бог не знает зачем.

— Бог не знает зачем, а аллах всемогущий знает. И я знаю, я их переселил из одного края моей страны в другой, — повысил голос Аббас, теперь еще яснее звучали в его голосе неуемная злоба и ядовитая насмешка. — Я их переселил туда, где у их повелителя и грузинская кровь течет в жилах. Бабушка моя была из рода Шаликашвили, она была мне дороже всего на свете, если не считать аллаха и меня самого. И владения ее потомка — едины, это одно царство, одна страна, и вечно она будет общей родиной для всех моих подданных с их подданными вместе. Я потому и являюсь владыкой мира, что в сердце моем кипит кровь всех моих подданных. Твой сын не понял этой мудрости. То на охоте мошенничали, он и Луарсаб, да примет его аллах, то ко мне приезжать не желали, дичились. В конце концов дело до того дошло, что Теймураз мать и сыновей ко мне прислал, а сам из Мухрани тайком, воровски, гонцов послал, дескать, помогите мне с шахом бороться. Но русский царь — мой брат, он почитает меня и всегда будет меня почитать, ибо он к морю выйти хочет, значит, османы ему мешают — султан не очень потерпит соперника на море. Я тоже с султаном не в ладу, и это известно московскому шаху. Мне султанское усиление не по душе, не хочу его, а потому русский царь против меня выступать не будет и никого не поддержит, даже Теймураза!