Сядьте на пол - Алексей Андреев

Конечно, не все математики подыгрывают в эту игру. Но тех, кто не подыгрывает - не изучают в школе. Книга Талеба начинается с посвящения Бенуа Мандельброту, «греку среди римлян». Я познакомился с «Фрактальной геометрией природы» Мандельброта [80], когда учился в 10 классе. Но нашёл я эту книгу не в своей прославленной физматшколе. Я листал журналы в обычной городской библиотеке Петергофа и наткнулся на статью про фракталы.

Невзирая на огромную популярность Мандельброта в качестве «отца фракталов», его ненавидели в мире финансовых аналитиков, поскольку он разнёс в пух и прах все красивые модели ценообразования и оценки рисков на основе привычного распределения Гаусса. Его собственные модели случайного блуждания были гораздо более реалистичны, связывали воедино множество явлений природы... но совершенно не подходили людям, которые считали колебания цен предсказуемым явлением и продавали инструменты для этих предсказаний. Возможно, поэтому Мандельброта и не изучают в школе.

А потом я точно так же открыл неравновесную термодинамику Ильи Пригожина. Казалось бы, вот наконец человек отбросил сферических коней в вакууме и начал рассказывать про реальный мир - но именно эту науку не изучают на математическом факультете лучшего университета страны. Книжку Пригожина «Порядок из хаоса» [81] я тоже нашёл в городской библиотеке, в результате случайного мандельбротовского блуждания.

Простота хуже воровства

Мне могут возразить, что вышеописанная наука слишком сложна для детей, потому её и не преподают. Но в этой книге уже приводилось множество примеров, когда взрослые сваливают на детей свои собственные проблемы. И здесь я скажу то же самое. Сложно в данном случае - для взросликов. И то не для всех, а лишь для тех, кто оказался заложником идеальной школьной математики.

Давайте-ка вспомним главу «Ген крокодила»: врождённая способность находит для самовыражения подходящие социальные роли. Одинаковый ген авантюризма может гнать вперёд и преступника, и спасателя, и рекламщика; причём в последнем случае можно даже сказать, что ген создаёт профессию «под себя» и слишком преувеличивает общественную ценность этой профессии (есть гипотеза, что мгновенное вымирание рекламщиков может оказаться благом для человечества; так говорят люди, которым довелось жить в мире без рекламы, и жилось им там неплохо - вот попробуйте оспорить такой сильный аргумент!).

А теперь представим, что аналогичным путём завоёвывает себе место под солнцем и другой ген. Тот, который отвечает за сильную тягу к идеальным, систематизированным, механистичным мирам, в сочетании с ослабленной эмпатией и плохой социализацией. Ген синдрома Аспергера и других отклонений аутистического спектра.

Нассим Талеб считает, что люди с синдромом Аспергера «не должны подпускаться к анализу нестандартных рисков и принятию ответственных решений», ибо это опасно для общества - точно так же, как слепой за рулём школьного автобуса. Звучит как-то неполиткорректно, да? Но «Чёрный лебедь» содержит убедительные доказательства вреда от «слишком идеальной» математики.

От себя добавлю, что бурное развитие «идеальной» IT-индустрии тоже двигает отбор в сторону Аспергера. Современные IT-гиганты вербуют перспективных студентов уже на первых курсах вузов, и я не удивлюсь, если они пошли дальше и занялись охотой на детей-аутистов (вспомните эту мысль, когда вы наткнётесь на очередную статью о том, как плохо живётся детям-аутистам «здесь» и как хорошо о них заботятся «в другом месте»).

Но дело не только в генах. Сейчас благодаря масс-медиа «идеальной» формой мышления заражено большинство населения. Если люди много лет живут внутри линейных оценочных систем и постоянно нивелируют свои успехи по банальной одномерной шкале денег - у них действительно будут сложности с возвращением в нелинейную реальность.

Зато они с удовольствием затаскивают в свой идеальный конский мир детей, придумывая очень рациональные объяснения. Например, они говорят, что карманные деньги «приучают детей к бережливости».

«Когда Кит получил свои первые карманные деньги, я заметил, что он не торопится тратить свою заначку в магазине. И спросил его, не копит ли он на что-нибудь. Он сказал, что нет. Cобирался копить, но ему уже купили то, что хотелось. Поэтому деньги он просто экономит, на всякий случай. Тогда я поступил непедагогично. Я сказал ему - слушай, не парься, трать их. Если я увижу, что ты тратишь разумно, я тебе ещё дам.

Повод для злорадства появился довольно скоро. Мы в очередной раз пошли в магазин, и Кит разом потратил все свои карманные, накупив целый пакет печенья, жвачки и шоколадок. "Ты не лопнешь?", спросил я. А он вполне разумно объяснил, что не собирается есть всё сразу. Просто дома должен быть запас ништяков. И действительно, даже спустя две недели у него в шкафу ещё остаются сладости, которые он понемногу расходует». (февраль 2012)

Это бережливость? Конечно. Нужно ли было вместо печенья беречь деньги? А вот это непростой вопрос. Даже финансовые эксперты вроде Бернара Лиетара, участвовавшего в разработке единой европейской валюты евро, много лет говорят, что на самом деле этот проект только увеличил шансы большого кризиса денежной системы. И поэтому надо срочно привязать деньги обратно к реальности, чтобы они снова стали средством обмена, а не накопления. Сделать это можно разными способами - например, вводя деньги «с отрицательным интересом», которые бы со временем теряли ценность и не залёживались. А ещё надо развивать локальные валюты, которые обеспечены реальными ценностями. И наконец, развивать новые формы безденежных отношений [82].

Выходит, хранить в шкафу печенье вместо купюр - не такая уж глупость! И локальные валюты, и безденежные отношения дети понимают без особых проблем. Потому что именно детство - это мир самых разнообразных сокровищ, которые ещё не сведены к одномерной шкале оценок.

«В Питере гуляли по барахолке на Удельной и учились торговаться. Это ведь большой культурный пробел у нас, диких белых людей. В Египте я видел пацанов лет по семь, которые очень бойко и умело торгуются. А у нас даже взрослые не умеют, и вынуждены переплачивать постоянно. Я и сам на этом рынке, когда пришёл первый раз, купил мельхиоровые ложки не торгуясь, как советский человек - а потом в глубине рынка встретил такие же, но на 200 рублей дешевле.

Ну и решил своего отпрыска просветить. Объяснил, что продавец старается подороже продать, а покупатель - подешевле купить. Так и возникает договорная цена. Кит тут же решил пробовать. Подошел к очередному развалу.

- А это сколько стоит?

- Пятьдесят рублей.

- Хорошо… тогда давайте за копейку!

Неплохо для первого раза. Я бы даже сказал, логично: если уж понижать, то до самого плинтуса». (октябрь 2008)

Да, в советской культуре умение торговаться ассоциировалось с жуликоватостью. Но разве тот, кто написал фиксированную цену на ценнике - представитель самой честной системы? Нет, конечно. Когда вы торгуетесь, вы заявляете миру, что не принимаете ту условную ценность, которую вам навязывают как абсолютную. Вы сами устанавливаете цену - а не Госплан, не Центробанк и не те жулики с валютной биржи, из-за которых рубль упал.

И главное, мы знали об этом ещё в детстве... до появления у нас денег! Я прекрасно помню этот многомерный безденежный мир своих семи лет, когда две пробки меняются на пять фантиков, а три солдатские пуговицы отдаются за "покататься на твоем велике" - но пуговицы при этом конечно жестяные, а не литые, потому что литые гораздо ценней, за три литых можно выменять даже значок с винтом. Если сговориться, конечно.

Иногда в эти мультивалютные торги играли и взрослые. Один знакомый моих родителей, серьезный военный дядька, коллекционировал только копейки разных лет; а у меня как раз была редкая копеечка 1928 года, которую он долго искал. Пришлось ему отвались за неё серебряный полтинник. Вы только подумайте, полтинник за медную копейку! Полный взлом линейной финансовой математики!

Зато сразу вспоминается рынок, где каждый сам устанавливает цену. Этот принцип еще тогда, в детстве, продемонстрировал мне на практике младший брат Антон, который стащил из моей коллекции самую старую монету, петровскую полушку, и обменял её на пару пластмассовых индейцев. Ох и ругал я тогда братца! - потому что полушка ушла безвозвратно.

Спустя тридцать лет, когда мы с братом гуляли по рынку на Удельной, я увидел точно такую полушку - и для смеха купил её, не торгуясь. И на этот раз братец, взрослый уже бизнесмен, поругал меня: дескать, зачем так сразу купил, сохран у монетки не очень, по каталогу она явно дешевле...

Но вот этого мне и не хочется: чтобы всё разнообразие наших ценностей нивелировалось до купли-продажи за стандартные деньги. Когда дети стали ходить в школу, оно сразу началось: регулярные сообщения о том, что сколько стоит, и размышления в духе «если бы у меня был миллион». И мне совершенно не хочется поддерживать такое одномерное мышление регулярной выдачей карманных денег.