Драконье царство - Вера Космолинская

XII. «Все воды твои…»[3]

— В таких случаях обычно говорят, что кому-то из нас не благоволят боги, — мрачно молвил Пеллинор. Ледяной дождь лил вовсю, в короткие промежутки между шквалами ливня казалось, что все вокруг покрыто толстым стеклом, прихваченным изморозью. Промозглый скользкий холод отчего-то напомнил размытые в потоки жидкой грязи Карпаты в тысяча девятьсот шестнадцатом, будь они неладны, и все те окопы и траншеи вместе с ними… — Быть может, кто-то из нас нарушил какой-то данный зарок?

«Разве что Леодегранс… — машинально шутливо подумал я, только чтобы отвести мысленные подозрения от себя самого. — Тьфу ты, с какой стати я начинаю судить, как Пеллинор? Дурной пример заразителен…»

— По дороге на север погода бывала не лучше, — напомнил я. Разве что напор воды сейчас был посильнее. — Да и Кольгрима ненастье не может не задержать, так что ему не лучше.

Ветер взвыл какими-то особенно виртуозными руладами, и насквозь мокрый шатер со скрипучим стоном покосился. На матерчатую стенку будто плюхнулся снаружи наполненный водой вместо газа аэростат.

— Да уж, — пробормотал Галахад, поглядывая на перекосившийся центральный столб. — Кольгриму точно не с чего радоваться… Может, вот ему-то как раз боги и не благоволят?

— Если только непогода не бушует прямо над нами и нигде больше, — пессимистично предположил Пеллинор, явно пребывая в состоянии опасно-романтической меланхолии.

Я пристально посмотрел на него.

— Кажется, ты лучше всех знаешь, какой зарок мог быть нарушен. Так уж не твой ли?

Снаружи все перекрыл жуткий треск, раздались испуганные возгласы. Глухой удар сотряс землю. Мы выскочили из палатки и чуть не запутались в мокрых ветвях рухнувшего рядом дерева.

— Здорово, — пробормотал я, споткнувшись обо что-то очень похожее на птичье гнездо, и вернулся обратно в чудом не придавленную палатку. Теперь у нее появилось даже дополнительное заграждение от ветра. Не больше чем через полминуты вернулись и все остальные. Кроме Пеллинора.

Я снова выглянул наружу, столкнулся с ним, потерянно стоявшим у самого входа под проливным дождем, ухватил за плечо и втянул внутрь.

— Так что стряслось?

— Упало дерево, — ответил Пеллинор.

— Это я видел.

— Это очень плохой знак.

— Упало бы ближе, было бы хуже.

— А зарок не исполнил я, — сказал Пеллинор.

— Понятно. Кого-то вовремя не убил.

— Было дело…

— А завтра дождь кончится.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, и все.

Каждый день интересоваться прогнозом погоды у леди Нимье в прямом эфире было бы извращением, но иногда-то можно. И то, что непогода бушевала не только над нами, мне было известно совершенно точно. То же творилось и на море, что беспокоило куда больше. Гавейн сообщил, что берега поблизости для стоянки не подходят, и решил отойти в море подальше, пережидая бурю, которая, по его словам, не превышала шести баллов. Но квалификация нашего доморощенного флота особенного оптимизма что-то не внушала. Кажется, у Гавейна была какая-то подспудная идея научить бриттов плавать по старому «доброму» принципу: зашвырнуть подальше в воду, а там — если захотят выплыть, то выплывут.

«Огни святого Эльма зажигались в грозовых тучах», — подумал Гавейн, хотя прекрасно знал, что это вовсе не огни святого Эльма, а просто рваные просветы, сюрреалистично флюоресцирующие в темных и тяжелых слоистых облаках, окутавших небеса, почти легшие на мокрые доски палуб и превратившие все вокруг в одну плотную мрачно и холодно-свинцовую хлябь без верха и низа и уж тем более, без прочих ориентиров. Было гнусно и викинговскую душу Гавейна тянуло на поэзию. «Средь молний бились бледные призраки, выныривающие из волн, что их поглотили, когда они еще не были призраками», — произнес он вслух, подлетая как на крыльях вместе с носом своего корабля, заглушаемый шумом волн. «И каждый парус, каждый волос на голове напряженно пел, соединяясь с гигантской гальванической батареей грозы». На самом деле паруса давно были убраны, только их еще не хватало, но разве и убранные они не шумели, когда по ним хлестал дождь? «Звенели мачты и ревели струи. Но…» Все это захватывало только наполовину, с той отстраненностью, когда человек может взирать с божественным презрением на все «бездны, гибелью грозящие» и рассуждать о них так, будто они никак его не касаются. «…где-то в самой глубине сердца невидимая стрелка компаса продолжала уверенно указывать путь на Север. Туда, где холод и льды, и где нет ничего, кроме разума».

— Вот только мне — нужно на юг, — проговорил Гавейн совсем другим тоном. — Вот в чем загвоздка!

Понемногу «огни святого Эльма» стали сливаться в одно яркое сияние, небо начало светлеть.

— Ну и как тут не верить в изначальное бессмертие? — сам себя спросил вслух Гавейн.

Дождь прекратился уже к вечеру. Конечно, никто никуда уже не двинулся. Да толком было и незачем. К чему догонять Кольгрима, даже если он демонстративно направился в Камелот, если достаточно было отправиться в уже близкий Эборакум. Он, конечно, не мог этого не предвидеть. Но рассчитывал на то, что с одной стороны нас задержит достаточно сильный после очередного заморского вливания гарнизон, с другой на то, что и гарнизон-то этот будет атакован вяло и малой частью бриттов, так как большая часть сразу же понесется за ним вдогонку, с третьей, возможно, он думал, что возвращаться мы будем с меньшей скоростью. А вот и нет. Придется ему возвращаться.

На следующий день мы вышли к Эборакуму в полном составе. Насколько мне было известно, командовал гарнизоном мой старый знакомый Бальдульф. И под Эборакумом мы на некоторое время застряли. Кольгрима не пришлось ждать долго. Так же в полном составе он повернул назад и двинулся на нас грозным фронтом. Кстати, а может, так оно все и задумывалось им с самого начала, и он полагал, что нас заманивает? Вполне возможно.

Но зажать нас между собой и стенами Эборакума Кольгриму не удалось. Когда он достаточно приблизился, мы выдвинулись южнее, сам он при этом двинулся с восточной стороны в обход, и наши войска встретились возле места, называвшегося по какому-то старому преданию — холм Королевского камня.

Поблизости недавно высадился и флот Гавейна, не дошедший по ненадобности в Эборакум, осада с которого, после бомбардировок катапультами и нескольких стычек — только пресекающих вылазки, никаких решительных приступов и связанных с ними лишних потерь, — была полностью снята, не считая небольших наблюдательных отрядов, которым было приказано не вмешиваться, не ввязываться в бои, а спокойно отходить к нам, если из Эборакума выйдут какие-то части саксов. Конечно, можно было бы теоретически представить, что упомянутые части саксов отправятся безобразничать в какое-то другое место, но логики в этом не было бы никакой. Что им там, отрезанным от всех остальных, делать?