Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1 - Сергей Толстой

Также и большие фотографии, на которых снят он в гробу, да и не только они. Сколько маленьких, совсем пустячных вещей приобрело новый, трагический смысл. И все они пользуются каждым случаем, чтобы постоянно попадаться на глаза и напоминать его живого: голос, смех, манеру передернуть плечами, разгладить усы мизинцем левой, почему-то всегда левой, руки. Вот деревце — голубая елочка в саду на дорожке к пруду — им посажена. Брошь сестры с изображением Рафаэлевой мадонны — его подарок. Рисунки, стихи, письма… На каждом шагу он продолжает незримо присутствовать среди нас, но это присутствие теперь невыразимо горько. Да, любили всех одинаково, никому не отдавалось предпочтения перед остальными. Но знали: Кока — особый. Это и раньше, при жизни, как-то подразумевалось само собой, и никто с этим, даже внутренне, не пытался спорить. Родители, братья, родные, товарищи… «Я только тебе могу рассказать…», «…ты такой светлый и чистый, каких я нигде, никогда не встречал…» — так обращались в письмах к нему — юнкеру — друзья по училищу. «Из каких только бед с ним живыми не выходили. Жизнью он не дорожил, уж что верно, то верно. Ну, я про себя так считал, что любит его Господь за простую душу», — говорил отцу в госпитале израненный старый разведчик Лука Стародуб. «Такой духовной настроенности был ваш сын, что даже нам, монахам, был праздник, когда приезжал он…» — сказал маме келейник старца отца Аристоклия — духовника многих членов нашей семьи. К нему в свое время ездила бабушка, потом Кока и мама. И, кажется, Ваня.

— Почему ты никогда не возьмешь и меня? — однажды спросила маму сестра.

Мама немного, как будто, смутилась, а потом, глядя ей в глаза своими глубокими прекрасными глазами, ответила:

— Если правду сказать, я боюсь…

— Но чего же?

— Боюсь, что старец благословит тебя не выходить замуж. Я иногда и сама хотела бы, чтобы ты всегда оставалась с нами, но если он тебе скажет, мне будет страшно тяжело.

А Кока, даже проездом бывая в Петербурге, всегда находил время побывать у старца, глубоко им чтимого.

Торжественная тишина, которая стояла в храме, пришла и сюда, к нам домой. Если случится что-нибудь веселое или смешное, вместо взрыва общего смеха на лицах появляются грустные улыбки, и только. Не слышно больше звонких трелей маминого голоса. Не разносится по дому и не отдается в саду так часто ею, бывало, петый французский романс:

Si vous n’avez rien à me dire,Pourquoi venir auprès de moi…[52]

С особой тревогой вскрывают вечернюю почту и письма. Война затянулась. Ничто не радует. Даже Мадемуазель, и та притихла у себя внизу и ни с кем не воюет. Мама все меньше может на что-нибудь обращать внимание, чем-нибудь заниматься, и хозяйственные дела приходится решать Вере и Мадемуазель. Отец, сумрачный, что-то пишет допоздна и по утрам встает позже всех.

Уже в начале осени приходит очередное тяжкое известие, о ранении Вани, и отец уезжает в полковой лазарет. Рана не опасная — в ногу, ниже колена, но пуля раздробила кость и осталась внутри. Операция по ее извлечению проходит успешно. В ту же ночь погибло несколько офицеров, и в их числе Павлик Купреянов. Недели три спустя папа возвращается вместе с Ваней. На рентгеновском снимке, первом в жизни, увиденном мною, — серые осколки разбитой кости и маленькая черная пуля с искривленным кончиком, изогнутым от удара. Из рассказов Вани узнаются подробности. Еще больше услышал отец в полку от командира и тех, кто остался в строю…

Полк занимал хорошо укрепленную позицию, где можно было успешно отражать натиск неприятеля, но по указанию штаба корпуса пришлось отойти и остановиться на ровном месте, имея в тылу речонку с заболоченными берегами. Закрепиться здесь не было времени: противник развивал наступление на большом участке фронта. Говорили упорно, что на приказ командующего фронтом двинуть против наступавших частей весь гвардейский корпус, командир этого корпуса генерал Безобразов потребовал сначала обеспечения артиллерией и боеприпасами: такого обеспечения не последовало, а приказ повторился. Тогда, не желая рисковать целым корпусом, он решил откупиться первой дивизией, и полки Преображенский, Семеновский, Измайловский, Егерский были таким образом обречены на разгром. Они были обязаны удержать плацдарм. Начался бой. Связь с другими полками прервалась в самом начале. Некоторые подразделения дрогнули и побежали, другие сдались в плен. Атаки сменялись контратаками. Правый фланг, где стояли егеря, оказался отрезанным и смятым. В гущу боя вводились последние резервные роты. Почти все офицеры были ранены или убиты. Борис Энгельгардт со своим уцелевшим едва ли наполовину батальоном, получив приказание, как всегда спокойный и подтянутый, бросился в атаку и был тяжело ранен. Солдаты его продвинулись, вклинились в немецкое расположение, но, не выдержав артиллерийского огня и пулеметов, залегли, так и не прорвавшись к отрезанным передовым частям, истребление которых продолжалось. Послали Толстого Второго, как в полку по привычке еще называли Ваню. Он был ранен и с перебитой ногой продолжал ползти вперед, пока не лишился сознания от потери крови, и не был убит лишь оттого, что солдаты стащили его в воронку от снаряда. Не получая от него донесений, командир полка обратился к состоявшему в его распоряжении Купреянову: «Понимаешь, Павел, некого больше, кроме тебя…» У него была всего одна рота, и это — последнее. Звонко скомандовав, Купреянов под обстрелом повел бегом эту роту. Видели, как они бежали, как, поднимая залегших солдат, он их увлекал за собой. Наступавшие немцы оказались совсем близко. Один из солдат, растерявшись, выхватил белый платок и хотел взмахнуть им. Купреянов на бегу застрелил его из револьвера. И последняя атака противника захлебнулась. Наступавшие части были обращены в бегство, связь с соседями восстановлена, но потери так велики, что ничего не оставалось, как отступать. Однако Купреянов, сделав свое дело, не вернулся. Солдаты видели, как он упал сразу на оба колена, пронизанный пулями, и остался впереди. Услышав об этом, к командиру полка подошел какой-то солдат.

— Ваше высокоблагородие, разрешите, поручик Купреянов там убитый остался… Я схожу…

— Да ты сам ранен!

Кисть левой руки солдата была замотана промокшим от крови бинтом.

— Пустое — два пальца… Я им обещал, как уж очень хотелось им, чтобы в соборе, со всеми своими…

— Убитому, брат, не поможешь, но что ж, если так, то иди!

И солдат, которому ранение давало право немедленно идти в лазарет и надолго, если не совсем, освободиться от необходимости принимать во всем этом участие, пополз вперед под пулями. Он вернулся уже к рассвету, найдя и вынеся тело Павлика. Купреянов так и стоял на коленях, опустив перед собой голову и лбом касаясь земли. Сложенные для крестного знамения пальцы правой руки закостенели… На нем нашли конверт с карандашной надписью: «Прошу вскрыть в случае моей смерти или передать моим родным». Отец видел этот конверт и письмо и точно скопировал их акварелью, тщательно воспроизведя и почерк, и каждую смятую складку:

«Благодарю маму, в примерах поступков которой я всегда черпал образцы твердой веры и исполнения своего долга.

Благодарю сестру, Санечку, поддерживавшую меня своими письмами в течение войны.

Благодарю отчима, Антона Дмитриевича, который дал мне возможность поступить на военную службу.

Благодарю всех за то отношение, которое всегда встречал.

Образок, забытый мною в имении Николая Алексеевича Толстого, прошу передать его дочери — Вере Николаевне, которой от всего сердца желаю найти достойного мужа…

Я всегда восторгался словами покойного генерала Мина: „Лучшая награда воина — смерть при исполнении своего долга“.

Молю поминать в молитвах. Павел».

Что им еще оставалось? Простые и честные души, разве могли они понимать, что все больше, все безнадежнее пустота вокруг, что ничего ни предотвратить, ни изменить уже нельзя. Что они могли? Умирать. И они умирали…

И благо им, что, казалось, тогда еще было за что.

ЧАСТЬ II

ОТЕЦ

«Есть зло, которое видел я под солнцем, и велико оно для человека».

Глава I

— Кто у тебя?

— Мина. Летит твой полковник… Подорвался…

— А вот и не полковник.

— У меня сапер!

— Это твоя мина летит.

— Ну и хитрец!

— Когда же ты успел увести отсюда полковника так, что я не заметил?

Ваня сидит напротив меня. Колени его прикрыты опущенным до полу пледом. Под раненой ногой в бачке налита горячая вода. Для скорейшего заживления раны ему прописаны паровые ванны.

Перед нами популярная военная игра. По расчерченному на квадраты, перерезанному рекой с тремя мостами полю движутся сложенные пополам картонные прямоугольнички — генералы, полковники, разведчики; сталкиваясь друг с другом, они обязаны называть себя, и младшая фигура снимается с доски. Мины уничтожают всех, кого бы ни встретили, но бессильны против саперов. Есть и другие правила, усложняющие игру и делающие ее более увлекательной. Но подпоручики всегда гибнут в самом начале. Может быть, этим игра и схожа с настоящей войной…