Воспоминания - Η. О. Лосский

В заключение попросил слова матрос, один из тех, кого Троцкий назвал «краса и гордость революции». Это был мужчина высокого роста и могучего сложения. Он стоял в группе таких же, как он, молодцов матросов. «Профессор Лосский говорит о Боге что‑то непонятное и ненужное. Где Бог? — Бог — это я», провозгласил он, тыкая себя рукою в грудь. «Боги — это они», указал он на своих товарищей.[33]

Люди, сбитые с толку большевиками, свирепо ненавидели в это время религию и всякое упоминание о сверхземном бытии. На одном концерте артист пел романс Рахманинова «Христос воскрес поют во храме». Один из слушателей выстрелил в певца, но, к счастью, не попал в него.

Через несколько дней после моей лекции ко мне позвонили из правления Вольфилы и предложили стать членом этого общества. Я спросил о цели Вольфилы. Мне ответили, что задача Вольфилы — разрабатывать идеи социализма и содействовать распространению их. Я сказал, что я не социалист и поэтому не могу быть членом Вольфилы. Меня попросили прийти в правление, чтобы обстоятельно обсудить вопрос. В правлении меня встретила моя бывшая слушательница Эсфирь Захарьевна Гурлянд и выразила удивление, как можно найти какие‑либо возражения против социализма. «К тому же», сказала она, «вы сами писали в Вестнике партии народной свободы, что сочувствуете фабианскому социализму». — «Да», ответил я, «но в своей статье я пояснил, что сочувствую эволюционному фабианскому социализму потому, что на пути эволюции он приведет не к социализму, а к более сложному экономическому строю, сочетающему ценные стороны индивидуалистического и социалистического хозяйства». Таким образом мне удалось избежать включения в Вольфилу.

Кажется, в 1920 г. мне было предложено прочитать курс «Введения в философию» в Народном университете на Шлис- сельбургском тракту. В виде платы за лекцию профессор получал несколько фунтов черного хлеба, ароматного, хорошо выпеченного. Для нашей голодающей семьи это был ценный подарок, дороже золота. По дороге в Народный университет я заходил на Шлиссельбургском тракту в церковь. Случалось при этом попадать на богослужение и, так как я внутренне уже вернулся к Церкви, этот процесс завершился окончательным присоединением к ней.

В Народном университете до революции слушателями были рабочие. Теперь, после болыпевицкой революции, многие рабочие получили квартиры в городе, сообщение с окраинами города было очень затруднено и потому оказалось, что моими слушателями были народные учителя и учительницы, фельдшера и фельдшерицы и т. п. полуинтеллигенты, жившие вблизи университета. Только один мой слушатель оказался рабочим. В молодости он был религиозным человеком, но во время гражданской войны, будучи солдатом красной армии, он под влиянием болыпевицкой пропаганды стал атеистом. Как только он вернулся из армии в Петербург, он увидел объявление о моей лекции в Вольфиле, пошел на нее и после этого вернулся к религии. Рабочий этот жил не на окраине, а внутри Петербурга. После лекции мы с ним шли вместе по пустынному Шлиссельбургскому тракту и благодаря такому спутнику я был спасен от опасности грабежа и даже убийства. В то время на таких улицах часто происходили убийства с целью овладеть платьем прохожего.

Приблизительно в то же время меня пригласили в Великом посту сказать слово в церкви, кажется, св. Екатерины, которая находилась в рабочем квартале где‑то за Экспедициею Заготовления Государственных Бумаг. В церкви этой молился простой народ. Мое слово о том, что ошибаются люди, отрицающие бытие Бога, вряд ли было понятно моим слушателям, но им приятно было видеть, что ученый человек твердо убежден, как и они, в существовании Бога. Я говорил с высокого амвона и видел, что около него стоит группа молодых людей. Это были комсомольцы со своим вожаком во главе. Когда я кончил слово и сошел с амвона, вожак комсомольцев взбежал на него и начал свою антирелигиозную пропаганду. Чтобы заглушить его речь, молящиеся запели «Царю Небесный»; комсомолец в свою очередь дал знак своим товарищам и они запели Интернационал. Тогда возмущенный народ вытолкал их из церкви. Они побежали в казарму матросов и вызвали их для борьбы с верующим народом. Меня вывели из церкви боковым ходом и дали мне провожатым почтенного старого рабочего Экспедиции Заготовления Государственных Бумаг. Побоища не было, потому что народ быстро разошелся из церкви. Говорили потом, что предводитель комсомольцев получил выговор от своего начальства за бестактное поведение.

Семья наша, голодавшая в течение двух лет, вся была обречена на гибель, как и многие другие семьи интеллигентов. Спасла нас от смерти американская организация ARA (American Relief Association), устроившая в 1921 г. свои отделения по всей России. Лица, желавшие помочь голодающим, вносили в эту организацию 10 долларов, указывая адрес, кому они хотели послать продовольствие. ARA доставляла по данному ей адресу трехпудовую посылку, содержащую в себе муку, рис, жиры, жестянки с молоком и т. п. драгоценные продукты. Наша семья, имевшая друзей в Западной Европе, стала получать ежемесячно такую посылку. Мы и многие другие интеллигенты были таким образом спасены от гибели. Наш маленький Андрей, указывая на жестянку с молоком, спросил, что на ней написано. Я сказал, что надпись на ней английская, и в ней говорится о молоке из Америки. Андрей тогда заявил, что он будет учиться английскому языку. И действительно, через два года после этого первый иностранный язык, которому он стал обучаться, был английский.

Благодаря улучшившемуся питанию силы русской интеллигенции начали возрождаться и потому явилось стремление отдавать часть их на творческую работу. Прежде, когда мы были крайне истощены голодом и холодом, когда не ходили трамваи и не было извозчиков, профессора могли только дойти пешком до университета, прочитать лекцию и потом, вернувшись домой, в изнеможении лежать час или два, чтобы восстановить силы. Теперь появилось у нас желание устраивать собрания научных общест и вновь основать журналы взамен прекративших свое существование изданий. Экономисты основали журнал. Петербургское Философское общество стало издавать философский журнал «Мысль». Редакторами его были избраны Э. Л. Радлов и я. Мы успели напечатать три номера; четвертый номер был уже набран, но не появился в свет: большевицкое правительство запретило наш журнал. Между прочим, в этом номере должна была появиться моя критика теории знания большевика Богданова, именно его «Философии живого опыта».

До осени 1921 г. болыпевицкое правительство мало вмешивалось в преподавание, по крайней мере, философских наук. Я мог продолжать свою работу вполне в том духе, как и до революции. Например, в 1919/20 году я читал курс «Фихте, Шеллинг, Гегель». В 1918/19 темою семинария у меня была «Проблема свободы воли»; в 1920/21 я даже устроил просеминарий «Материализм, гилозоизм, витализм» с целью борьбы против материализма. В течение трех лет болыпевицкое правительство подготовило кадры «красных профессоров» для многих наук и осенью 1921 г. в Москве состоялось заседание Государственного Ученого Совета (ГУС) для решения вопроса, каких профессоров следует удалить из университетов. Председательствовал в этом собрании М. Н. Покровский. Когда очередь дошла до моего имени, кто‑то из членов ГУСа сказал: «Лосский защищает догмат Троичности; такой профессор не может быть терпим в университете». Он имел в виду мою книгу «Мир как органическое целое», напечатанную сначала в «Вопросах философии и психологии» в 1915 году, а потом отдельною книгою. В ней я писал только, что Абсолютное есть сверхличное бытие, а потому ему доступно личное и даже трехличное бытие. В то время, когда я писал эту книгу, я был вне Церкви, медленно приближался к ней и высказал эту мысль лишь мимоходом. Узнав о ней, Покровский сказал: «Посмотрим, что сказано о Лосском в энциклопедическом словаре». Он взял в руки второе издание словаря Брокгауза и Ефрона и прочитал о том, что я был изгнан из гимназии «за пропаганду атеизма и социализма». «В таком случае у Лосского есть заслуги», сказал Покровский и решил, что меня нужно удалить из университета, но включить в число членов Научно–исследовательского института.

После этого заседания кафедра философии Петербургского университета была совершенно разгромлена: были удалены все приват–доценты и два профессора, Лапшин и я. Оставлен был профессором только А. И. Введенский, но в дополнение к нему назначен был профессором молодой человек Боричевский, которому, между прочим, было поручено, когда Введенский объявит курс Логики, читать тоже параллельный курс Логики.

Этот Боричевский был послан большевиками за границу для получения философского образования. Ему удалось быть принятым в Лозаннский университет, где он занялся изучением философии Эпикура. Вернувшись в Россию, он стал читать публичные лекции на такие, например, темы: «Спиноза как материалист». Его знания в области философии были крайне ограниченны. Когда он говорил, например, о философии Платона, студенты подмечали его ошибки и насмехались над ним.