Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович

Все секретные сотрудники, дающие материалы общего освещения, переводились в разряд информаторов с передачей в ИНФО, информаторы же, сумевшие проникнуть в «преступные организации» и способные исполнять задания соответствующих отделов (СО, КРО и т. п.), передавались из ведения ИНФО этим отделам уже в качестве осведомителей [531].

Важнейшим каналом получения секретной информации о настроениях населения являлись добровольные и штатные осведомители. В течение 1920‑х годов общей тенденцией деятельности ОГПУ в их отношении было стремление к увеличению численности осведомителей. Теоретическим обоснованием этого являлся тезис о «значительном усилении активности» различных антисоветских движений [532]. Перед уездными уполномоченными ОГПУ была поставлена задача иметь секретных информаторов «по одному на каждое самое мелкое учреждение или предприятие» в городах и «по одному на каждую волость и крупное село в деревне». При этом существовало утопическое требование, что уездные уполномоченные обязаны поставлять «вполне точные, определенные и строго проверенные сведения предупреждающего характера по состоянию своего уезда во всех отношениях на каждый день».

Данные уездных уполномоченных перепроверялись сведениями, поступавшими в Информационный отдел ОГПУ от районных уполномоченных. Их обязанностью было «обслуживать все без исключения гражданские предприятия и учреждения» района [533]. В 1922 году штатная численность «осведомителей» составляла 30 тысяч человек и продолжала увеличиваться [534]. Одновременно встал вопрос о качестве секретных сотрудников. Ф. Э. Дзержинский в записке начальнику Экономического управления ГПУ З. Б. Кацнельсону 12 августа 1922 года весьма эмоционально высказывал свои опасения: «Эти осведомители — это наша гибель. Наверное, нет ни одного стоящего. Ожидаю доклада и списка осведомителей с их характеристиками» [535]. 15 августа был подготовлен проект циркуляра за подписью Ф. Э. Дзержинского и Г. Г. Ягоды «О расходовании средств на ведение секретной работы», в котором отмечалось:

…на содержании находится масса секретных сотрудников, которые далеко не соответствуют своему назначению. <…> Сплошь да рядом утверждаются счета на бессмысленные, нецелесообразные расходы, иногда даже фиктивные, нанимаются секретные квартиры и нецелесообразно используются. <…> На секретную работу тратятся колоссальные суммы совершенно нецелесообразно.

Далее шли распоряжения немедленно проверить «весь личный состав секретных сотрудников», проинспектировать «расходы на угощение, посещение трактиров» и т. п.; «установить строгий контроль над выдачей секретных сумм», новых секретных сотрудников «принимать после серьезной проверки их на работе» [536]. Но главное, что сама система нуждалась в как можно большем количестве секретных сотрудников и осведомителей различного вида. Посему все эти строгие и строжайшие требования по большей части неизбежно оставались на бумаге.

Все указания и распоряжения центра транслировались на местном уровне. Уполномоченный по партиям Нерехтского Политбюро (ПБ) Костромской губернии И. П. Лебедев сообщал, что в период с 8 ноября 1921 по 15 января 1922 года «за лицами, живущими в волостях, никакого наблюдения нет, но за живущими в городе имеется наблюдение». Отсутствие работы секретного сотрудника он объяснял тем, что последний «за неимением теплого обмундирования никуда не ходит… для этой должности не способен». По его мнению, на эту должность надо найти «любителя и строго разбирающегося в важности выполняемой им работы».

В плане работы Нерехтского ПБ на январь — март 1922 года уполномоченным по политическим партиям предписывалось «выяснить жизнь и деятельность взятых на учет членов антисоветских партий, для чего во что бы то ни стало установить за ними наблюдение». Нужно было «создать группу эсеров из своих осведомителей, дабы тем самым выяснить, имеются ли и сколько, в уезде». Уполномоченные по осведомлению и агентуре были обязаны не только «поставить осведомителя во всех советских учреждениях, организациях, среди духовенства и учительства», но и завербовать таковых из членов антисоветских партий. Проверке «работы и личной жизни» подлежали все осведомители. «Всех неспособных — удалить», — особо отмечалось в документе. Предлагалось разбить уезд на районы, «в каждом районе поставить конспиративного помощника уполномоченного». Последнему предписывалось держать связь непосредственно с осведомителями (давать им задания и получать информацию) [537].

В протоколе совещания начальника Ярославского губотдела ГПУ, начальников транспортных отделов была сформулирована задача в сфере агентурного наблюдения: «Не только запустить свои щупальца во все темные местечки с поповскими занавесками, но и взять на учет не только на бумаге, но в действительности весь имеющийся антисоветский элемент… и поставить его под наш повседневный надзор. <…> При таких условиях, в каких мы сейчас находимся <…> весьма сомнительно, чтобы достигнуть каких-либо положительных результатов» [538]. Доклад Костромского губернского отдела ОГПУ по партии меньшевиков за январь 1925 года сообщал, что всего на «твердом учете» (речь идет об учете бывших офицеров) состояло девять человек, на учете «бывших» (к так называемым «бывшим» относились лица царской и белогвардейской администрации, бывшие дворяне, помещики, купцы, торговцы, применявшие наемный труд, владельцы предприятий и т. п.) — 68. Из них 26 были осведомителями [539].

Как уже было сказано выше, осенью 1924 года руководство ОГПУ в конфликте с наркомом финансов Г. Я. Сокольниковым доказывало необходимость увеличения численности секретных сотрудников и повышения им денежных выплат. Начальник КРО ОГПУ А. Х. Артузов в докладной на имя Дзержинского подчеркивал, что «при слабости советской власти в деревне элементарная задача ОГПУ — предотвращение восстаний на селе — не может быть выполнена без достаточной агентуры в наиболее опасных местах» [540]. Например, он жаловался, что в Ленинграде КРО имеет возможность содержать не более 22 секретных сотрудников при средней оплате 1500 рублей в год, что являлось, по его мнению, крайне недостаточным, учитывая наличие иностранных консульств и большого количества бывших офицеров [541].

Зам. начальника Особого отдела Р. А. Пиляр в докладной записке на имя зам. председателя ОГПУ Г. Г. Ягоды от 13 декабря 1924 года доказывал, что «уложиться в ту сумму, которую нам отпускают в нынешнем году [1925], будет совершенно невозможно без ослабления работы», «между тем, как международная политическая обстановка, так и политическая конъюнктура внутри Республики, требует <…> усиления внимания к армии (…для Особого отдела расширения агентурно-осведомительной работы)» [542]. По его мнению, в стране шел «быстро прогрессирующий рост консолидации антисоветской общественности, рост активизации контрреволюционных элементов», выражавшийся в росте «активности крестьянства», влияния кулачества на деревню; превращении «вновь выявленных группировок» бывших офицеров, которые «очень быстро после своего возникновения принимают ярко выраженную политическую окраску (монархические, фашистские оттенки)»; росте «антисоветских группировок среди интеллигенции» в армии, наличии в армии «немало враждебно настроенных против нас бывших царских офицеров», возможности превращения «краскомовских группировок» «в антипролетарские ячейки, возглавляющие недовольных крестьян в армии». К этому добавлялось, на его взгляд, то, что «политсостав в армии политически недостаточно развит», легко поддается «мелкобуржуазному влиянию», «не всегда и везде справляется с активным крестьянским молодняком». Одновременно «халатность, бесхозяйственность, мошенничество, а иногда сознательный подрыв обороноспособности в области военной техники со стороны спецов не уменьшились» [543].