Мы идeм по Восточному Саяну - Григорий Федосеев

Ночь была темная. Настороженно притихла Ничка. Из-под скал пахнуло холодом, и тотчас же треснул у берега застывший тонкой коркой лед. Спокойно, без искр горели крестом сложенные дрова. Все спали. Я еще сидел за дневником, вспоминая прошедший день. Вдруг Черня и Левка забеспокоились, стали нюхать воздух. Я схватил штуцер и прислушался. Что-то прошумело Вскоре звуки повторились уже ближе к Ничке. Затем послышался плеск воды. Зверь бросился через реку. Минуты через три он уже был на противоположной стороне и, стряхнув с себя воду, прогремел по гальке. Оказалось, что несколько выше лагеря наша тропа уходит на правый берег Нички. И звери, спускавшиеся ночью в долину Кизира, переходили реку, но, увидев лагерь, в недоумении останавливались и бросались обратно.

— Зверь пошел, — сказал утром Прокопий, осмотрев тропу. — Тепло чует, на увалы торопится.

Нам было очень выгодно, воспользоваться звериным бродом, а так как уровень воды в реке держался высокий, пришлось делать плоты и на них переплывать реку Лошади добрались до противоположного берега вплавь.

От Нички мы пошли в западном направлении. По склонам Шиндинского хребта кедровая тайга завладела и пологими отрогами и глубокими распадками. На дне котловины виднелись кусты ольховника да в тени старых деревьев — рябина. Путешествовать по такой тайге скучно, однообразно. Деревья вокруг нас были так похожи друг на друга, будто все они родились в один день. Подлеска почти нет. Молодые кедры погибают в раннем возрасте, заглушенные тенью старых деревьев.

Через несколько часов караван подошел к крутизне. Лошади, выбираясь на нее, горбили спины, звенели по россыпи подковы, рвались нагрудники, сползали вьюки. Но выбраться до границы леса нам так и не удалось. Пришлось освободить животных и вернуть их с Самбуевым на Ничку, так как под гольцом еще лежал снег и не было для них корма.

Наскоро организовав лагерь, мы, не теряя времени, нагрузились рюкзаками и тронулись дальше. В размякшем снегу стыли ноги, ремни резали плечи, подъем становился круче. Нужно было торопиться — солнце уже скатывалось к горизонту.

Еще один подъем, еще небольшое усилие, и мы на границе леса. Там решили организовать склад, перенести туда из лагеря груз, а затем уже вытаскивать его на вершину Кубаря.

Нас приютил горбатый кедр, изувеченный ветрами да зимней стужей. Он рос несколько выше остальных деревьев и был наказан увечьем за дерзкую попытку пробраться вперед к суровым скалам.

Следы борьбы за существование лежали на всех растениях подгольцовой зоны. Деревья были маленькие, корявые и дупляные. Много сил тратят эти кедры, чтобы посеять жизнь на каменных склонах гольца, освежить своим присутствием темные своды цирков, украсить берега ледниковых озер. Деревья гибнут, но не отступают, их потомки продолжают бороться, надеясь отвоевать у мрачных отрогов лишний метр для своего потомства. И только самые неприхотливые растения — рододендроны [15], кашкара, бадан, черника — чувствуют себя здесь неплохо. Они почти безразличны и к солнцу и к сырости.

Передохнув немного, товарищи ушли вниз за грузом, а Павел Назарович и я поднялись на верх отрога.

Преодолев огромное поле еще не тронутого солнцем снега, мы выбрались на одну из вершин южного отрога Шиндинского хребта. На востоке, сквозь синеву угасающего дня, виднелись гряды остроконечных гольцов. Справа и слева — всюду горы, седловины, пропасти, и кажется, нет ни конца им, ни края, как и лесу, черной лентой опоясывающему эти горы. Мы были окружены таким безмолвием, будто все вымерло или никогда и не жило. Разве только горный обвал гулко отзовется в тишине, да на заре, в осеннюю пору, протрубит свою брачную песню марал. Все вдруг сколыхнется, словно пробудятся горы. Но это только на миг, чтобы снова надолго уснуть.

Мы с Павлом Назаровичем изредка поглядывали друг на друга. И с чувством невольного восхищения перед мощью природы возникала у каждого из нас радостная и горделивая мысль: придет срок, а он уж недалек, и советские люди нарушат эту первозданную тишину грохотом взрывных работ и шумом мчащихся поездов.

С отрога были видны Чебулак, Козя, Окуневый и стены недоступных гольцов, протянувшихся по горизонту от Канского белогорья до Фигуристых белков. Хорошо был виден и Шиндинский хребет. Он почти плоский. Тупые оголенные вершины будто сглажены ветром, а склоны усеяны черными россыпями угловатых камней и неприхотливыми лишайниками. Внизу, под крутыми отрогами хребта, кедровая тайга. По ней, словно пунктир, полоски рек и пятна снега.

Павел Назарович отдыхал, склонившись на посох, и, не отрывая глаз, любовался далью.

— Э-вон, видишь разлапый голец — Хайрюзовым белком зовется? — сказал старик, проткнув палкой вечерний сумрак. — Когда-то я там соболей гонял, давно это было… — и Павел Назарович призадумался, что-то вспомнилось, и защемило до боли старческое сердце.

Глядя на старика, на его грустное лицо, на глаза, переполненные раздумьем, верил, что над ним довлеет власть тайги, власть гор и никогда не забыть ему ни костров у обмета[16], ни снежных буранов, ни порванных строчек соболиных следов. Велика над ним и власть воспоминаний.

— Да, прошло, птицей пролетело, — вырвалось у него горькой обидой.

Он встал, потоптался на месте, и мы уже хотели спускаться.

— Что-то я хотел спросить тебя, да вишь, память какая, хуже решета, ничего не держит… Вспомнил. Там под Хайрюзовым белком озеро. И скажи, пожалуйста откуда туда могла рыба попасть? Во-о какой хариус! — показал он руку до локтя.

— А вода вытекает из него? — спросил я.

— Вытекает, и много, только рыбе по ней ни за что не подняться. Посмотрел бы с каких скал падает, что бешеная, страшно смотреть… Где там рыбе пройти, измочалится.

— Если ей не подняться, то, вероятно, птицы случайно занесли туда икринки из другого водоема, рыба и развелась. Так бывает.

— Может быть… В природе всякая живность или друг другу помогает или съедает, — согласился Павел Назарович.

Поздно мы вернулись на стоянку. Ночевали под кедром у костра. Горсточка вареного риса и все тот же неизменный чай составляли наш ужин. Всего этого было слишком мало, чтобы удовлетворить аппетит. Нам нужно было выработать в себе равнодушие к пище, стараться не замечать пустоты в желудке, что очень трудно, ведь у голода беспощадная природа! Хватит ли у пас сил преодолеть ее, прокормят ли незваных пришельцев Саяны?!.. Чем дальше мы уходили в горы, тем чаще вставал передо мною, этот неразгаданный вопрос.

Последние дни мы жили в непрерывном движении. Нужна была передышка: наша одежда и обувь износились. Но нечего и думать о дневке до окончания работы на Шиндинском хребте. Завтра начнем штурм его главной вершины — Кубаря.

Спали тревожно. Дрова то вспыхивали жарким пламенем, то гасли. Средний ветерок, меняя направление, холодил тело. Рано утром нас разбудил крик кедровки.

Павел Назарович пошел выбирать лес для пирамиды, а я занялся техническими делами. Вскоре подошли с грузом остальные. Они принесли с собой глухаря, убитого по Дороге Прокопием, и через час мы пировали. Каким вкусным был тогда суп!

Нагрузившись котомками, мы покинули свой приют и сразу пошли на подъем. На крутых откосах мялся под ногами снег, на выветренных гребнях стучала гладкая россыпь. Руки то и дело хватались за шероховатую поверхность камней, чтобы удержать равновесие. Цепочка «каравана» разорвалась.

Вот уж недалеко и вершина Кубаря. Солнце ярко освещает его заснеженный купол. Но подъем становится еще круче, сузились шаги, участились остановки…

По пути нам часто попадались старые следы диких оленей но зверей мы не видели. Вообще здешняя природа благоприятствует этим животным. Освободившиеся от снега гребни покрыты толстым слоем нежного ягеля, излюбленного корма оленей. Такого большого количества белой куропатки, как здесь, мы ни в каких других районах Восточного Саяна не встречали. Для нас это было просто находкой: потеряв надежду увидеть зверя, мы радовались и пташке.

В одиннадцать часов отряд достиг вершины. Словно упала завеса, и взору открылась величественная панорама гор. Все было полито щедрыми лучами весеннего солнца, изукрашено тенями зазубренных скал да пятнами тающих снегов. В это время на Саяне происходила смена времени года, исчезала зима, неохотно уступая место звонкой, цветущей весне.

Пока расчищали площадку под геодезический знак, Прокопий принес шесть куропаток и горсть шелухи от кедровых шишек.

— А это для чего, суп, что ли, заправлять? — спросил его Курсинов.

— Где-то поблизости есть шишки на кедрах.

— Ну, ты, Прокопий, чудить начинаешь, — в мае шишки на кедрах нашел!.. — смеялся Курсинов.

— Знаю, что не бывает, но вот шелуха совсем свежая и сухая. Шишка, перезимовавшая на земле, темнее, а это — смотри… Причем много шелухи я видел тут на гребне, значит, недалеко шишку берет кедровка.