В русских и французских тюрьмах - Петр Кропоткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Короче говоря, антропологические причины, т.е. недостатки организации – одна из главных причин, толкающих людей в тюрьму; но собственно говоря, их нельзя называть «причинами преступности». Те же самые антропологические недостатки встречаются у милльонов людей, принадлежащих к современному психопатическому поколению; но они ведут к противу-общественным поступкам лишь при известных благоприятных обстоятельствах. Что же касается до тюрем, то они не излечивают этих патологических недостатков: они лишь усиливают их; и когда человек выходит из тюрьмы, испытав на себе, в течение нескольких лет, её развращающее влияние, он несравненно менее пригоден к жизни в обществе, чем был до заключение в тюрьму. Если общество желает предотвратить с его стороны совершение новых противу-общественных поступков, то достигнуть этого возможно, лишь переделывая то, что сделала тюрьма, т.е. сглаживая все те черты, которые тюрьма врезывает в каждого, имевшего несчастье попасть за её стены. Некоторым друзьям человечества удается достигнуть этого в отдельных случаях, но в большинстве случаев подобного рода усилия не приводят ни к чему.
Необходимо сказать здесь еще несколько слов о тех несчастных, которых криминалисты рассматривают, как врожденных убийц и которых во многих странах, руководящихся старой библейской моралью, «зуб за зуб», посылают на виселицу. Англичанам может показаться странным, но по всей Сибири – где имеется обширное поле для наблюдений над различными категориями ссыльных – убийцы причисляются к самому лучшему классу тюремного население. Меня очень порадовало, что Михаил Дэвитт, с такой проницательностью анализировавший «преступность» и её причины в превосходных очерках тюремной жизни, сделал такое же наблюдение[91]. Всем известно в России, что русский закон не признает смертной казни впродолжение уже более, чем столетия; не смотря на то, что в царствование Александра ИИ-го и ИИИ-го политические посылались на виселицу в изобилии, смертная казнь не применяется в России к уголовным преступникам, за исключением редких случаев, военным судом. Она была отменена в 1753 г., и с того времени убийцы приговариваются лишь к каторжным работам, на сроки от 8 до 20 лет (отцеубийцы и матереубийцы на всю жизнь), по отбытии которых они становятся ссыльно-поселенцами и остаются в Сибири на всю жизнь. Вследствие этого Восточная Сибирь полна освобожденными убийцами; и несмотря на это, едва ли найдется какая-либо другая страна, в которой можно жить и путешествовать с большей безопасностью. Во время моих продолжительных путешествий по Сибири я никогда не брал с собой никакого оружия; то же я могу сказать и относительно всех моих друзей; каждому из них приходилось, в общем, изъездить каждый год от 10.000 до 15.000 верст, по самым диким, незаселенным местностям. Затем, как уже сказано в одной из предыдущих глав, количество убийств, совершаемых в Сибири освобожденными убийцами и безчисленными бродягами, в общем, чрезвычайно незначительно; между тем, как постоянные грабежи и убийства, на которые жалуются сибиряки, совершаются обыкновенно в Томске и вообще на пространстве Западной Сибири, куда ссылаются менее важные уголовные преступники, а не убийцы. В более ранние периоды девятнадцатого века освобожденные убийцы, со следами каторжных клейм, нередко встречались в Сибири, в домах чиновников, в качестве кучеров, и даже нянек, при чем эти няньки относились к вверяемым им детям с самою материнской заботливостью. Тем, которые сделали бы предположение, что, может быть, русские отличаются большей мягкостью характера, по сравнению с западно-европейцами, я могу в ответ указать на сцены жестокости, происходящие во время усмирение русских крестьянских бунтов. Прибавлю только, что отсутствие казней и гнусных разговоров о подробностях этих казней, – разговоров, которыми арестанты в английских тюрьмах очень любят заниматься, – способствовало тому, что в русских арестантах не развивалось холодного презрение к человеческой жизни.
Позорная практика легальных убийств, до сих пор имеющая место в Западной Европе, позорная практика нанимание за гинею (десять рублей) палача[92], для приведение в исполнение приговора, выполнить который сам судья не имеет смелости – эта позорная практика и глубокий душевный разврат, вносимый ею в общество, не имеют оправдание даже в том, что этим будто бы предотвращаются убийства. Отмена смертной казни нигде не вызвала увеличение количества убийств. Если людей до сих пор казнят, то это является просто результатом постыдного страха, соединяемого с воспоминаниеми о низшей ступени цивилизации, когда принцип «зуб за зуб» проповедывался религией.
Но если космические причины – прямо или косвенно – оказывают столь могущественное влияние на годовое количество противу-общественных поступков; если физиологические причины, коренящиеся в тайниках строение тела, являются также могучим фактором, ведущим к правонарушением, – что же останется от теорий созидателей уголовного права, если мы к вышеуказанным причинам тех явлений, которые именуются преступлениеми, прибавим еще социальные причины?
В древности был обычай, согласно которому всякая коммуна (клан, марка, община, вервь) считалась, вся, в её целом, ответственной за каждый противу-общественный поступок, совершенный кем бы то ни было из её членов. Этот древний обычай теперь исчез, подобно многим хорошим пережиткам старого общинного строя. Но мы снова возвращаемся к нему и, пережив период ничем не сдерживаемого индивидуализма, мы снова начинаем чувствовать, что все общество в значительной мере ответственно за противу-общественные поступки, совершенные в его среде. Если на нас ложатся лучи славы гениев нашей эпохи, то мы не свободны и от пятен позора за деяние наших убийц.
Из года в год сотни тысяч детей выростают в грязи – материальной и моральной – наших больших городов, ростут заброшенными, среди население, деморализованного неустойчивой жизнью, неуверенностью в завтрашнем дне и такой нищетой, о какой прежние эпохи не имели и представление. Предоставленные самим себе и самым скверным влиянием улицы, почти лишенные всякого присмотра со стороны родителей, пригнетенных страшной борьбой за существование, эти дети чужды даже представление о счастливой семье; но зато, с самого раннего детства, они впитывают в себя пороки больших городов. Они вступают в жизнь, не обладая даже знанием какого-либо ремесла, которое могло бы дать им средства к существованию. Сын дикаря учится у отца искусству охоты; его сестра с детства приучается к ведению несложного хозяйства. Но дети, которых отец и мать должны с раннего утра покидать свои грязные логовища в поисках за какой-нибудь работой, чтобы как-нибудь пробиться в течение недели, – такие дети вступают в жизнь менее приспособленными к ней, чем дети дикарей. Они не знают ремесла; грязная улица заменяет им дом; обучение, которое они получают на улицах, известно тем, кто посещал места, где расположены кабаки бедняков и места увеселение более состоятельных классов.
Разражаться негодующими речами по поводу склонности к пьянству этого класса население, – нет ничего легче. Но если бы господа обличители сами выросли в тех же условиях, как дети рабочаго, которому каждое утро приходится пускать в ход кулаки, чтобы занять место у ворот лондонских доков, – многие ли из них воздержались бы от посещение изукрашенных кабаков, – этих единственных «дворцов», которыми богачи вознаградили действительных производителей всех богатств.
Глядя на это подростающее население всех наших крупных мануфактурных центров, мы перестаем удивляться, что наши большие города являются главными поставщиками человеческого материала для тюрем. Наоборот, я всегда удивлялся, что такое сравнительно незначительное количество этих уличных детей становится ворами и грабителями. Я никогда не переставал удивляться тому, насколько глубоко вкоренены социальные чувства в людях девятнадцатого века, сколько доброты сердца в обитателях этих грязных улиц; лишь этим можно объяснить, что столь немногие из среды выросших в совершенной заброшенности объявляют открытую войну нашим общественным учреждением. Вовсе не «устрашающее влияние тюрем», а эти добрые чувства, это отвращение к насилию, эта покорность, позволяющая беднякам мириться с горькой судьбой, не выращивая их в своих сердцах глубокой ненависти, – лишь они, эти чувства, являются той плотиной, которая предупреждает бедняков от открытого попрание всех общественных уз. Если бы не эти добрые чувства, давно бы от наших современных дворцов не оставалось камня на камне.
А в это же время, на другом конце общественной лестницы деньги, – этот овеществленный человеческий труд, – разбрасываются с неслыханным легкомыслием, часто лишь для удовлетворение глупаго тщеславия. Когда у стариков и работящей молодежи часто не хватает хлеба, и они изнемогают от голода у дверей роскошных магазинов, – дворцов, в этих магазинах богачи тратят безумные деньги на покупку бесполезных предметов роскоши.