Покорение Финляндии. Том II - Кесарь Филиппович Ордин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
13-го октября приехали бар. Маннергейм, ректор Гартман, купец Тьедер и крестьянин Кавён, а 15-го бар. Виллебрант с пастором Лебеллем и сестрою — женой последнего. Они остановились сперва в гостинице Демут, но потом перешли в приготовленные для них помещения в «северном кофейном доме. Маннергейм занес в свои мемуары что комнаты, им здесь предоставленные, были холодны и нездоровы. Крестьянам отведены квартиры на финском кирочном дворе. — На другой день приезжие были приняты гр. Салтыковым, которому представлял их пристав Ахлопков, а днем позже сделали визит Спренгтпортену. Затем последовательно стали прибывать и другие депутаты.
К 12-му ноября было в Петербурге уже 14 лиц. Недоставало двоих: барона Ребиндера и купца Флодберга. Первый на пути сломал себе руку при падении из экипажа и лечился в Выборге; Флодберг, как выше сказано, не приехал вовсе и заменен Карлстедтом. Вазаская и улеаборгская губернии к этому времени депутатов вовсе еще не высылали, так как лишь недавно перешли опять в русские руки. Вазаские прибыли в Петербург только к 10-му декабря, а улеаборгские еще почти месяцем позже.
Возвращения Императора Александра ожидали к 20-му октября и депутатам, прибывшим за неделю, ждать приходилось недолго. Но возвращение состоялось, а о приеме не было слышно. Маннергейм с товарищами успели, в качестве туристов, изъездить столицу во всех направлениях и осмотреть все, что желали видеть. Пристав Ахлопков сопровождал их везде, развлекая и угощая на казенный счет. Финские гости нашли нужным перезнакомиться, или по крайней мере перебывать с представлениями и визитами у всего, что было наиболее влиятельного. Министры и высшие должностные липа, все дворы, генерал-адъютанты, генералы, адмиралы и вице-адмиралы, сенаторы — все удостоились их посещения. Не был забыт и дипломатический корпус и кое-кто из étrangers de distinction. С визитами были очень большие хлопоты: одно составление списка, при том на французском языке, стоило больших трудов. Депутаты нашли нужным сделать не менее 234 визитов. После всех этих посещений, как можно заключить из следа оставшегося от них в Маннергеймовых записках, финляндцам чувствовалось не по себе среди высшего общества, в которое они так упорно стремились. Да и не могло быть иначе, когда многие не владели вовсе французским языком, или же владели им плохо; иные не говорили иначе как по-шведски или по-фински. Тем не менее цели своей, как показали результаты, они достигали, распространяя под рукой влияние своих инструкций.
Финляндцы относились ко всему виденному с равнодушным спокойствием; но между собой о многом судили с едкой критикой. Не избегли такого осуждения и богоугодные заведения, бывшие на высокой степени благоустройства под заботливым покровительством Императрицы Марии. Финляндцы находили их обширными, видели порядок и чистоту, но вместе с тем признавали все это поверхностным и тщеславно-показным. С не меньшей критикой относились они и к другим внешним условиям русской жизни. Они осуждали азиатскую, как они называли, роскошь, кидавшуюся им в глаза прежде всего, и не виданную будто бы нигде в Европе. Вышитые золотом придворные мундиры и обилие звезд на них вызывали в Маннергейме нечто вроде презрения. Очевидно, ссылаясь на Европу, он вероятно не видал и даже не слыхал о залитых золотом Наполеоновых маршалах. С другой стороны, он просмотрел более чем скромные мундиры русских военных того времени. Несомненно шведо-финном руководило столь обычное недоброжелательство к России, в ту пору впрочем несколько понятное, так как желание финляндцев соединиться с Россией было только на языке и под пером Спренгтпортена. Присутствие на торжествах и балах в мундирной одежде Маннергейм также осмеивает и для большей иронии приводит описание мундира-фантазии, сочиненного для себя абоским депутатом Тьедером. Этот купец, считая тоже необходимым являться в праздничные собрания в мундире, хотя такого у него не было, сочинил себе темно-голубой фрак с небольшим стоячим воротником, убранный стальными пуговками, шелковый жилет и белое исподнее платье; при бедре была шпага на стальной перевязи, а на башмаках стальные же пряжки. Напудренные волосы и взбитый кок возвышали красоту абоского купца. До нас не дошло, — иронизирует, в pendant Маннергейму, историк Кастрён, — как были украшены участвовавшие в депутации крестьяне. Ему очевидно неизвестно, что крестьяне-депутаты были одеты не только в обыкновенное платье, но и на счет русской казны, и что на одежду каждого израсходовано около 50 р. Но кто же помешал бы и безмундирному купцу одеться в свое гражданское, конечно приличное, праздничное платье? Без сомнения никто; но собственное тщеславие не позволяло выделиться скромным костюмом из уровня нарядной толпы блестящего двора, — и в описании историка виноватым оказывается этот двор и это общество, которым однако в могущественной империи, особенно при условиях своего времени, и не подобало быть иначе.
Между тем неделя проходила за неделей, а о приеме депутатов у Государя по-прежнему ничего не было слышно. Финляндцев это не могло, конечно, не озадачивать. Они находили нечто необъяснимое в таком своеобразном отношении к ним, депутатам, вызванным по воле самого же Государя; недоумевали, каким образом в течение целых недель Император не мог найти времени, чтобы повидать их. Демонстративной небрежности они сами не допускали, в виду знаков внимания и вежливости, оказанных им во всем прочем. Пытались ставить промедление в связь с неоконченными еще военными действиями на севере, с переговорами в Лондоне и пр.; но более всего склонялись к тому, что между советниками Александра было будто бы разногласие во взгляде на то, какое значение следует дать депутатам.
На деле гадания эти были ни на чем не основаны и сводились к тому, что Салтыков поджидал
