Бог в поисках человека - Венделин Кнох

Внутренняя укорененность Божественного вдохновения в событии спасения остается здесь без всякого упоминания. Это же верно в равной мере и в отношении значения Церкви как инстанции, активно действующей в событии Божественного вдохновения и в процессе формирования канона: статья 11 едва ли упоминает то обстоятельство, что Св. Писание было «препоручено» Церкви. Однако, если мы обратим внимание на эти слабые места во всей совокупности соборных документов, то обнаружим, что они маркируют – отчасти уже отмеченные в дискуссиях, предшествовавших собору, и в богословских спорах[552] – {186} открытые окна, о которых говорил папа Иоанн XXIII в связи с Aggiornamento, «дабы через них в Церковь проникал свежий воздух». Типичным примером в этой связи может служить проблемное поле, связанное с inspiratio – Deus actor – auctores veri. Статья 11 высказывает такие формулировки, которые требуют дополнения с тринитарной точки зрения. Здесь говорится – разумеется, с опорой на предшествующие вероучительные высказывания, – исключительно о том, что Бог есть auctor Священных Писаний, поскольку они были записаны под вдохновением от воздействия Святого Духа[553]. Тем не менее, стремясь избежать психологического или механистического истолкования события Божественного вдохновения, Догматическая Конституция подчеркивает: священнописатели суть (как auctores litterarii)[554] настоящие авторы (auctores veri). Дух Божий принимает в расчет их различные силы и способности; Он достигает цели вместе с ними. Письменно было передано всё то и только то, что Он хотел; все это записано «нашего ради спасения».

Учение о Божественном вдохновении, развитое в статье 11 Догматической Конституции «Dei Verbum» помещается, тем самым, в области пересечения богословия, сотериологии и антропологии.

Это учение как ключ к пониманию Св. Писания интегрировано также в пневматологию. Ведь Писание обязано своей природой Священного Писания действию Духа Божия, в этом действии обретает оно (как откровение спасения) свою смыслообразующую сердцевину и в нем становится местом встречи с Богом, открывающим Себя «в слове», и – глубочайшим образом – с Иисусом Христом в Церкви как общине крещенных водою и Духом Святым. Именно в перспективе Божественного вдохновения становится понятным «особое отношение к Святому Духу и Церкви – образцам и медиаторам в “усвоении спасения”. Писание принадлежит «эпохе» Святого Духа и Церкви, несмотря на то, что Писания существовали и до пришествия Иисуса Христа»[555].

{187} 4. Учение о Божественном вдохновении: импликации и следствия

а) Священное Писание и его боговдохновенность

В результате борьбы за исповедание истины Писания в качестве Божественного откровения произошла фиксация канона библейских книг и было разъяснено отношение Божественного и человеческого авторства в их составлении. Кроме того, здесь обнажается знание Церкви о ее несущей опоре. Все это становится видимым в свете того основополагающего вклада, который удалось внести [в понимание указанных проблем] II Ватиканскому Собору, раскрывшему «взаимосвязь Божественного вдохновения, положения о безошибочности Писания и придания всему Писанию в целом такого смысла, который опирается на богословие спасения»[556]. Взгляду на Священное Писание как откровение спасения соответствует христоцентризм свершения всего спасения в целом, о котором Священное Писание непреложно свидетельствует как о действии святого Духа. Боговдохновенность Св. Писания отсылает, следовательно, к такому его «внутреннему ограничению», которое статья 11 «Dei Verbum» описывает как «волю Божию». Эта Божья воля может быть описана только так, как это явствует из самого деяния Божия, в котором Он Себя открывает. А поэтому описание воли Божией как «воли спасительной» не просто должно трансцендировать человеческое и субъективное в направлении Бога; но кроме того, в Нем подступ к высказываниям Св. Писания обретает свое обязательное мерило. Человек воспринимает историю как историю спасения постольку, поскольку он уже в ней живет; взвешенное истолкование истории совершается каждым с необходимостью в горизонте собственного опыта. И тогда именование [Бога] Причиной (в отношении Св. Писания Бог есть вдохновляющий auctor; в отношении истории Бог есть Тот, Кто открывает Себя в истории, и «основание» (causa) истории как истории спасения) не вступает с эти опытом в противоречие. Напротив, такой опыт принимает действие Святого Духа всерьез. Если не принимать эту перспективу во внимание, имея дело со Св. Писанием, то мы, в лучшем случае, оказываемся на точке зрения сравнительного религиоведения и не слышим «слова Божия».

На этом фоне становятся внятными импликации «Dei Verbum». В центре соборных высказываний о Св. Писании находится «Слово Божие», каковое в качестве события, в котором времена достигают своей полноты, в истории Иисуса Христа приходит к своей высшей и окончательной (т. е. непревосходимой) точке. {188} Объединенные и заостренные христологически, сотериология и пневматология определяются, тем самым, как объемлющая рамка для понимания Писания[557].

Первая глава «Dei Verbum» в убедительной манере говорит об истории как о месте, в котором Бог являет Себя. И когда во второй главе на смену истории в этом контексте приходит Божественное вдохновение (боговдохновенность Писания), то это необоснованная перемена в аргументации предоставляет возможность продумать глубинный пневматологический слой Божественных спасительных деяний. Священное Писание не истолковывает произвольным образом некое профанное событие как место Божественного спасительного деяния, но, скорее, позволяет понять нечто, случившееся в истории, как такое событие, в котором Бог обнаруживает себя как Тот, в чьей власти миловать и спасать. Поэтому нельзя судить о так называемой несогласованности Соборных текстов слишком поспешно, усматривая здесь только простую логическую несостоятельность. Следуя Карлу Ранеру, мы могли бы сказать так: Бог, поскольку Он есть Тот, Кто действует в истории ради спасения людей, есть также и auctor Священного Писания; и поскольку это Божественное спасительное деяние конкретизируется «институционально» (проходя путь от Израиля к «новому Израилю»), это артикулированное в слове (в Священном Писании) спасительное деяние Бога обретает у «избранного Богом народа» нормативное значение. Важность процесса передачи Библии как Священного Писания, как это сформулировано во второй главе «Dei Verbum», нельзя умалять, подходя к нему с внешними мерками, поскольку сам этот процесс сам по себе есть свершение спасения и выражение властительной силы деяний Духа Божия. Поскольку этот Дух приводит к составлению Св. Писания через агиографов и признанию Библии в качестве боговдохновенного слова, Его сила (а не изобретательность человеческой рефлексии) служит доказательством того, что история избранного народа Божия должна быть фактически квалифицирована как история спасения; ведь такая оценка может быть легитимирована только Самим Духом Божиим. Только потому, что Он есть Тот, {189}, Кто своей силой сделал возможным составление Библии и ее признание в качестве Св. Писания (и, тем самым, библейские книги суть книги Божественного автора, и в качестве таковых они вверены Церкви), Догматическая Конституция не сочла нужным упомянуть о такой «сверхъестественной причинности», которая была бы в конечном итоге отделена от истории спасения. Даже прекрасная богословская поэзия не может устоять перед этим трезвым суждением. Образцом здесь должны служить высказывания П. Айхера, который говорит: «Просветляющая очевидность исторического свершения, истолкованного в контексте библейского предания как спасительное деяние Божие, о котором говорится в главе IV в связи с Ветхим Заветом и главе V в связи с Новым, ни разу более не упоминается в рамках этого внешнего метода обоснования (sc. в главе III)»[558]. Между тем, именно затронутые в тексте богословские импликации, а вовсе не изъяны, о которых постоянно сетуют, позволили соборным высказываниям в течение долгого времени сохранять свою плодотворность – не в последнюю очередь потому, что Догматическая Конституция «Dei Verbum» вплоть до ставшего обязательным окончательного варианта текста, обязана своим существованием богословскому пониманию предмета.

b) Священное Писание и священнописатели

Боговдохновенность Священного Писания, поскольку она укоренена в целостном спасительном деянии Бога, должна быть продумана и в отношении священнописателей. Как «настоящие авторы», призванные на служение Самим Богом или, точнее, действием Духа Божия, они засвидетельствовали истину того, о чем писали. Поэтому они, во-первых, – полномочные свидетели существования Бога и Его дел. Богопознание Израиля, коренящееся в слове, которое Яхве обращает к «избранному Себе в собственность» народу Божьему и в обещании союза с Ним, точно так же опиралось на писания агиографов, как и богопознание у других народов. – Во-вторых, агиографы суть свидетели того, что откровение Божие есть событие спасения. Безошибочность Писания находит свое объяснение в первую очередь в богословском измерении. Это объяснение найдено посредством [установления] связи Писания боговдохновенного в целом и во всех своих частях с откровением спасения»[559]. Ибо Богу было угодно «позволить запечатлеть истину нашего ради спасения». Тем самым, Св. Писание, как свидетельство «особой верности Бога завету с нами»[560], вовлечено в опыт Божьей обращенности [к человеку]. Этот опыт, поскольку он опирается на Божественное вдохновение, есть залог {190} того, что спасительная истина Божия в своем возвещении и действует спасительно. Священному Писанию присуща безошибочность, поскольку истина спасения учит «истинно, достоверно и без ошибки».