1937. Правосудие Сталина. Обжалованию не подлежит! - Гровер Ферр

Бухарин. Совершенно верно.

Вышинский (к Ходжаеву). Вы поняли?

Xоджаев. Абсолютно.

Вышинский. Значит, речь идет не о словах, а о содержании. Говорили вы о том, что нужно ориентироваться во внешних отношениях на различные иностранные государства, исходя из внутренних противоречий и международных противоречий в интересах борьбы вашей группы заговорщиков против Советской власти?

Бухарин. Так точно.

Вышинский. Говорили?

Бухарин. Говорил».

«Бухарин…Должен сказать, что еще в гораздо более ранний период я лично давал поручения Семенову об организации террористических групп, причем докладывал об этом в нашем правом центре. Это было принято. Таким образом, я более чем кто-либо другой из членов центра ответственен за организацию террористических групп Семенова…

Что касается моей непосредственной практической деятельности в то время, а не только теоретически-установочной, то я должен по этому поводу показать, что через нескольких лиц я пытался устанавливать, и я сам лично, такого рода связь. Я давал также поручение эсеру Семенову, о котором речь шла третьего дня на допросе — связаться с подпольными членами эсеровского ЦК, которые, если не ошибаюсь, находились тогда в ссылке (но это дела не меняет), и, следовательно, несу за это уже непосредственную, даже не только как член «правого» центра, но и непосредственно, в самом узком смысле слова, ответственность.

Во-вторых, я пытался установить связь с заграничными организациями и группами эсеров через некоего Членова. Это один из работников нашей дипломатической службы, который был мне известен еще с очень давних лет, еще по гимназическим временам, когда он был в социал-демократической организации тогдашних времен. Я это говорю не для того, чтобы в экскурс исторический пускаться, а для того, чтобы объяснить и показать, для чего я к нему, невзирая на конспиративность тогдашней работы, возымел такое доверие. И он пытался установить связь с ЦК эсеров, причем, когда он возвратился, то он не успел со мною переговорить на этот счет подробно, но я из этого разговора выяснил, примерно следующее. Эсеры принципиальным согласием ответили на поддержание блока и контакта с правыми, троцкистами, зиновьевцами и прочими. Но они потребовали формальных гарантий, чуть ли не в письменной форме. Условия, которые они поставили, сводились к изменению крестьянской политики в духе кулацкой ориентации и затем к легализации партий эсеров и меньшевиков, из чего, само собой разумеется, вытекал и коалиционный состав того правительства, которое имеет возникнуть в случае успеха заговора».[337]

«Бухарин. Летом 1934 года Радек мне сказал, что от Троцкого получены директивы, что Троцкий с немцами ведет переговоры, что Троцкий уже обещал немцам целый ряд территориальных уступок, в том числе Украину. Если мне память не изменяет, там же фигурировали территориальные уступки и Японии. Вообще, Троцкий вел себя в этих переговорах уже не только как заговорщик, который в будущем имеет надежду на то, чтобы путем вооруженного переворота стать у власти, но уже сам чувствует себя хозяином Советской земли, которую он хочет превратить из советской в несоветскую».[338]

«Вышинский. Разрешите мне предъявить показания Бухарина, том 5, листы дела 95–96: «Томский сказал мне, что обсуждались два варианта: случай, когда новое правительство организуется во время мира», а значит, заговорщики организуют во время мира новое правительство, и «случай, когда оно организуется во время войны, причем для последнего случая немцы требуют больших экономических уступок», уступки, о которых я уже говорил, — «и настаивают на территориальных уступках». Скажите, правильно это или нет?

Бухарин. Да, это все правильно.

Вышинский (читает дальше). «Я спросил Томского, как же мыслится в этой связи механика переворота? Он сказал, что это дело военной организации, которая должна будет открыть фронт немцам».

Бухарин. Да, правильно (выделено нами. — Г.Ф., В.Б.)».

Взирая на процитированные выше стенографические фрагменты, остается лишь теряться в недоуменных догадках: как это можно не заметить никаких конкретных признаний Бухарина в совершенных преступлениях?

Складывается впечатление, что в какой-то момент Коэн просто поменял свое утверждение на противоположное, приписав Бухарину, что он будто бы «отказался» от своих показаний:

«Бухарин позднее полностью обесценил все свои признания одним-единственным замечанием: «Признания обвиняемых есть средневековый юридический принцип».[339]

Здесь Коэн вырвал бухаринские слова из контекста, исказив их смысл. Вот как выглядит неискаженный сокращениями текст:

«Дело, конечно, не в этих раскаяниях и в том числе не в моих личных раскаяниях. И без них суд может вынести свой приговор. Признания обвиняемых необязательны. Признания обвиняемых есть средневековый юридический принцип. Но здесь налицо и внутренний разгром сил контрреволюции. И нужно быть Троцким, чтобы не разоружиться (выделено нами. — Г.Ф., В.Б.)».[340]

Нетрудно заметить: никакого отрицания вины здесь нет. Бухарин ничего не говорит здесь и про «средневековую» сущность признаний обвиняемых как таковых. И правильно делает: было бы глупо с его стороны утверждать нечто подобное. Личные признания — важная часть судебного разбирательства, именно их судьи принимают во внимание, когда решают вопрос о вине или при назначении меры пресечения подсудимым. В США, как и в некоторых других странах, большинство уголовных дел разрешается на основе соглашения о признании вины, в соответствии с которым в обмен на признание обвиняемым вины наказание ему квалифицируется по более «мягким» статьям уголовного закона. Словом, в данном случае мы, судя по всему, имеем дело с рассуждениями Бухарина о том, что обвинения подследственного могут быть выдвинуты на основе улик и других показаний независимо от отсутствия или наличия его личных признаний.

Трудно, конечно, не согласиться с Бухариным, когда он говорил о необязательности признаний обвиняемых для вынесения им приговора. В конце концов те, кто предстал на скамье подсудимых, вправе защищать свою жизнь и свободу любым из способов, в том числе отказываясь от признания вины. Только принуждение подсудимого к обязательным показаниям и есть средневековый принцип. Очень может быть, что Бухарин думал в тот момент о предрассудках, типичных для Средних веков, но изредка встречающихся и сегодня, согласно которым обвиняемый может спасти душу только через признание своих прегрешений. Но, даже если он подразумевал что-то иное, бухаринские слова ни в коем случае не «обесценивают» и не «отрицают или тонко опровергают» показания, в которых он подтверждал вину за содеянное.

Смысл бухаринских слов сводится к тому, что сами его личные признания не так уж важны в свете разоблачения заговора:

«Я обязан здесь указать, что в параллелограмме сил, из которых складывалась контрреволюционная тактика, Троцкий был главным мотором движения. И наиболее резкие установки — террор, разведка, расчленение СССР, вредительство — шли в первую очередь из этого источника»1.

Напомним раз уже процитированное утверждение Коэна:

«В ходе дальнейшего процесса он (Бухарин. — Г.Ф., В.Б.) не забывал (ради семьи) подчеркивать нелепое признание своей ответственности за «все преступления блока», но в то же самое время так или иначе отрицал свое участие в каком-либо из них конкретно».

Как отмечалось, сопоставление с тем, что действительно происходило на процессе, не оставляет камня на камне от «главной теории» Коэна. Ее необычайная живучесть — своеобразная дань догматической приверженности «антисталинской парадигме» советской истории со стороны тех, кто боится или не хочет признать, что «король-то голый» и что ключевое и самое знаменитое утверждение всей книги Коэна полностью несостоятельно.

В последнем слове на суде, не прибегая к какому-либо условному или эзопову языку, Бухарин энергично отрицал некоторые из выдвинутых против него обвинений, например участие в 1918 году в заговоре с целью убийства Ленина, Сталина и Свердлова, или личную причастность к шпионской деятельности иностранных спецслужб, или, наконец, свою заблаговременную осведомленность о планах убийства Кирова и жертв других терактов 1930-х годов.

Но, быть может, фразой «в ходе дальнейшего процесса» Коэн пытался сказать, что какие-то «опровержения» последовали уже после допроса всех подсудимых. Что бы там ни было, можно быть твердо уверенным в том, что вплоть до последнего слова на процессе Бухарин не раз и не два признал ответственность не за какие-то абстрактные «преступления блока», а за свои вполне конкретные деяния.