Общие вопросы педагогики. Организация народного образования в СССР - Надежда Крупская

Я хотела бы еще остановиться на одном вопросе, который всех волнует и должен быть так или иначе разрешен. Это вопрос о беспризорности. При СНК работает комиссия Дробниса, которая собирает статистические данные о беспризорных в России и обсуждает этот вопрос. Мы наблюдаем в этом году, что, несмотря на урожай, большие города буквально залиты беспризорными. На всех углах и переулках мы наталкиваемся на беспризорных ребят. Когда вы приходите на фабрику, работницы в первую очередь вам говорят: «Ну да, это очень хорошо, что вы устраиваете площадки и т. д., но что же у нас делается на улице?» В чем кроются причины таких размеров беспризорности? Сейчас собес решил переложить помощь беспризорным на кресткомы деревни. Однако кресткомы недостаточно развиты и не могут еще в полной мере поддерживать сирот и полусирот. У нас получилась такая картина, что собесовской помощи уже нет, а между тем и со стороны кресткома эта помощь не организована или организована в очень незначительной степени. Деревня выкидывает сирот, так как не знает, что с ними делать. Часто тетка покупает билет, сажает своего племянника, у которого умерли отец и мать, в поезд и посылает в Москву. И вот мы видим на каждом переулке беспризорных ребятишек. Наркомпрос должен выработать определенный план для борьбы с беспризорностью. Кресткомы должны взять на себя заботу о беспризорных, о сиротах, остающихся без всякой помощи. Для беспризорного нужно найти опекуна, у которого он мог бы поселиться. Самой важной является помощь на местах. Если она не будет организована, в больших городах никогда не прекратится поток беспризорных, который будет переполнять ночлежки. Но мы знаем, что парень или девушка, проведшие несколько времени в ночлежках, делаются уже совсем не теми, какими были раньше. Пребывание на улице и в ночлежке кладет тяжелую печать на беспризорного ребенка.

Кроме того, мы должны обеспечить для сирот возможность трудиться. Но при детских домах есть много беспризорных старше 14 лет. Оставлять их в детском доме неудобно, так как это было бы насилием над их волей. Им трудно укладываться в рамки детского дома, так как жизнь заставила их о многом думать, а детские дома не рассчитаны на тех ребят, которые перенесли слишком много тяжелого. Это не значит, чтобы они были развращенными детьми. С другой стороны, нельзя прикладывать к ним мерку обыкновенного ребенка, выросшего в хороших условиях, так как жизнь помяла их и оставила ряд тяжелых впечатлений. Обыкновенный, нормальный темп детской жизни для этих ребят невыносим. Они требуют товарищеского отношения и уважения к себе. С ними нужно обращаться с чрезвычайной осторожностью. Как-то я просматривала отчет детского дома. Он относился, правда, к 1923 г., но такие случаи у нас и теперь еще имеют место в провинции. Дело в том, что руководительница детского дома переносит ребенка в графу «дефективных» только на основании того, что ребенок отказывается делать елочные украшения, так как чинит валенки. На предложение руководительницы принять участие в лепке елочных украшений, он ответил: «У меня есть дела поважнее. Не стану я возиться с вашими украшениями». Это послужило «достаточным поводом» для того, чтобы признать ребенка «дефективным». Правда, этот детский дом потом был раскассирован, но все же это не единичный случай. Недавно я получила письмо от комсомольца, который рассказывал услышанный им разговор двух учительниц. Они обсуждали, какие меры принимать для того, чтобы ребята их слушались. Например, собирались запирать ребят в кладовую или оставлять их на день или два дня без пищи. Я не сомневаюсь, что в детских домах эти недостатки еще не изжиты. Детские дома переведены теперь на местный бюджет. Обслуживаются они плохо, ребята ходят раздетые и мозолят всем глаза. На ОНО сыплются упреки, что ребята находятся в самом жалком состоянии. Тогда ОНО прибегает к последнему выходу — выбирает пустой монастырь, куда и отправляет ребят. Там они могут ходить босиком, и никто этого не увидит и не поставит в упрек ОНО. Работники Наркомпроса не должны относиться спокойно к такому положению вещей. Надо принять все зависящие от нас меры, чтобы беспризорность была изжита. Наша работа должна заключаться не в торжественных заявлениях и клятвах, а в практической работе. Насчет торжественных заявлений мне припоминается один случай во время одной поездки в Харьков. Когда я уезжала, меня провожали оттуда женотдел и товарищи железнодорожники. Все было очень торжественно. Мы устроили целую процессию, тут были и пионеры и просто ребята из харьковских школ. Вдруг появляется оборванный беспризорный. И что же? Все пионеры и женщины стали делать какие-то движения руками, и этот беспризорный моментально исчез. Я запротестовала, тогда этот беспризорный появился опять и с торжеством пошел впереди нашего отряда, гордый, что его извлекли из глубины женотдела. За первым беспризорным появился и второй, и третий. На вокзале были торжественные проводы, и один железнодорожник, между прочим, сказал: «Надежда Константиновна, мы клянемся, что беспризорность будет изжита». Я ему говорю: «Может быть, этих беспризорных можно куда-нибудь устроить?» В. это время поезд тронулся, и я увидела такую картину. Беспризорные куда-то стремглав убегают, а железнодорожник бежит за ними в догонку. Оказалось, что во время его торжественной речи беспризорные вытащили у него из кармана два червонца. Такова житейская обстановка. Не надо никаких клятв, а надо перейти к практической работе, сговориться с профсоюзными организациями, с отдельными союзами, например нарпитом, союзами строителей, железнодорожников и т. д., и при их содействии как-нибудь устраивать ребят на работу. Здесь нам могут помочь также совхозы и кооперация. Мы должны использовать все возможности, а когда почва будет подготовлена, можно было бы устроить деловое совещание, без пафоса, без декламации о вреде беспризорности, просто с практическим подходом к назревшему вопросу.

Мы должны разгрузить детские дома от подросших ребят, но, конечно, не выводить их на улицу с милицией, а постепенно переводить на работу в производство или хозяйство. Комсомол сможет принести большую пользу в этой области.

В заключение я хотела бы сказать несколько слов по вопросу о нацменьшинствах. Все мы работаем в различных областях, но не должны забывать о нацмене. Это один из наших больных вопросов. В прошлом году у нас с Ленинградом вышла маленькая тайная драка по поводу финнов. Учителя писали, что живущие в Ленинградской губернии финны находятся в самом заброшенном состоянии. Живут они далеко друг от друга, расчищают кусками лес и этим питаются. В их районе есть изба-читальня, но работа ведется исключительно на русском языке. Оказалось, что даже в Совете нет ни одного финна и никто не понимает финского языка. Учителя жалуются, что среди финнов сильно развился баптизм. Учителя спрашивают, нельзя ли принять какие-нибудь меры, намекают даже на аресты. Действительно, это угрожающее явление. Я спросила их: «Почему же вы только в придаточном предложении пишете, что у вас в Совете никто не понимает по-фински? Ведь от этого зависят все неурядицы». Они должны были связаться с финской секцией и стараться провести какую-нибудь общественную работу среди этого населения, которое живет оторванно, которое страшно нуждается в общении и за неимением лучшего увлекается баптизмом. Это дает им возможность побыть вместе с другими, послушать пение. Нужно привлечь их к работе. По поводу этих финнов у нас завязалась большая переписка, и в конце концов дело было улажено.

Конечно, для Ленинградской губернии это исключительный случай, но в провинции дело обстоит довольно плохо. На конференции губернских инспекторов я задавала вопросы, как обстоит дело с работой по нацменьшинствам. Один инспектор рассказал мне, что часто бывают нелады с преподаванием на родном языке. Например, в мордовской школе обучение с первого года идет на русском языке. Само население выразило желание обучать детей на русском языке, да это и вполне понятно, так как им предложили выбор: или учить детей только на мордовском, или только на русском языке. Естественно, что население предпочло русский язык, так как, живя среди русский, мордвины без него не могли бы обойтись. Надо было поставить вопрос иначе: первые годы обучения проводить на родном языке, а затем перейти на русский. Это инспектор рассказал мне на словах, другой же подавал записку без подписи в таком смысле: «А не будет ли преподавание на родном языке мешать ассимиляции мелких народностей?» Одна эта записка говорит о том, что мы должны с особым вниманием относиться к работе среди нацменьшинств. Если находятся товарищи, которые говорят об ассимиляции, то зачем же вообще мы, коммунисты, разговариваем насчет самоопределения национальностей? Вопрос этот чрезвычайно серьезен. Конечно, работу среди нацменьшинств проводить трудно. У многих нет литературы и письменности, но у каждого есть живой язык, и политпросветительная работа может вестись. Из присылаемых нам писем и из бесед с заезжими товарищами мы с каждым днем все больше и больше убеждаемся, что работа среди нацменьшинств должна привлечь к себе все наше внимание.