Каракалпак - Намэ - Тулепберген Каипбергенов

Проходили дни, и жизнь постепенно улеглась, вернее, люди постепенно привыкли к своему новому положению. Если не считать, что в ауле явно поубавилось парней, а вместе с ними поубавилось и веселья — никто по вечерам уже не пел на улицах, — если это не учитывать, то можно сказать, что жизнь протекала по-старому, а в чем-то даже стала лучше прежней. Люди начали жить дружнее, они стали терпимее, отзывчивее, охотнее помогали соседям. Куда-то ушли споры, сплетни, перебранки, вроде бы на ругань и выяснение отношений не оставалось времени. И действительно, с восхода до заката все были заняты на хлопчатнике. Л если выдавались светлые лунные ночи, то многие выходили в поле и по ночам — так даже лучше работать, нет жары, не донимают комары и мухи.

В такие лунные ночи я иногда брал свою тетрадь для стихов. Мне не хватало советов и наставлений моего первого вожатого, не хватало человека, с которым я мог бы поговорить, обменяться мыслями. Одиночество в эти месяцы ощущал я особенно остро. И все же сочинил два стихотворения про войну. Долго маялся, не знал, что с ними делать, но наконец отважился-таки и послал их в редакцию газеты.

4

В первые недели и месяцы войны все ждали почтальона. Он был самым желанным гостем в ауле. Стоило ему появиться, и ото всех домов к нему спешили люди. Почтальона окружали, теребили, требовали писем, расспрашивали обо всем, будто он не разносит корреспонденцию, а сам является свидетелем и очевидцем тех событий, которые происходили вдали от наших степей, там, далеко-далеко на северо-западе.

Но довольно скоро почтальона начали сторониться. А потом уже и прямо стали бегать, прятаться от него. Не хотели пускать в дом, потому что начал он приносить похоронки — «черную бумагу», как прозвали их в народе. Начал приносить «черную бумагу» на тех парней, чьи голоса еще совсем недавно звучали на улицах аула. И смотрели на почтальона с грустью, а то и с ненавистью, словно это он виновен в их гибели. И сам почтальон боялся глянуть в глаза людям, словно и впрямь виновен…

Глубокий тыл. Тут не было опасности оказаться убитым или раненным пулей, бомбой, снарядом. Но война была и в тылу. Над каждым висела опасность погибнуть от голода, заболеть от перенапряжения и недосыпа…

Пришла осень. Нашу школу закрыли. Не хватало учителей. Чтобы заниматься в пятом классе, мы вынуждены были ходить в другой аул, а это семь- восемь километров от дома. И так каждый день: восемь километров туда — полтора-два часа ходьбы, и столько же обратно. Но, сколько помню, никого это не беспокоило. Надо так надо.

Почти не оставалось времени на уроки, ведь после школы мы отправлялись на хлопковые поля. Шли на хлопчатник не только потому, что понимали — нужно заменить взрослых, шли еще и потому, что на полевых станах готовился обед, но кормили только тех, кто работал. Суровый закон «кто не работает, тот не ест» в эти годы у нас соблюдался свято.

Но вот что странно: сейчас вспоминаю и сам дивлюсь — никто из ребят, отвечая в классе урок, не жаловался на нехватку времени. Как успевали подготовиться? Да так: историю, литературу, географию читали на ходу, по дороге в школу. Задачи по арифметике решали в уме даже во время полевых работ, благо работы эти хоть и тяжелы, утомительны, но однообразны. Руки трудятся, а голова свободна. В общем, каждый приспосабливался как умел, но домашние задания выполняли все…

Закрылись многие газеты и журналы. Среди них и «Жеткиншек», откуда получил я обидное письмо в ответ на посланные мною стихи. Из газет осталась лишь «Кызыл Каракалпакстан».[40] Изредка номера этой газеты доходят и до нашего аула. Каждый номер я внимательно просматриваю, потому что вот уже не один месяц пишу по стихотворению в неделю и отправляю в редакцию «Кызыл Каракалпакстан». Но ответа от редакции нет. Стихов моих в газете тоже нет. А дни идут. Все новые и новые люди отправляются на фронт. Среди них и наши учителя. Педагогов в школе становится все меньше. И требований к нам меньше. Уже никаких строгостей, выучил так выучил, нет так нет. Но мы стараемся учиться, как прежде…

Вечерами ребята постоянно тянут меня играть в альчики.[41] Нет, я не чемпион и не заводила. Я — «светильник». Играем вечером в темноте при свете лампы. А горючее только у меня, ведь моя мать трактористка.

Меня так и кличут «светильником». А я не возражаю, потому что слова «шаир» (поэт) и «ширашн» (светильник) созвучны и сходны по смыслу, не зря же многих поэтов величали светильниками души, светочами разума и так далее. В общем, повое прозвище меня радовало, но радоваться пришлось недолго.

Как-то поздно вечером, собравшись в коридоре брошенной аульной школы, мы азартно резались в альчики. Коридор пронзал школу насквозь и упирался в глухую стенку. А входной двери уже не было, либо кто-то ее умыкнул и пристроил в хозяйстве, либо, напротив, предусмотрительный завхоз школы загодя припрятал дверь, чтоб ее не умыкнули. Как бы то ни было, но вход на нашу игровую площадку был свободный.

Вдруг показалось, что закрылась отсутствующая дверь. Проем наглухо закрыли три тени.

Я поднял лампу и узнал всех троих: двое мужчин и одна женщина. Все они вооружены палками. Все они — родители моих партнеров по игре. Один — отец Калхана (теперь Калхан работает бригадиром в совхозе «Ташкент», что под городом Ходжейли). Другой — отец Оразымбета (Оразымбет теперь поливальщиком в том же совхозе). А третья — мать Турганбека (сейчас Турганбекзаведует магазином в местечке Карабайлы).

Кто-то из ребят мигом задул мою лампу. Наступила кромешная, непроглядная тьма. Но во дворе светила луна, и теперь из темноты коридора было видно на просвет, что в рядах атакающух есть бреши.

Первым в брешь бросился Туранбек — отчаянная голова. Рискнул, но спасся благополучно, не получив не только палкой по спине, но даже и оплеухи не заработав. Нападавшие родители не ожидали столь дерзостной вылазки и потому сразу же изготовились, прижались потеснее друг к другу и стали размахивать палками и лупить ими куда ни попадя. Остальным игрокам, бросившимся на прорыв, досталось изрядно. Я долго сомневался, по вдруг решился и, улучив подходящий момент, ринулся в образовавшуюся щель. И все бы прошло хорошо, когда бы не лампа, которую я держал обеими руками. Я намеревался проскочить боком, но лампа зацепилась за чьи-то брюки. Носитель брюк развернулся и свалил меня. Я услышал, как просвистела палка, но — слава тебе господи! — удар пришелся не по мне, а опять-таки по лампе. Она разлетелась вдребезги. А я припустил до дома что было духу и скоро уже сидел в своем углу, поджав колени.

— Ага, — смеялся дедушка, — вас разыскали!

— А разве они приходили сюда? — удивился я.

— Еще бы! Первым делом к нам явились. Ведь каждому ясно, что без тебя, «светильника», ночью играть в альчики нельзя, Я их пытался обмануть и направить в другую сторону, чтобы вам не мешали, — но, видать, все же сыскали.

Через несколько минут в нашу дверь забарабанили кулаки. Трое разгневанных родителей наседали на дверь и грозили ее выломать.

Дедушка укрыл меня за подушками, а сам вышел к разгневанным соседям и стал их увещевать. Из своего укрытия я слышал, как он миролюбиво упрашивал:

— Вы уж простите его па первый раз. А я больше не дам ему лампу.

— А что скажет келин?[42] — в один голос спросили они мою мать.

— Мне керосин и самой нужен, — спокойно ответила мать.

Похоже, что такой ответ убедил их окончательно, но все равно, уходя, они пригрозили:

- Если это повторится, мы его не пощадим.

Только на следующий день я узнал причину их гнева. Оказывается, Калхан пошел кормить коня. Надел ему на морду ковровую торбу с овсом и отправился поиграть в альчики. Надеть-то надел, а снять забыл. Конь доел овес и решил избавиться от торбы. Он опустил голову вниз и стал рвать ковровую торбу копытом. Скоро от нее одна мочалка осталась. Когда отец Калхана вышел во двор, он увидел, во что превратилась хорошая новая торба, и конечно же пришел в ярость…

Турганбек учудил и того хуже. Его мать подоила корову, которая отелилась три дня тому назад. Подоила и, подпустив теленка, велела сыну следить за ним, а как наестся, привязать. Турганбек же, услышав, что ребята собрались играть, забыл обо всем. А его мать забежала на минутку к соседке, да и засиделась. Когда по пути домой она заглянула в хлев, теленка там не было. Он выбежал на улицу. Найти-то его нашли, но новорожденный телок продрог на холоде и сразу, как назло, умер…

Отец Оразымбета сказал сыну: «Зимняя вода полезна нолю. Пусти воду на поле, а потом не забудь закрыть». Перед их домом протекал полноводный арык. Оразымбет открыл русло арыка… А вот закрыть его вовремя Оразымбету было некогда, он в этот час резался с нами в альчики. Вода затопила не только огород, но вскоре начала затекать и в дом. Тогда-то взбешенный отец и бросился отыскивать непутевого сына…