«Черные кабинеты» История российской перлюстрации. XVIII – начало XX века - Владлен Измозик

Вся перлюстрация делилась на «алфавит» и случайную выборку. Если перлюстрированное в результате случайной выборки письмо представляло интерес с точки зрения органов политического розыска, могли быть приняты различные меры: выявление личности автора и адресата, если таких данных в тексте не было; решение о взятии данного корреспондента под негласный надзор, установление контроля за его перепиской на какой‐то срок с целью выявления знакомств и намерений.

Например, перлюстрированная копия письма от 16 ноября 1883 года из Одессы к студенту математического факультета Киевского университета Л. Гаевскому была подписана «Твой Григорий». Резолюция гласила: «Нельзя ли определить автора, адресата и лиц упоминаемых»537.

Письмо Михаила Степановича Яковлева из Харькова от 10 ноября 1883 года на станцию Тосно воспитаннику Лесного училища Николаю Николаевичу Костомарову вызвало подозрения своим содержанием. В тексте были подчеркнуты следующие места:

Скажу тебе, что жизнь моя полна содержанием. <…> Работы по Университету страсть! Если хочется читать, то все легальное и нелегальное – к твоим услугам. Если к этому добавить, что 3 и 4 раза в неделю приходится бывать на чтениях, дебатах и т. [ому] под. [обном], заседать в комиссиях и проч. [ее], то отсюда вполне будет, что свободного времени у меня очень мало. <…> Владеешь ли ты рубанком, пилой и проч. [им] и есть ли у тебя время приготовить мне кое‐что?

Понятно, что читавший усмотрел здесь намек на какую‐то нелегальную деятельность. Резолюция гласила: «Установлено ли наблюдение над этим Яковлевым?»538

19 сентября 1895 года директор ДП Н.Н. Сабуров направил записку А.Д. Фомину с просьбой учредить надзор за перепиской активного участника социал-демократического кружка А.И. Бронина, выехавшего из Нижнего Новгорода в Ростов-на-Дону. 4 октября последовала просьба перлюстрировать корреспонденцию, отправляемую преимущественно из Москвы и Воронежа в Харьков на имя студента Харьковского университета Николая Андреевича Ряховского. 7 октября в цензуру пришла информация о враче Эрнестине (Эсфири) Вульфовне Соскис, сестре эмигранта М.Д. Соскиса, проживающей в Варшаве. По сведениям ДП, эта женщина «ведет переписку с каким‐то близким ей лицом, находящимся в Харькове, имя и отчество или фамилия которого начинается буквами И.О.». Записка заканчивалась просьбой, «буде представится возможность», установить личность «И.О.» и «о последнем не оставить уведомлением». 5 ноября ДП распорядился учредить наблюдение за корреспонденцией на имя студента Киевского университета Семена Иванова Нилова. В одном из задержанных пакетов с революционными воззваниями был обнаружен конверт из Цюриха на имя профессора римского права Харьковского университета Андрея Николаевича Стоянова с вложением номера 25 «Летучего листка», напечатанного в Лондоне. В связи с этим предлагалось установить наблюдение за внутренней и заграничной перепиской Стоянова539. Директор ДП Н.Н. Сабуров 21 января 1896 года просил санкт-петербургского почт-директора Н.Р. Чернявского безотлагательно доставлять ему все письма, особенно городские, адресованные до востребования на имя Николая Петровича Смирнова. Однако выяснилось, что еще 31 мая 1894 года ДП просил о доставлении писем, адресованных на похожее имя – Петра Николаевича Смирнова. В результате последовало указание «выполнять и то, и другое»540. 11 декабря 1895 года директор ДП Н.Н. Сабуров просил А.Д. Фомина учредить наблюдение за перепиской будущего главы Польши И.И. Пилсудского и его отца, И.П. Пилсудского541. В это время уже применялось и фотографирование переписки. Так, 24 ноября 1895 года Фомин направил Сабурову фотоснимок с письма на имя Ольги Клосен542.

Иногда руководство ДП предпочитало давать указания о перлюстрации неофициальным путем. Например, 11 января 1911 года появилось распоряжение Совета министров, отменявшее автономию университетов и возлагавшее ответственность за студенческие беспорядки в стенах того или иного университета на его администрацию. Во исполнение этого распоряжения циркуляр Министерства народного просвещения предписал начальникам высших учебных заведений «не допускать в [их] стенах […] публичных и частных студенческих собраний, за исключением собраний научного характера»543. Это вызвало массовое возмущение студенчества и профессорско-преподавательского состава. В ответ последовали репрессии. Достаточно сказать, что по распоряжению министра Л.А. Кассо из Московского университета были изгнаны около тысячи студентов. В знак протеста об отставке заявили 130 профессоров, приват-доцентов и ассистентов. Ушел в отставку и ректор Московского университета А.А. Мануйлов (в 1917 году министр народного просвещения во Временном правительстве). 28 января 1911 года А.Д. Фомину было направлено частное письмо из ДП с предложением «установить наблюдение за перепиской профессоров всех университетских городов (и Ярославля) на время данного момента, переживаемого высшими учебными заведениями». Были составлены списки университетских профессоров и приват-доцентов на предмет перлюстрации их корреспонденции. В их число попали крупнейшие ученые: В.Р. Вильямс, Е.Н. Трубецкой и А.Ф. Фортунатов в Москве, В.Э. Грабарь и М.И. Ростовцев в Дерпте, С.П. Вологдин в Новочеркасске, Н.Я. Новомбергский в Томске и многие другие544.

В случае использования телефона указание о проведении перлюстрации могло даваться устно, при этом сообщались фамилия и адрес объекта слежки. Министры внутренних дел в начале XX века предпочитали давать устные указания. Например, по распоряжению П.А. Столыпина и А.А. Макарова проводилась перлюстрация корреспонденции Г.Е. Распутина и его кружка, по распоряжению А.А. Хвостова – корреспонденции обер-прокурора А.Д. Самарина, военного министра А.А. Поливанова, князя Н.Б. Щербатова (будущего министра внутренних дел в июне – сентябре 1915 года). По признанию С.П. Белецкого, он в конце 1915‐го – начале 1916 года передал М.Г. Мардарьеву список примерно на 50 человек. В этом списке были министры, в том числе Б.В. Штюрмер (председатель Совета министров с 20 января по 10 ноября 1916 года, министр внутренних дел с 3 марта по 7 июля 1916 года), чины придворного ведомства, члены Государственной думы и Государственного совета, командир Преображенского полка с конца ноября 1915 года А.А. Дрентельн545.

При случайном отборе опытные почтовые работники обращали внимание на объем письма, почерк, адрес корреспондента и отправителя. Особый интерес вызывали письма, направленные в центры зарубежной революционной эмиграции (Женеву, Цюрих, Льеж, Париж, Прагу и т. п.), адресованные до востребования, надписанные так называемым «интеллигентным» почерком или на пишущей машинке. Существовало понятие «нюха», приобретаемого годами практики. Почтовые чиновники Киевской конторы показывали в 1917 году, что старший цензор К.Ф. Зиверт требовал доставлять ему письма, адресованные «их высокопревосходительствам» и «превосходительствам»546.

Позволю себе привести большой отрывок из воспоминаний С. Майского (В.И. Кривоша) – настоящий гимн искусству отбора писем по адресу и почерку:

Письма «по подозрению» вынимали из почты, руководствуясь местом подачи или назначения письма (из Женевы, Парижа, Брюсселя, Лондона, или в эти и другие города, где находились штаб-квартиры левых организаций), или, главным образом, почерком адреса. У разборщиков писем с течением времени вырабатывался удивительный «нюх» определять содержание письма по его наружному виду или по почерку адреса. Дело в том, что каждый класс людей, каждая специальность, принадлежность к секте, к партии и пр. [очему] кладут известный отпечаток на почерк данного лица. Разница между мужским и женским, детским и взрослым, мужицким и интеллигентным почерками очевидна всякому, но кроме этого и аристократ пишет не тем почерком, что бюрократ; его почерк нервно крупный, остроконечный (в готическом стиле), тогда как почерк последнего круглый, уверенный и резкий; литераторы пишут бисерным и четким почерком; коммерсанты – каллиграфическим почерком; революционеры – неотделанным, почти ученическим почерком, а почерк анархистов отличается грубостью и несуразностью, напоминая почерк малограмотных людей тяжелого физического труда.

Среди разборщиков писем петроградского «Черного кабинета» были такие знатоки почерков, что зачастую они по одному адресу письма безошибочно определяли принадлежность его автора к шулерам, к фальшивомонетчикам, к каким‐либо антиморальным сектантам, педерастам и пр [очим]. Неспециалисту, конечно, никогда не уловить сходства между собою таких почерков, как, например, издателей-редакторов [А.С.] Суворина, [В.В.] Комарова и князя [В.П.] Мещерского или генералов [А.Н.] Куропаткина, [А.А.] Брусилова и [В.А.] Сухомлинова, или сановников [И.Л.] Горемыкина, [Б.В.] Штюрмера и [В.К.] Саблера и т. д., а на самом деле «профессиональное» сходство между этими почерками прямо бьет в глаза, несмотря на своеобразный отпечаток в каждом из них в зависимости от характера, наклонностей, их пороков и пр [очего]. Долголетние разборщики писем «черного кабинета» становились отличными графологами, определявшими по почерку весь духовный облик человека547.