Ночные туманы - Игорь Всеволжский

Мы жили дружной семьей - Бессонов, я, Гурьев, Дементьев. У Бессонова и у меня были отдельные крохотные каютки, Гурьев и Дементьев жили в одной. Наши мичманы были старше нас, один из них, боцман Тафан-.

чук, даже имел двух взрослых дочерей. Тафанчука все уважали - по возрасту он годился нам в отцы, и, хотя в отличие от боцманов старинного толка он не носил ни бороды, ни усов, был всегда чисто выбрит и казался моложе своих сорока с большим хвостиком, мы все чувствовали его превосходство - он мог многому нас научить.

Что он, кстати, и делал. Я не стеснялся его расспрашивать и не уставал слушать. Тафанчук на катерах плавал двадцать три года. Много лет знал нашего комдива, начальника штаба и адмирала. Вместе с ними он принимал на заводе и осваивал новые катера.

Раньше, закончив дневные дела, мы расходились по своим убогим квартирам. Теперь, если не было объявлено состояние готовности, только Бессонов уходил к своим трем ребятам да Дементьев к своей Вероничке. И Гурьев, и я, и Тафанчук оставались на корабле и подолгу сидели, бывало, в кают-компании за чаем, настоянным по рецепту Тафанчука до густоты неописуемой.

- У меня, - рассказывал Тафанчук, - когда мы вышли впервые на стрельбы, в уме помутилось: вдруг почудилось, что матроса забыли на палубе. Я рассудка едва не лишился. Разумеется, на палубе никого не осталось. Но что я в ту пору пережил - никому пережить не желаю. До сих пор, как вспомню, так мурашки по телу...

Ангел Матвеевич Тафанчук был непримирим к разболтанности, неряшливости, считая эти пороки самыми злыми грехами.

"Инженерскую должность занимаете, - отчитывал он нарушителя, - а такое неряшество допускаете. Эх вы, профессор!"

Он был прав, называя матросов профессорами и инженерами. Почти каждый имел в своем подчинении такие приборы, что с ними справиться впору лишь инженеру.

Я любил по вечерам заходить в тесный кубрик, где всегда о чем-нибудь горячо спорили: о кибернетике, математике. Старшина Кусов был в математике бесспорным талантом, я убежден, что его ожидает блестящее будущее. Ну, прямо-таки не кубрик, а дискуссионный клуб!

Как-то в кубрике я рассказал о деде и бабке, о том, как они воевали в гражданскую, и дед-матрос, эскадронный Конармии, ворвался в Севастополь на лихом скакуне.

Спустя некоторое время матросы привели ко мне одноногого старика. Ногу он потерял в сорок первом. Он служил с моим дедом Варсанофием Подколзиным на "Керчи" и лихо отплясывал в двадцатом году на его свадьбе с красавицей пулеметчицей...

"Варварой, что ли, звали ее, точно не помню, а только хороша была так, что и сказать невозможно".

И старик громко причмокнул.

Посмотрел бы он теперь на мою бабку! Но она так и осталась для него двадцатилетней красавицей.

Матросы привыкли ко мне, не чурались, заходили посоветоваться и по личным делам, а особенно зачастили после того, как я перетащил от старушки Подтелковой часть библиотеки и охотно давал читать им книги.

...На наш катер пришел на практику из училища курсант Всеволод Тучков. Адмирал предупредил Бессонова:

никаких поблажек, побольше строгости. Всеволод был так мил и дисциплинирован и так старался поскорее освоиться с катером, со службой, с командой, что о поблажках не могло быть и речи. Веселый, общительный, он стал всеобщим любимцем. Он был влюблен, как и я, в море, в свое училище. С упоением Сева рассказывал:

- Первые курсанты приехали в Севастополь еще до войны по призыву комсомола. Жили в палатках, учились в бараках и помогали строителям. "Красивым строем шагала черноморская юность тридцатых годов", - написано в истории училища. Лихой песней "На воде и под водой нет врагам пути" рвали тишину Севастополя.

В сорок первом выпускные экзамены черноморцы сдавали в боях. Многие стали прославленными героями. Ни один трус, ни один паникер не опозорил училище. "Никогда не забудем подвигов наших предшественников", - было написано в училищном журнале "Черноморец".

...В Новороссийске вагоны с бомбами стояли рядом с причалами. Налет "юнкерсов". Вагоны горят. Михаил Правдин с группой матросов растаскивают вагоны вручную. Он погибает, откатывая последний вагон. Корабли спасены...

Старший лейтенант Флейшер привел к месту высадки поврежденный полуобгорелый катер с десантниками во главе с капитан-лейтенантом Ботылевым. Василий Ботылев занял здание новороссийского клуба.

Без пищи и без воды они держали несокрушимую оборону.

Когда танки врага подошли к ним вплотную, Ботылев вызвал на себя огонь артиллерии. Он уцелел вместе со своими отважными пехотинцами...

...Торпедный катер Ивана Хабарова был потоплен, команда его спаслась вплавь. Хабаров со своими матросами взял с боя прибрежный дот. Овладев им, катерники вели бой в тылу врага... В их сердцах не ночевал страх...

...Александр Кананадзе выпустил в транспорт торпеды с такой короткой дистанции, что, выходя из атаки, ему пришлось пройти в ста метрах от борта фашистского тральщика...

...Сорок первый год. Фронт у стен Ленинграда. Еще держится Ханко. На острове Эзелъ в наших руках только один полуостров Сырее. У пристани базируются торпедные катера. Вражеские корабли подошли к полуострову, стали на якорь и прямой наводкой открыли огонь по гарнизону. И вдруг в атаку на корабли вышли четыре торпедных катера. Николай Кременский потопил миноносец. На отходе катер потерял ход. На выручку ему пришел Борис Ущев. Под огнем кораблей он снял раненую команду. Кременский, затопив катер, сошел с его борта последним...

- Все они курсанты моего училища, - с гордостью говорил Сева. - Надо знать, кому мы приходимся наследниками.

После войны в училище нашем учились матросы, вернувшиеся с победой, и сыновья моряков. В разрушенных зданиях курсанты установили фантастические печибочки из-под бензина с дымоходами, выведенными в наспех застекленные окна...

Бессонов попросил Севу прочитать "Черноморец"

команде. Слушали его с волнением и интересом.

Сева рассказывал мне об отце, и я узнал много нового о своем адмирале. Я записал его рассказы.

Сын об отце - Я не знаю, любил бы я отца, как люблю, - говорил сын, если бы он меня воспитывал по методу нашего соседа, капитана третьего ранга Безбрачного. Тот считал, что воспитывать надо ремнем. И его Валерка ходил весь исполосованный. Живого места на нем, бедном, не было. Я и шалил, и баловался, но отец терпеливо втолковывал, в чем я не прав.

Помню себя маленьким среди развалин. Одно из первых слов, которое я выучил после "мама" и "папа", было слово "война". Черные надписи на стенах: "Мин нет", мачты потопленных кораблей, глухие взрывы на берегу и далеко в море - на все это был один и тот же ответ:

"Война".

Потом "войну" стали увозить. Огромные грузовики собирали щебень от взорванных останков домов.

- Я часто слышал, - говорил Сева, - что отец хорошо воевал.

Но он не любил таких разговоров.

В нашу тесную комнатку собирались моряки: Васо Сухишвили, Василий Филатыч Филатов, однорукий капитан Подоконников, бывший командир торпедного катера (Васо Сухишвили когда-то спас ему жизнь, вытащил из воды чуть не за волосы), чернобородый подводник Крыжовников - его выручили катерники, когда лодку его потопили фашисты. И бывший командир торпедного катера Дмитрий Павлович Березин, пугавший черными своими очками и сопровождавшим его огромнейшим псом.

Когда отца называли героем, он обрывал:

- А о чем-либо другом поговорить не хотите? Воевал, как и все. Давайте-ка лучше споем.

И они с вдохновением пели: "Прощай, любимый город, уходим завтра в море..."

Отец вспомнил, что лучше всех запевал эту песню Всеволод Гущин...

- Эх, Сева, Сева... - вздохнул отец. И все замолчали.

Как-то отец и мать куда-то ушли, Березин ждал их

на солнышке возле дома со своим верным псом.

- Вот и тогда было солнышко, - сказал Березин. - Кто мог подумать, что я навсегда потеряю его...

- Кого?

- Солнце, мой милый. В последний раз его тогда видел. Но если бы не твой батька, не сидел бы я с тобой сегодня. Прямое попадание... Катер взорвался. Мы все очутились в огне.

- В огне?

- Да. Воспламенился бензин. Я нырял и всплывал.

Задыхался. Подумал: все кончено. И вдруг увидел Сережу. Его катер несся в огонь. Взорвется! Зачем он? Не надо! Но жить так хотелось, Севка! Мне было всего двадцать шесть... Сергей обгорел. Помирать буду, помнить буду такое.

Я спросил отца:

- Ты спас дядю Митю?

Отец ответил, нахмурившись:

- Я не успел спасти Мите глаза... - Он долго молчал. Потом спросил: Как бы ты себя чувствовал, Сева, если бы потерял глаза?

- Мне, наверно, не захотелось бы жить.

- А они хотят жить и живут! - горячо воскликнул отец. - И Митя, и Подоконников, потерявший руку в бою.

И живут не воспоминаниями, а будущим. Живут, как здоровые люди. Ты, Сева, счастливец, что с тобой рядом такие люди! Ты смотри: Подоконников левой рукой управляет машиной, фотографирует для газет. А заметил ты, как он смеется?