Тень твоей улыбки - Мэри Хиггинс Кларк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Райан вышел из кафетерия в расстроенных чувствах и вернулся в свой кабинет. Все уже ушли, и уборщица вытряхивала корзины для мусора. В центре приемной стоял пылесос.
«Это смешно, — думал он, — я не могу пойти домой, потому что я гость в квартире тетушки и меня раздражает, что она позволила жить там кому-то еще. Думаю, что беспристрастный наблюдатель назвал бы мое поведение весьма нахальным. Я знаю, чем займусь завтра: начну искать собственную квартиру».
Это решение подбодрило его. А сейчас хорошо бы остаться здесь и просмотреть медкарту О’Кифа. Вдруг он пропустил что-то, когда изучал ее в первый раз. Рак мозга не может так просто исчезнуть. Мог ли это быть неправильный диагноз? Основная масса людей не имеют понятия о том, как часто тяжелобольные выздоравливают, а других лечат от болезней, которых у них нет. Если бы врачи были более открытыми, доверие среднего человека к медицине было бы сильно поколеблено. Хорошо, что умные люди, прежде чем приступить к радикальному лечению, стараются узнать второе и третье мнения или, если им говорят, что у них все в порядке, прислушиваются к собственному организму, который подсказывает им, что проблема все-таки есть.
Уборщица подала голос:
— Могу пропылесосить позже, доктор.
— Это было бы здорово, — сказал Райан. — Обещаю, что долго не задержусь.
С чувством облегчения он вошел в кабинет и закрыл дверь. Усевшись за письменный стол, вынул из ящика папку Майкла О’Кифа, но тут же понял, что в голове у него вертится вопрос: возможно ли, что за Моникой охотится какой-то псих?
Райан откинулся в кресле. «Это невозможно, — сказал он себе. — В течение всего дня в больницу входят и выходят из нее самые разные люди. Один из них, возможно посетитель к какому-то пациенту, мог увидеть Монику и зациклиться на ней. Помню, как мама рассказывала мне, что много лет назад, когда она работала медсестрой в больнице в Нью-Джерси, была убита молодая медсестра. Какой-то парень, уже привлекавшийся ранее за нападение, приметил ее, пошел за ней домой и убил. Такое случается.
Моника меньше всего хочет огласки, но не совершает ли она ошибку, не принимая всерьез ту свидетельницу? Я обязательно ей позвоню, — решил Райан. — Надо с ней поговорить. Сейчас шесть часов. Она еще может быть в офисе».
Надеясь вопреки всему, что она либо ответит сама, либо трубку передаст ей секретарша, он набрал номер. Потом, когда включился автоответчик, не оставив никакого сообщения, повесил трубку.
«Можно позвонить на сотовый, — подумал он, — но, допустим, она сейчас с поклонником. Подожду до понедельника и снова позвоню в офис». Сильно расстроившись, что так и не услышал ее голос, Райан открыл медкарту О’Кифа.
Два часа спустя он еще был там, снова и снова просматривая записи Моники о ранних симптомах: головокружении и тошноте, которые проявились у Майкла, когда ему было всего четыре года; об исследованиях, которые она проводила, листы с результатами МРТ из клиники в Цинциннати, четко подтверждающие диагноз: прогрессирующий рак мозга. Мать Майкла перестала приводить его на лечение, облегчающее симптомы, потом, несколько месяцев спустя, когда она все-таки явилась на прием к Монике, очередная МРТ показала абсолютно нормальный мозг. Это было поразительно. Чудо?
Научного объяснения этому нет, признался себе Райан. Майкл О’Киф должен был умереть. Вопреки всему он теперь здоровый парнишка, состоящий в команде Младшей лиги.
Райан придумал, что делать. В понедельник утром он позвонит в канцелярию епископа в Метахене и вызовется дать показания о том, что считает выздоровление Майкла необъяснимым с точки зрения традиционной медицины.
Он откинулся в кресле, унесшись мыслями в тот день, когда ему было пятнадцать и он сидел у постели маленькой сестры, умершей от рака мозга. В тот самый день он решил, что посвятит жизнь лечению людей с болезнями мозга. Но всегда остаются такие больные, помочь которым врач, даже при всем своем опыте и умении, не в состоянии. Вероятно, Майкл О’Киф один из них. «Самое малое, что я могу сделать, — решил Райан, — свидетельствовать, что, по моему мнению, произошло чудо. Если бы мы тогда знали о сестре Кэтрин, то она могла бы услышать наши молитвы. Может быть, Лайза была бы с нами. Сейчас ей было бы двадцать три…»
Пока Райан Дженнер спускался в вестибюль и выходил на улицу, его преследовало видение утопающего в цветах белого гробика четырехлетней Лайзы. Он дошел до угла и постоял, пережидая, пока мимо прогрохочет автобус, идущий по Четырнадцатой улице. Мысль о Монике, распростертой на дороге на пути автобуса, заставила его похолодеть от ужаса.
Потом ему вдруг вспомнилось, как Моника рассказывала о том, что однажды играла Эмили в пьесе «Наш городок». «Я признался ей, что меня, как и раньше, трогает та сцена, в которой Джордж, муж Эмили, стоит у ее могилы. Почему Моника ассоциируется у меня с Эмили? — спрашивал себя Райан. — Откуда это ужасное предчувствие? Почему меня переполняет страх при мысли о том, что Монике предстоит в жизни исполнить ту роль, которую она играла в школьном спектакле? Именно так я себя чувствовал, когда стоял на коленях у постели Лайзы, понимая, что ее время уходит и я бессилен что-либо изменить…»
47
В субботу утром, в четверть десятого, Нэн заехала за Моникой на такси, и они отправились в церковь Святого Винсента Феррера на Лексингтон-авеню. Заупокойная месса по Оливии Морроу была назначена на десять часов. По дороге Нэн позвонила в дом пастора и попросила разрешения поговорить со священником, который должен был отправлять мессу. Она разузнала, что его зовут отец Джозеф Данлэп. Когда он взял трубку, она объяснила ему, зачем они с Моникой будут в церкви.
— Мы надеемся, вы сможете помочь доктору Фаррел найти каких-нибудь
