Как перед Богом - Иосиф Кобзон

Для этого у него, у Жванецкого, есть дом в Америке, у него оставленная семья в Америке, а здесь есть другая семья, и живет он, так сказать, на два лагеря… Живет в Америке и стесняется этого, словно боится, чтобы кто-то не узнал это и… как-то не так понял… Я не хочу вмешиваться в его личную жизнь, но не хочу, чтобы и он вмешивался в чью-то жизнь так, будто сам — самый святой. Художник никогда не должен забывать, что у него есть ответственность перед теми, ради кого он живет и работает. Здесь недопустимо фальшивить. Здесь необходимо проявлять особую ответственность и осторожность, если ты берешься лезть в человеческую душу. Ты же — как хирург!

…Вседозволенность сыграла со Жванецким злую шутку. Он посчитал себя самым великим. А раз так — значит, ему все можно. В действительности же, самому великому этого как раз и нельзя. Ему надо жить с оглядкой. Жить с пониманием свой роли в обществе. Его же захватила эйфория советского смутного времени настолько, что до сих пор он прийти в себя не может.

А в связи с обвинениями в конъюнктуре и связях с властью хочется спросить: "Чего же ты сам ходишь по кабинетам и просишь себе то машину, которую у тебя украли, чтоб ее заменили, то клинику, чтоб тебя полечили… "на шару", то еще что-то?… Что же ты сам ходишь к тем, кого так поливаешь? Зачем сам делаешь то, за что так критикуешь других?"

Все, конечно, станет на свои места, если на эти больные вопросы Михаил Михайлович Жванецкий сам найдет ответы, достойные великого писателя.

АЛЛА ПУГАЧЕВА

Впервые я увидел Аллу на улице Качалова в Доме звукозаписи. Это было в году 70-м или 71-м. Тогда на Всесоюзном радио существовала такая веселая редакция, которая называлась редакцией сатиры и юмора. На ней работали замечательные авторы Трифонов и Иванов. И вот однажды, когда у меня шла очередная запись песни, ко мне подошли эти самые веселые редакторы Всесоюзного радио и сказали: "Иосиф, нам нужно срочно для воскресной передачи "С добрым утром!" записать одну девочку. Будь добр, уступи нам свое время!" Вместе с ними подошел композитор и музыкант Лева Мирабов, написавший песню, которую должна была озвучить эта самая девочка…

Я говорю: "Да, пожалуйста…" — и прервал запись. Входит в студию такая… ну чересчур скромная девочка. Такая синюшная, худенькая, бледненькая. В конопушках вся. И начинает записывать песню удивительно запоминающимся протяжным голоском "Робот, ты же был человеком…" Дальше забыл. Но эта строчка врезалась навсегда. Короче, записали, поблагодарили и… вот таким образом познакомились. Это было ее первое появление в эфире. Я даже не помню, под какой фамилией она тогда выступала. Что происходило дальше с этой девушкой, я не интересовался.

…Прошло время. Где-то в году 74-м ее заметил руководитель ансамбля "Веселые ребята" Павел Слободкин. И… как бы женившись на Алле, взял ее к себе в коллектив, и она начала у него работать.

Слободкин по советским временам был очень активный и предприимчивый человек, старавшийся не упускать ни одной возможности, чтобы как- то заявить о себе и о своих солистах, которые могли добавить популярности его коллективу.

Когда был Всесоюзный конкурс на лучшее исполнение песни, Павел "пристроил" на него свою Аллу. Председателем жюри являлся знаменитый дирижер Юрий Васильевич Силантьев. Я тоже входил в состав жюри. И вот, как сейчас вижу, выходит Алла в скромном платьице, точнее, в сарафанчике в горошек, и поет две песни (Ермолова "С чистых прудов" и "Посидим — поокаем"). И поет их просто замечательно.

…Начали обсуждать кандидатуры исполнителей на премию. И тут я понимаю, что она "вылетает". Из-за какой-то совершенно дурацкой системы подсчета очков она оказывается за бортом лауреатов конкурса. Тогда я стал уговаривать Силантьева, который относился ко мне дружески: "Юрий Васильевич, ну неужели не убедила Вас Пугачева своими песнями, что она достойна, быть лауреатом?" Он говорит: "Иосиф! Ну… убедила. Ну и что, что меня убедила? Других-то не убедила! У нас все- таки жюри. Поэтому мы должны коллективно принимать решения!"

…При голосовании, кому присудить первую премию, она "проскочила". Первую премию дали Венере Майсурадзе. Вторую премию она тоже "проскочила". Наконец, когда исчерпали третьи премии, я встал и сказал: "Коллеги, мы с ума сошли! Ну как мы можем оставить без премии так здорово начинающую певицу Аллу Пугачеву?"

- А мы ей диплом дадим! — раздались голоса.

- Да нет! Так нельзя! Лауреат — это все-таки не дипломант. Вы же сами понимаете, что лауреат — это действительно много значит! Поверьте мне, она — очень перспективная девочка, и ее надо обязательно поддержать. Дайте ей шанс, и она себя покажет!"

Силантьев не выдержал и говорит: "Коллеги, а ведь Иосиф прав! Он вел себя достаточно демократично на протяжении всего конкурса, И раз уж он так настаивает, давайте его поддержим!"

И меня поддержали. Алле дали четвертую "третью премию". Всего было девять премий: две первых, три вторых и четыре третьих. Последней была ставшая вскоре, как я и предсказывал, первой (!) Алла…

Происходило это в июне 1975 года. А в августе на конкурсе "Золотой Орфей" в Болгарии она спела песню Эмила Димитрова "Арлекино". Это уже была революция Аллы Пугачевой! С этого часа не было дня, чтобы о ней не говорили. О ней говорил не только огромный Советский Союз, но и разные зарубежные страны.

…Тогда я еще ездил за рулем. И наутро после того не рядового ночного события, проезжая по Каретному ряду, увидел гуляющего Леонида Осиповича Утесова. Он жил в Каретном ряду. Я остановился. Вышел. Обнялся с мастером, а он мне и говорит: "Иосиф, Вы смотрели вчера "Орфей"?" Я говорю: "Смотрел".

- Ну и как Вам эта рыжая лахудра?

- Потрясающе! — говорю я.

- Это с ума можно сойти, Иосиф. Она — действительно потрясающая. Она — явление! — так сказал великий Утесов.

А сама Алла, еще несколько часов назад бывшая какой-то там солисткой "Веселых ребят", вспыхнула в ту ночь новой звездой первой величины.

По-разному складывалась дальше ее судьба. Она становилась невероятно популярной. Трудно, конечно, кому-либо когда-либо переплюнуть популярность, которая была у Муслима Магомаева. Однако Пугачева временами все-таки приближалась к его уровню. Порою достаточно было произнести ее имя, чтобы собрать стадионы… Это, к сожалению, затмило ей голову. "Звезда" все чаще стала направо и налево раздавать свои не терпящие никакой критики оценки всему и вся… и все реже делать то, что сделало ее "звездой". С "ее высоты" выходило, что вокруг никого нет, ничего нет, что она одна, и она — самая- самая…

Как-то при встрече я сказал ей: "Вчера смотрел твое телевизионное интервью. Не надо так делать, Ал! Ты себя погубишь…"