Украинский Брестский мир - Ирина Михутина

Австрийские условия были приняты германским политическим и военным руководством, спешившими с украинским договором, чтобы покруче расправиться с Россией. «Если Троцкий будет так же несговорчив, как до сих пор, то после заключения мира с Украиной мы должны будем прервать переговоры с Северной Россией», – заметил рейхсканцлер Г. Гертлинг. «Тогда бы мы предприняли военные операции… Мы бы таким образом все же опрокинули Троцкого. Даже обстановка на Западе требует… чтобы мы принудили Троцкого раскрыть свои карты. С военной точки зрения разрыв с ним был бы счастьем», – заранее ликовал генерал-квартирмейстер германского Генерального штаба Э. Людендорф {20}.

В большевистских верхах Петрограда тоже оценили наставший в Бресте момент как поворотный. «Разговоры о сепаратном мире ходят уже несколько дней даже в официальных кругах, – написал 25 января (7 февраля) Ж. Садуль в Париж. – Большевики сделали все для того, чтобы мы присоединились к брестским переговорам. Чтобы заставить нас последовать их примеру и… чтобы вызвать в Германии революционные события, они затягивали эти переговоры. Сегодня, похоже, затягивание… оборачивается для русских больше неудобствами, чем выгодами… оно позволило немцам… убедиться в военной слабости России и… стать более требовательными» {21}.

Профессионалы в командовании российской армии, осознавая всю меру ее небоеспособности, со своей стороны предупреждали о реальности германского наступления. Начальник штаба Западного фронта Н. В. Соллогуб 15(28) января докладывал в ставку наштаверху и наркому по военным делам о том, что «противник производит интенсивные работы по расчистке окопов… усилению частей передовой линии, усиленным занятиям в тылу… противником ведутся спешные работы по расчистке дороги… до наших покинутых позиций. Постоянные посещения неприятельскими солдатами наших позиций, особенно артиллерии, разрушение ими наших укреплений первой линии являются организованной работой. Противник принимает меры для обеспечения возможности быстрого наступления в случае разрыва мирных переговоров. На фронте нет вооруженной силы, способной оказать какое-либо сопротивление противнику. Вся артиллерия… и массы технического имущества неизбежно попадут… в руки противника. Короткий удар немцы могут нанести, не выжидая весны, и этот удар… приведет к захвату всей артиллерии».

В заключение Соллогуб настаивал на срочном вывозе в тыл артиллерии и другого технического имущества, иначе «будущая армия, какова бы она ни была по названию, может остаться без артиллерии, снарядов, лошадей и инженерного имущества» {22}. На ту же необходимость «спасения многомиллиардного военного имущества… на фронте» в случае срыва «хрупкого дела мира» военный эксперт советской делегации обращал внимание в записке от 12(25) января {23}.

Троцкий, в душе предпочитавший германское наступление тяжелому миру, тоже через некоторое время, а именно 24 января (6 февраля), поручил военному консультанту генералу А. А. Самойло через штаб Западного фронта передать наштаверху, «что совокупность слагающейся здесь обстановки указывает на полную возможность даже в ближайшие дни решения германского главного командования прервать переговоры и возобновить военные действия. Нарком Троцкий высказывается за необходимость провести самым ускоренным образом меры по вывозу в тыл и обеспечению материальной части наших армий» {24}. Это означало, что вследствие своих дипломатических неудач нарком по иностранным делам стал готовиться к недипломатической развязке.

Когда Чернин, считавший предпочтительным перед замирением с одной Украиной общий мир на востоке, попытался в неофициальном разговоре с Троцким 25 января (7 февраля) выяснить, какие условия были бы для него приемлемы, глава советского внешнеполитического ведомства показал, что насущные интересы страны, вытекавшие из ее ослабленного положения, он готов подчинить своему желанию управлять мировыми событиями. Не вдаваясь в существо разногласий, он с непримиримостью заявил (в передаче собеседника), что «не столь наивен… он отлично знает, что нет лучшей аргументации, нежели сила, и что центральные державы вполне способны отнять у России ее губернии… что дело идет не о свободном самоопределении народов в оккупированных областях, а о грубой силе, и он… Троцкий, вынужден преклониться перед грубой силой… он никогда не откажется от своих принципов… и объявит всей Европе, что дело идет о грубой аннексии» {25}.

Предрешив таким образом неподписание договора на всем фронте от Балтики до Черного моря, Троцкий все еще надеялся, что ему удастся помешать украинскому договору как обходному маневру центральных держав. Он повторил Чернину, что не даст согласия на договор государств Четверного союза с Украиной, которая, по его словам, уже в руках большевистских войск и является частью России. В подтверждение этого он в тот же день, 25 января (7 февраля), официально представил текст очередной радиограммы за подписью Ленина, датированной 22 января (4 февраля). На следующий день, 23 января (5 февраля), она была направлена также во все украинские города и губернии, фронтовые и тыловые части.

В радиограмме информация о реальных событиях переплеталась с вольными или невольными вымыслами и неточностями. В ней говорилось, будто советские войска под руководством заместителя Шахрая Коцюбинского вступили в Киев 16(29) января и вместе с киевским гарнизоном низложили киевскую Раду. «Всеми покинутый генеральный секретариат… во главе с Винниченко скрылся. Одоевский, пытавшийся сформировать компромиссный Генеральный секретариат, арестован». Далее речь шла о провозглашении власти харьковского ЦИК Советов Украины, о якобы состоявшемся 21 января (3 февраля) переезде Народного секретариата в Киев и так далее {26}. Немцы и австрийцы хотя и знали, что дни киевской Рады сочтены, но против данного сообщения возразили, что делегация Украинской центральной рады предъявила им телеграммы Голубовича из Киева, датированные 23 января (5 февраля) {27}.

В действительности Киев – исторический город с почти полумиллионным населением – оказался перед угрозой штурма. Чтобы не допустить его, городская дума при посредстве местных большевиков направила к командованию советских частей делегатов. «Дума делает попытку войти в переговоры и перемириться, – сообщал Муравьев из Дарницы, – наотрез отказал, пока войска Рады не положат оружия, пока не будут выданы известные лица, пока Рада не распустит себя и не признает советской власти» {28}. Но украинские лидеры, растеряв популярность у собственного народа, рассчитывали обрести опору в договоре с Четверным союзом. А для этого следовало как можно дольше продержаться в столице, не в последнюю очередь для того, чтобы продлить состояние легитимности своей делегации в Бресте. Таким образом штурм Киева стал неизбежным.

В те дни события совершались с лихорадочной поспешностью. Советские войска под Киевом и адепты отдельного украинского мира с Германией и Австро-Венгрией заочно соревновались между собой в скорости действий. Любинский и австрийский представитель посланник Визнер согласовали последние детали и 25 января (7 февраля) подписали секретный протокол, определивший объем подлежавшего вывозу украинского продовольствия. При этом союзная дипломатия поставила выполнение поставок главным условием ратификации всего мирного договора. Любинский принял это условие, но попросил у контрпартнеров разрешения «по парламентским причинам» не ставить под ним свою подпись как украинского делегата {29}.

А Муравьев в тот день, 25 января (7 февраля), в 8 час. 10 мин. вечера передавал из Дарницы по всем правительственным и командным адресам: «Уличные бои продолжаются с большим ожесточением. В войсках Рады много работает иностранных офицеров бельгийцев, французов, румын и других… целые польские дружины присоединились к офицерству… даже монахи и те дерутся в войсках. В Лавре и других церквях найдено много оружия. Город горит. Наша артиллерия беспощадно громит город день и ночь. Враги почти совсем задавлены кольцом…» {30}. По социальным мотивам обстреливались прежде всего аристократические районы города и кварталы богачей. От обстрела сгорел шестиэтажный, в украинском стиле, элитный, говоря современным языком, дом М. С. Грушевского, построенный в 1910 году. В огне погибли библиотека редких книг, архив историка и коллекции украинской старины {31}. Киевляне, современники и свидетели событий, заметили, что еще одним объектом прицельного огня стал большой дом на Бибиковском бульваре киевского богача Богрова, отца убийцы П. А. Столыпина.