Степан Разин. Книга вторая - Степан Злобин

Зарево разливалось все шире и шире по небу, охватило уже полнебосвода. Степан глядел как зачарованный. Отсвет пожара слился с зарей восходящего дня…

Степан Тимофеевич поднялся с камня, полный кипящих сил, шагнул к спуску с утеса. Он поднес ко рту пальцы, и даль над Волгой вздрогнула от резкого свиста.

— К похо-оду-у! Сади-ись по чел-на-ам! На Са-ра-атов! — вслед за свистом раздался клич с высоты утеса.

В Саратове праздничным гулом звонили колокола. Городские ворота отворились, и весь город вышел навстречу. Попы — с иконами, с пением многолетия государю, царевичу Алексею и атаману Степану Тимофеевичу. Горожане шли с хлебом-солью, стрельцы — со своим оружием, с барабанами и знаменами. Монахи из монастыря шли во главе с игуменом. Работные волжские люди: бурлаки, соляные варщики, рыболовы с учужных станов, случившиеся в городе крестьяне — все шли навстречу к войску с приветными криками, радостно кидали вверх шапки, со слезами становились перед Разиным на колени, навстречу ему выносили детей, чтобы видели своего избавителя от старой, собачьей жизни…

Жадного и жестокого саратовского воеводу[27], чтобы он не успел убежать от суда, еще с вечера в Саратове взяли под стражу, и двадцать человек саратовских горожан всяких званий охраняли его. Теперь его вывели на расправу к Разину с веревкой на шее.

— Что со злодеем творить укажешь, отец? — спросили Степана.

— Отдаю его вам головой: вы жили под его воеводскою рукою — вам и ведать, чего заслужил воевода.

Саратовские купцы подвели Разину коня, оседланного дорогим седлом. Горожане спорили между собой о чести, кому вести под уздцы атаманского коня во время торжественного въезда Разина в город…

Уже наслышанные о взятии Астрахани, о разинских порядках в городе, взбудораженные саратовцы сами приготовили у места торговых казней костер, чтобы жечь приказные бумаги. Городской палач поджидал у костра, кому сечь головы, кого казнить какой казнью. Стрелецкие головы и начальные стрелецкие дворяне, какие не успели бежать из города, были связаны… Под крики восторга взметнулся огонь костра над кипами воеводских бумаг, выброшенных на площадь через окна приказной избы.

Вместе с казаками саратовцы сами разбивали тюрьму, как и в других городах, освобождая воеводских пленников.

В последние дни возросшее разинское войско не могло все вместиться в городе. Оно стояло по обоим берегам Волги, растянувшись верст на десять. С окрестных сел и деревень подъезжали крестьянские ватажки. Крестьяне рассказывали, как они при приближении войска расправились со своими помещиками. Многие расспрашивали разинцев о Василии Усе, о его здоровье. Немало из них уже побывало в его походах, знали теперь, что Василий пошел к Разину. К разинцам шли, как к Василию, со всеми крестьянскими нуждами, звали в свои уезды, просили атаманов дать с десяток вооруженных казаков для борьбы с дворянином, который засел в своей вотчине и оборонялся. С правого берега подъезжали атаманы, желая видеть Степана, переправлялись в ладьях на левый берег, к Саратову.

Саратовские горожане, разбившись на сотни, выбирали себе атаманов. Счастливый новой победой, Разин велел заодно выбрать из саратовских жителей посланцев в Самару с вестью о том, что завтра всем войском он выйдет туда, чтобы Самара встречала его покорностью. Степан уже не страшился того, что города верховьев затворятся перед ним. Встреча в Саратове дала ему новую, еще большую уверенность.

Василий Федоров[28], беглый саратовский крестьянин, побывавший на Дону и возвратившийся с Дона с письмом Разина, быстро набрал себе крестьянское войско в пятьсот человек, сошедшихся из-под Тамбова, Пензы, с верховьев Медведицы и Хопра. Вся ватага его была конной, многие были вооружены оружием, отнятым у царских служилых людей, отправлявшихся в дворянское ополчение в Москву. Уже целый месяц они побивали дворян по дорогам и брали себе их оружие.

— Не за страх, а за совесть служили мы тебе, атаман, — сказал Федоров. — На низа мы к тебе не сходили, мыслили: и так там доволе народу. Какую службу нам далее править велишь?

Федоров озадачил Степана: до сих пор Разин считал, что к нему на службу съезжаются в его войско, а тут выходило, что ему же служат по разным далеким уездам… Может, еще и в самой Москве найдутся, что скажут: «Разину служим»… Вот тебе на!

Разин благодарил атамана за службу и велел его казакам выдать жалованье из своей казны — из напойных денег, взятых в саратовском кабаке…

— Какую нам далее службу править в уездах укажешь? — спросил Федоров. — Мыслю — на Пензу отселе пойти.

Степан вспомнил вчерашний свой разговор у костра с красавцем Максимкой, который просился в Пензу.

— Как делали, так и впредь творите: побивайте дворян по дорогам и в вотчинах, домы их жгите без всякой пощады, хлеб делите между деревень и уезды вздынайте на воевод и бояр, — сказал Разин, отпуская Василия Федорова.

«Погляжу, как станут они без казаков побивать. А может, и правду сказал тот малый! Голос народа — ведь божий голос!» — подумал Разин.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

«МОСКВА ЗАШАТАЛАСЬ»

Дворянское ополчение

Герасим Знобуша, крестьянин вотчины князя Юрия Олексиевича Долгорукого, сидел в кабаке с площадным подьячим. Уже третий день «площадная крыса» проедал собранные Герасиму на дорогу мирские деньги — жрал пироги с вязигой, с грибами, с луком и яйцами, с печенкой и — как его не разорвет! — с кашей, с капустой, пил водку и уговаривал крестьянского ходока писать челобитную своему боярину.

— Ведь, мил человек, ведь, мил человек, мы не раз уже писали всем миром. Ведь вот она, мил человек. Сам ты грамотен — чти, что боярин на отповедь нам отповедал.

Мужик достал из-за пазухи смятый, затертый, видно, по многу и многу раз читанный лист.

Кабацкий грамотей с любопытством читал: «…на боярской пашне… повсядни, в неделю по шесть ден… по нашим грехом, оскудели… не поспели посеять во благовремении, и потому, попущением божием, на наших крестьянских нивках кругом недород… рожь побило травою… пить-есть нечего, и едим траву… Повели, государь, приказным своим и старостам отпустить нас кормиться по окольным вотчинам, а на твоих, государь, винокурнях мы вовсе загинем…»

И на другом листке краткий и вразумительный боярский ответ, скрепленный крепким немилостивым словцом:

«…Какая на вас, сукины дети, там пропасть пришла, не сдохнете на боярина потрудиться. Лошадь во всю жизнь траву жрет и воза возит. А то воровство и нестатное дело, чтобы боярской работы бегать, и прикащик плутает, что вас отпустил ко мне с челобитьем».

Князь Юрий Олексиевич не соблазнялся посевами конопли и льна, не заводил прядильных и ткацких станов, ни будных майданов. Его доходом был, как и дедовским, хлеб, с той только разницей, что все свои земли он обрабатывал барщинным трудом, на который его крестьяне были должны отдавать шесть дней из недели.

Боярин продавал хлеб, а в последние годы часть хлеба стал пускать на вино. На его винокурнях, также за барщину, должны были работать все те же крестьяне. Несколько раз всем миром молили они у князя пощады, но суровый их господин был непреклонен, считая их челобитные баловством.

Тайно собравшись на сход, крестьяне решили дерзнуть к государю. Бросили жребий, кому податься в Москву. Все знали, что челобитчика может ждать беспощадная, злая судьба. Жребий выпал Родиону Комолому, вдовому отцу пятерых ребят. Герасим его пожалел. Куда им остаться еще без отца — ведь мало ли что стрясется! Он взялся пойти охотником вместо Родьки. Старуха мать плакала.

— Что выть-то! Фомка дома останется, да и батя не старый, еще потрудится. Покуда я не женат — и идти. Не робят сиротить за мирское дело! — сказал Герасим, собираясь в Москву.

Мир держал его сборы в тайне. Приказчик его не пустил бы. Теперь там считалось, что «Гераська сбежал». И боярин не думал, что беглый его крестьянин сидит в кабаке в Москве недалеко от его боярского двора, куда не раз привозил из вотчины «столовые обиходы» — собранные с крестьян яйца, мясо, мед, масло, сало, предназначенные для боярского стола…

— Ить, мил человек, не пропасть нам теперь! Напишешь боярину — и опять скажет то же. Уж ты испиши, как я умоляю. Никто не проведает; на кусочки порежь меня — не скажу! — уверял Герасим.

— Безумные люди вы! Мысленно ль дело писать «туды»! Да хотя бы я исписал, ну как ты пошлешь, кто отдать дерзнет?!

— Об том не твоя забота — уж я человека сыскал, кто сумеет отдать, — уверял Герасим.

— Деньжишки напрасно лишь истеряешь, обманет тебя, не отдаст — немысленна дерзость такая! — твердил площадный ябедник, не забывая при этом выпить еще чарку вина и закусить куском говяжьего студня и пирогом.

Наконец Герасим его убедил. Но подьячий не решился писать на имя царя, сидя тут же в кабаке. Он повел челобитчика к себе в дом. По дороге они захватили еще вина, еще пирогов, еще студня, печеных яиц, малосольных огурчиков, редьки, словно без всех этих снадобий и перо не могло одолеть необычайного челобитья.