Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I - Александр Наумов

Но вотъ начала наступать реакція: среди обступившей толпы зародилась невольная жалость и закралось у многихъ сомнѣніе: виновны ли эти несчастные?.. Вѣдь шли они къ становому на взъѣзжую! Недаромъ же они спрашивали у нѣкоторыхъ, какъ дойти до нея!...Стали на эту тему разсуждать, народъ какъ бы опомнился и надумалъ отправиться самъ по пути, по которому пробирались злополучные жертвы его же дикаго самосуда...

Рѣшено было всѣмъ идти на взъѣзжую къ становому узнать правду отъ самого „начальства”. Время было за полночь, когда толпа повалила въ переулокъ къ избѣ, гдѣ находился приставъ, и которая принадлежала богатому въ то время мѣстному крестьянину Сергѣю Акутенкову, гонявшему ямщину.

Мужикъ онъ былъ ловкій и хитрый. Когда дошла до него страшная вѣсть, объ убійствѣ рыбаковъ, онъ быстро сообразилъ, что не сдббровать находившемуся въ его избѣ „начальству”, тѣмъ болѣе, что его благородіе продолжало „прохлаждаться” и бражничать... Закрывъ всюду ставни, потушивъ огонь, онъ спряталъ испугавшагося станового во дворѣ на сѣновалѣ, и встрѣтилъ подошедшую толпу завѣреніемъ, что приставъ уѣхалъ обратно въ Майну. Народъ этому, однако, не повѣрилъ. Акутенковъ понялъ, что дѣло его плохо и самъ скрылся.

, Толпа взломала дверь, стала шарить всюду и искать пропавшаго станового. Утихшіе страсти стали снова разростаться. Былъ моментъ, когда становой, спрятавшійся въ сѣнѣ, подвергался опасности быть заколотымъ вилами, которыми всюду тыкали и шарили въ поискахъ бѣглеца. Въ концѣ концовъ, разломавъ часть крыши сѣновала, онъ, пользуясь ночной темнотой, какимъ-то чудомъ, разными задворками и глухими гумнами, пробрался въ поле, откуда прямо бросился бѣжать въ близь расположенную усадьбу дяди моего Михаила Михайловича Наумова, который тотчасъ же далъ ему лошадей, и на разсвѣтѣ окружнымъ путемъ, минуя село Головкино, становой доѣхалъ до своей Майнской квартиры. Первое, что онъ сдѣлалъ, вернувшись благополучно домой, — послалъ шифрованную срочную депешу въ Самару губернатору о „вспыхнувшемъ въ селѣ Головкино холерномъ бунтѣ съ человѣческими жертвами”.

Исправлялъ должность губернатора въ то время А. П. Роговичъ, впослѣдствіи членъ Государственнаго Совѣта и Товарищъ Оберъ-Прокурора Святѣйшаго Синода, который немедленно пріѣхалъ въ Головкино во главѣ цѣлой сотни казаковъ.

Роговичъ былъ жестокій человѣкъ и правитель. Ни съ кѣмъ не говоря, и слушая только мѣстнаго станового, фактическаго виновника всего происшедшаго, онъ ему же поручилъ произвести срочное по дѣлу дознаніе. Казаки были расквартированы по сельскимъ домамъ; офицерство было размѣщено въ нашихъ усадьбахъ. Становой, самъ рѣшительно ничего не зная, будучи въ памятную ту ночь полупьянъ и „до смерти” перепуганъ, заносилъ въ дознаніе главнымъ образомъ все со словъ хозяина взъѣзжей — пройдохи Акутенкова.

Здѣсь я долженъ пояснить одно для этого дѣла важное превходящее обстоятельство: надо имѣть въ виду, что самое село Головкино церковью и смежной съ ней нашей („Николаевской”) усадьбой дѣлилось поровну на два т. н. „конца” — одинъ, ведущій по дорогѣ къ с. Старой Майнѣ и расположенный вдоль озера „Яикъ”, назывался также „Яицкимъ”, другой, въ противоположномъ направленіи по дорогѣ къ Симбирску вдоль рѣки „Уреня”, именовался „Уренемъ” или „Уренскимъ”. Взъѣзжая изба, куда направлялись вызванные становымъ рыбаки съ Борка, расположена была въ Уренскомъ концѣ села. Слѣдовательно, всѣ тѣ люди, которые разбужены были опросами проходившихъ ночью рыбаковъ и которые, прямо или косвенно, были виновниками случившагося звѣрскаго самосуда — всѣ они принадлежали къ обитателямъ того же „Уреня”. гдѣ проживалъ и самъ Акутенковъ, числясь съ нимъ въ сосѣдствѣ или по мѣстному нарѣчію „въ шабрахъ”. Несмотря на набатъ, врядъ ли кто могъ сбѣжаться съ Яицкаго конца; а, если кто и подошелъ, то пожалуй лишь къ тому времени, когда расправа съ несчастными рыбаками была окончена.

И вотъ Акутенковъ, которому становой поручилъ составить списокъ „зачинщиковъ бунта”, будучи мужикомъ „себѣ на умѣ”, и зная, можетъ быть, дѣйствительныхъ виновниковъ произведеннаго самосуда и нападенія на его избу, но не желая выдавать своихъ „шабровъ” — сосѣдей, взялъ да и записалъ кого попало, а больше своихъ недруговъ изъ числа Головкинскихъ крестьянъ, проживавшихъ на совершенно противоположной сторонѣ села.

Дознаніе быстро было становымъ закончено, списки представлены, и Губернаторъ на другой же день приказалъ привести зъ исполненіе свое распоряженіе. Въ результатѣ до 100 человѣкъ съ „Яицкаго конца” неповинныхъ крестьянъ были подвергнуты на площади публичной поркѣ. На другой день Губернаторъ уѣхалъ, казаки оставались еще съ недѣлю. Всѣ эти событія произошли въ какіе-нибудь три — четыре дня.

Отъ неожиданности наѣзда необычныхъ властей съ войсками и невѣроятныхъ послѣдствій экспедиціи сначала всѣ голову потеряли... Лишь спустя нѣкоторое время люди мало-по-малу стали приходить въ себя и отдавать себѣ отчетъ въ томъ сплошномъ ужасѣ, который произошелъ на нашихъ глазахъ. Первые взялись за выясненіе правды — старики Наумовы — отецъ и его братья.

Общими же усиліями удалось вскорѣ же выяснить всю преступность поведенія самого станового, который былъ уволенъ отъ должности и преданъ суду. Хозяинъ „взъѣзжей”, Акутенковъ, вынужденъ былъ вскорѣ покинуть свое родное село; сама судьба его потомъ доканала: изъ зажиточнаго крестьянина впослѣдствіи онъ принужденъ былъ превратиться въ рабочаго „золоторотца”. По поводу же убійства обоихъ рыбаковъ возбуждено было соотвѣтствующее судебное дѣло.

Все это такъ, но первоначальное впечатлѣніе отъ всего видѣннаго и пережитаго оставило во мнѣ надолго тяжелый осадокъ, и въ моей юной головѣ зародилась опредѣленная рѣшимость въ будущемъ посвятить всего себя на дѣло отстаиванія правды, просвѣщенія народа и защиты угнетенныхъ.

Болѣе понятны и осмысленны стали для меня извѣстные стихи Некрасова:

Господь! твори добро народу!

Благослови народный трудъ,

Упрочь народную свободу,

Упрочь народу правый судъ!

Чтобы благія начинанья

Могли свободно возрасти,

Развей въ народѣ жажду знанья

И къ знанью укажи пути....

Хотѣлось выработать изъ себя человѣка знанія и посвятить себя всецѣло служенію народу, столь нуждавшемуся въ совѣтахъ, просвѣщеніи и защитѣ. На это и были направлены въ то время всѣ мои помыслы и силы. Отсюда понятно, почему съ зимы 1890-91 г. у меня стало проявляться замѣтное охлажденіе къ бывшимъ моимъ мечтамъ о музыкально-артистической карьерѣ и я съ особымъ рвеніемъ принялся за изученіе унивеситетскихъ наукъ, знакомясь одновременно съ обширной въ то время литературой т. н. „народническаго” направленія, главнымъ образомъ въ лицѣ Златовратскаго, Успенскаго. Пругавина и др.