Впереди — Днепр! - Илья Маркин

— Я и сама не знаю, — задумчиво проговорила она. — Я никогда не жила в деревне, живого кулака и в глаза не видела, только по книгам я их себе представляла. Гвоздов напоминает мне того самого кулака, каким сложился он в моем представлении.

— Замашки-то кулацкие еще раньше были у Алешки. И отец его все в богатеи рвался.

— Папа с ним очень не ладил. Вначале я думала, что все из-за места председательского. А потом убедилась — нет, он его просто как человека не любил. Вот в Сергее Слепневе он души не чаял. Какой человек это, Андрюша, я таких мало встречала. Все людям, все, все, до последней кровинки. Ногу на фронте потерял, легкое пулей пробито, а работает день и ночь. Теперь свалился, совсем больной лежит. Ты бы зашел к нему. Он всегда о тебе спрашивает.

— Завтра на могиле побудем и, может, к нему зайдем. Трудно тебе, а? — склонясь к жене, прижался губами к ее щеке Андрей.

— Нет, что ты, — вспыхнув от ласки мужа, жарко прошептала Алла. — Я еще денек полежу и ходить начну понемножку. Мама-то совсем замоталась: и горе, и хозяйство, и Костик, да и я тоже развалялась.

— Надо тебе уезжать из деревни. Трудно тут с детьми. Когда отец был — еще ничего, а теперь…

Андрей помолчал, глядя в бездонные счастливые глаза Аллы, и опять прижался к ее нежной щеке.

— Буду просить квартиру в Москве и сразу же перевезу тебя с малышами.

— Не стоит пока, — возразила Алла. — Маленькая еще слаба, куда с ней ехать. Да и Костику весной и летом привольнее в деревне. А в городе-то душно, пыльно. Подождем до осени, а на зиму можно и переехать.

— Наша взяла! — вихрем влетев в избу, прокричал взбудораженный Костик. — Их четыле, и нас тли и — победили!

— Ух ты, вояка, — поймал его Андрей и, обхватив одной рукой сына, другой жену, замер в безмятежном оцепенении.

— Погоди малость, не так быстро, — остановила Наташа Галю Слепневу. — Как это написано там: значит, мел нужно давать, известь. К чему же это мел-то с известью?

— Организм птичий так требует, — глядя в раскрытую книгу, пояснила Галя. — Тут столько всего понаписано, ох, и хватим мы с тобой горюшка с утяточками этими.

— Так уж и хватим, — наставительно возразила Наташа. — Испокон веков вся деревня уток выращивает, а мы что, хуже других?

— Выращивают!.. Десяток, ну два, а нам с тобой целых две тыщи привезут, да маленьких, крохотных, дунет ветерок — и вверх лапками.

— Не паникуй, Галюха, как говорят военные, — обняла Наташа подругу. — Всех выходим, к осени такое стадо разведем, на целый полк мяса утиного хватит.

— Чтой-то ты все про военных да про военных. Уж не сама ли в армию собираешься?

— И не говори, девонька, — переливчато засмеялась Наташа. — Сплю и вижу мундир военный, погоны солдатские, как теперь носят, и саблю, непременно саблю, хоть в полку-то, что у нас стоял, ни одного не только с саблей, даже с кинжалом не было.

— Ух, и веселая же ты, Наташа, и легко же с тобой, — цепко обвила ее руками Галя и закружила по сараю.

— Да постой, постой, — отбивалась Наташа, — ты же меня совсем затормошила. Веселая, — сев на перевернутый ящик, уныло проговорила она. — И грех, правда. Я ведь, Галечка, как узнала про смерть Павла, вроде заново на свет народилась. А тут еще…

Она мечтательно улыбнулась, сдвигая красивые, изогнутые брови, зажмурилась и резко встряхнула головою.

— Пишет он? — подсела к ней Галя.

— Чуть не каждый день. Вчера получила.

— Я помню его: усатый такой, грозный, настоящий вояка.

— Усы и грозность только видимость. В душе-то он совсем другой. А теперь раненый, в госпитале лежит, — погрустнела Наташа, — вот уже два месяца. Серьезное, видать, ранение, а какое, не знаю. В каждом письме спрашиваю, — уклоняется, таит. Только пишет, что на фронт больше не попадет и из армии его уволят.

— А Сережа и во сне про армию разговаривает, — прошептала Галя. — То все про колхозы, про дела сельсоветские, а вот нынче — про армию. Я и не догадывалась, что он о фронте мечтает.

— Хороший у тебя Сережа. Ты, Галинка, еще не распознала, какой он человек. Здоровьем только слабоват, поддержать его нужно, подлечить.

— А как, как поддержать-то, — с горечью воскликнула Галя, — он так и рвется из дому. Все ему нужно, до всего дело. Мы с мамой следим все время, чтобы не убежал. Хоть слушается пока, лежит смирно, а я же вижу: невмоготу лежать. Душа-то его не дома, а в сельсовете, в колхозах. Теперь ему хоть дело нашли, книг со всей деревни насобирали. Обложился кругом и читает, читает, день и ночь читает.

— У Бочаровых книг много было, от Андрея еще остались, ты не взяла? — сказала Наташа.

— Я все взяла, сама Алла собирала.

— Эх, дядя Николай, дядя Николай, — горестно протянула Наташа, — такой сильный и враз свалился.

— Сережа плакал тайком, как узнал про его смерть, — вполголоса проговорила Галя. — Я пришла с похорон, а у него вся подушка мокрая и глаза красные.

— Не один Сережа горюет, я тоже всплакнула. Чужой мне дядя Николай, ругал частенько, а раньше и видеть меня не мог, из-за Андрея все. Да признаться тогда-то, до войны, и я недолюбливала его. А вот как в войну узнала, когда он председателем был, так совсем другим увидела его.

— А ты, ты как с Андреем, с Бочаровым? — потупясь, несмело спросила Галя. — Ты же, говорят, любила его.

— Очень любила, — без тени смущения призналась Наташа. — Родители мои все перековеркали. Ох, и тяжко было, Галюша, сколько лет пустыми надеждами жила. И отчаивалась, и верила, и злобствовала. Аллу Бочарову, когда она приехала сюда, я просто ненавидела. Смотреть на нее не могла. А теперь, — успокоенно и радостно продолжала она, — теперь мы с Аллой дружим, честно. И Андрей для меня совсем посторонний человек. Все это, Федя, Федя, мой Федя Привезенчик виноват.

— Ты полюбила его, да? Полюбила? — с девичьим любопытством допрашивала Галя.

— Да, — склонила голову Наташа, — только опять, кажется, на свое несчастье.

— Ну, почему, почему? Ты же такая хорошая.

— Хорошая! — грустно улыбнулась Наташа. — Была резвива сивка, да укатали ее горки! Мать троих детей — не девица беззаботная. Да и сам-то он не чета мне. Грамотный, институт прошел, а я пять классов и шестой коридор, да и то с грехом пополам. И городской он к тому же, развитой, все знает, а я деревня деревней.

— Глупости все, глупости, глупости, — решительно замахала руками Галя. — Да ты любую городскую за пояс заткнешь.

— Эх, — заломила руки и откинула назад голову Наташа, — мне бы хоть годиков пяток назад, я бы развернулась! Учиться пошла бы, пусть хоть что, но учиться, а потом работать во всю силушку!

— И меня Сережа учит, — задорно прищурясь, сказала Галя. — Целые вечера зимой за книжками сидели, а на следующую зиму, говорит, программу составим и будем, как в школе по расписанию и по звонкам заниматься.

— Вот работнички: сидят, посиживают и лясы точат. — прервал Галю показавшийся в воротах Гвоздов. — Что, все закончено и делать нечего?

— А что все-то? — решительно встала навстречу ему Наташа. — Клетки вычищены, пол вымыт, а вот это, — показала она на щели в стенах старого, давно пустовавшего сарая, который Гвоздов решил приспособить под утятник, — это вина не наша. Мы давно говорили, требовали, а толку никакого. Да из-за этих щелей всех утят просквозит, — попередохнут.

— Ну, ладно, ладно. Хватит шуметь, — миролюбиво проговорил Гвоздов. — Иди-ка, Галя, к деду Ивану, он вроде на конюшню пошел, и скажи: пусть захватит инструмент, доски, гвозди и нынче же эти дыры залатает.

— Давно бы так, — сердито буркнула Наташа, — а то тянет, тянет, вот-вот утят привезут, а ничего не готово.

— Ну, ладно, ладно, — все так же добродушно повторил Гвоздов. — Ты, если что нужно, скажи, для тебя я в лепешку разобьюсь, а сделаю.

Он облизнул мясистые губы, широко заулыбался и, окидывая Наташу маслянистым взглядом, двинулся к ней.

— Ты что? Что это? — невольно попятилась Наташа.

— Ничего особенного, — сально улыбаясь, свистяще прошептал Гвоздов. — Все, как обыкновенно.

Он вплотную подступил к Наташе, обдавая ее самогонным перегаром, раскинул руки, но не успел дотянуться до нее, как от резкого Наташиного толчка полетел в сторону.

— Ух ты какая! Люблю таких, — оправясь, вновь двинулся к Наташе Гвоздов. — Огонь! Тигрица! Не то, что другие-прочие.

— Ах ты, слюнтяй, — ринулась к нему Наташа. — Да я за твои мысли паскудные все глаза пропойные выцарапаю.

— Полегче, полегче, — отступая, махал руками Гвоздов. — Ишь недотрога какая. Может, этого Привезенцева ждешь?

— И жду, — гордо откинула голову Наташа. — И буду ждать.

— Чудеса! — крутнув головой, ухмыльнулся Гвоздов. — Бывают же среди баб такие безголовые. Скажите на милость, она ждет Привезенцева. Дуреха ты, вот что, — совсем оправясь от поражения, наступал Гвоздов. — Нужна ты ему, как прошлогодний снег. Поигрался с тобой на отдыхе, да и хватит. Ведь подумать только, — с осуждающей строгостью воскликнул он, — что может возомнить человек по дурости. Она и Привезенцев. Да он же начальник штаба полка, фигура, а ты кто? Чумичка замурзанная. А может, ты старинку вспомнила? — ехидно прищурился Гвоздов. — Приехал Андрей-то Бочаров.