«Долгий XIX век» в истории Беларуси и Восточной Европы. Исследования по Новой и Новейшей истории - Коллектив авторов

сменили пастырские обычаи мунгалов с примесью турецкого великолепия; за ними явились мы, всеобщие наследники, и с нами дух разрушения; ни одного здания не уцелело, ни одного участка древнего города не взрытого, не перекопанного»[703].

Тем не менее, многие наблюдатели воспринимали Крым совсем по-другому, – как девственную землю, которую путем рациональных усилий, внедрения передовых хозяйственных технологий, государственных инвестиций, строительства городов, привлечения опытных колонистов только предстояло сделать процветающей и «цивилизованной»[704]. Крейвен задумалась о размещении в Крыму английских поселенцев: «Признаюсь, что хотела бы увидеть здесь колонию честных английских семейств, учреждающих мануфактуры и возвращающих продукцию этой страны в нашу, учреждающих честную и свободную торговлю из этих мест…»[705]. Англичанка обратилась к Потёмкину с личным письмом, в котором сообщала о желании принять российское подданство: «Я бы хотела иметь два владения в разных уголках Тавриды, одна на Салгире в нескольких верстах от Акмечети, на берегу реки, <…> второе владение, где я построю дом, это Байдарская долина…»[706]. Впрочем, эта просьба осталась без ответа.

Хебер рассказал о планах губернатора и купцов Феодосии вернуть городу былое торговое значение, учредив в городе банк и наладив связь с Ростовом-на-Дону (а через него, вероятно, и внутренними губерниями России). Товары из Каффы должны были везти по суше в Арабат, а далее на плоскодонных лихтерах отправлять через Азовское море в Ростов и Таганрог. Впрочем, путешественник сомневался в реалистичности данного проекта[707]. Хоулдернесс уже могла оценить первые результаты российских программ по развитию Юга, а также описать переселившихся в Крым выходцев из разных стран. Англичанка довольно скептично отнеслась как к экономическим последствиям колонизационных предприятий, так и к их влиянию на моральные качества местных жителей[708]. Закончилось крахом и крымское предприятие Янга[709].

Итак, рассказы иностранных путешественников конца XVIII – начала XIX в. о белорусских землях и о Крымском полуострове имеют некоторые общие черты. Отчасти их можно объяснить особенностями жанра травелога, такими как поиск экзотичных объектов и ситуаций, чудес и приключений в дальних странах, описание Других как оппозиции собственной культуре, нецивилизованных полудикарей, «цивилизовать» которых и развить местное производство и торговлю было миссией людей Запада. Спецификой жанра, очевидно, обусловлено и сходство ряда обсуждаемых тем, таких как дороги и гостиницы, этнические особенности местного населения или история увиденных краёв. Характерны жалобы путешественников на физический и эмоциональный дискомфорт в чужой стране. Многие субъективные трудности продиктованы столкновением с незнакомой культурной средой, но были и объективные проблемы – непривычный климат, необычная пища, слабо развитая инфраструктура. Более низкий уровень экономического и социального развития окраин Российской империи способствовал формированию тенденциозных и даже расистских суждений. Распространены были обобщения, когда негативные (реже – позитивные) наблюдения из собственного опыта общения с местными жителями переносили на всю этническую группу. Несмотря на огромное расстояние между Крымом и белорусскими землями, некоторые авторы смогли составить описание обоих регионов, тем самым поместив их в один литературный и культурный контекст.

Идентичности и культура элит и населения в Восточной Европе

Семейное воспитание и формирование исторического сознания в семьях дворян-помещиков Беларуси (конец XVIII – начало XX вв.)

С. О. Шидловский

Воспитание в аристократических семьях обычно носило проектный характер и было ориентировано на определенный педагогический идеал. Под термином «педагогический идеал» подразумевается исторически изменчивое представление о совершенном человеке, которое влияет на выбор целей и методов воспитания. Цели воспитания – это ожидаемые изменения личности, которые происходят в результате целенаправленного воспитательного воздействия, а педагогические методы, в свою очередь, являются способом реализации целей воспитания.

Представления о совершенной личности формировались под влиянием разных факторов, среди которых следует отметить педагогические теории эпохи. Распространению новых представлений о воспитании способствовала деятельность философов-просветителей, в первую очередь Д. Локка, К. Гельвеция, Ж.-Ж. Руссо, И. Песталоцци, Ф. Фребеля, которые рассматривали детство как наиболее важный период в развитии человеческой индивидуальности. Именно педагогическая наука эпохи Просвещения подготовила в значительной мере процесс «эмансипации детства», который развернулся на стыке XVIII–XIX вв. и ознаменовался возникновением большей автономии личности ребенка в мире взрослых, по крайней мере, в аристократических семьях и в светских образовательных учреждениях.

Внешним отражением данных тенденций является портретная живопись. Если образ ребенка в изобразительном искусстве эпохи барокко и классицизма соответствовал идеалу «маленького взрослого» (например, портрет князя Иеронима Винцента Радзивилла с сынам Домиником Иеронимом конца XVIII в.; портрет 1808 г. Амелии Огинской Ф.-К. Фабра), то ближе к середине XIX в. он трансформируется в более реалистичную демонстрацию феномена детства. Визуальные образы детства присутствовали в творчества И. Олешкевича, В. Ваньковича, И. Пешки, Я. Рустема, Ф. Смуглевича. Однако наиболее полно детская субкультура дворянского поместья получила отображение в произведениях И.Ф. Хруцкого 30-50-ых гг. XIX в. Именно в ретроспективе развития живописи И.Ф. Хруцкого можно наблюдать как менялся образ детства в изобразительном искусстве – от академизма к реалистичной манере. Мимика, жесты, поза, занятия детей, которые отображались на холстах данного времени, имели больше маркеров детской самобытности. Личность ребенка в данный период начала характеризоваться через свойственные детству вещные атрибуты. Портретная живопись фиксирует также изменения в детском костюме, детей на художественных полотнах начинают изображать в одежде, которая больше соотносится с их возрастом.

Образцы и идеалы для наследования предоставляла также художественная литература. Наличие библиотеки в поместье создавало предпосылки для организации домашнего образования, а также было важным фактором семейного воспитания. Книжный рынок являлся индикатором роста интереса в обществе к проблемам воспитания и образования. Новейшие педагогические, психологические, гигиенические знания популяризировались в общественно-политической прессе, в периодических изданиях для женщин; выходили специализированные пособия для родителей и педагогов. 80-ые гг. XVIII в. стали временем появления первых детских журналов как на русском («Детское чтение для сердца и разума»; 1785–1789), так и на польском («Przyjaciel Dzieci»; 1789–1792) языках. С конца XVIII – 20-ых гг. XIX вв. формируется массовая детская литература. Детская книга рассматривалась в первую очередь в качестве средства воспитания, поэтому преобладали дидактико-аллегорические произведения[710]. Детская библиотека данного периода складывалась преимущественно из произведений иностранных писателей. Зарубежная художественная литература эпохи сентиментализма и романтизма учила родителей обращать внимание на внутреннюю жизнь ребенка. В течение к XVIII – первой половины

XIX вв. особым престижем в местных привилегированных кругах пользовалась французская культура во всех ее проявлениях. Однако дети местных помещиков знали не только произведения французских авторов (А. Беркеня, Ф. Жанлис, Ж.-М. Лепренс де Бомон, Ш. Перро, Ф. Фенелона), но также немецких и английских писателей (И. Кампе, М. Эджуорт), как в оригинале[711], так и в переводах на польский и русский языки. Отечественные писатели