Король в Несвиже (сборник) - Юзеф Крашевский

Когда это происходило в комнатке панны Моники, именуемой охраняемой тюрьмы, Шерейко, который заранее тешился отличной фиглей, какую вместе князю и королю собирался устроить, предыдущего дня уже два раза забегал в жилище Русина, возле конюшен, стучал, доведывался и только то узнал, что Филипп ушёл с утра, больше не вернулся и что место его занимал подконюший Вистошевский.

Шерейко мало его знал, но был вынужден, ища информацию, которой ему никто дать не мог, направиться к нему.

Вистошевский, деятельный кавалькатор, а впрочем, symplex servus Dei, который недалеко видел и не заботился отгадыванием чего-либо, не много также беспокоился о Филиппе, которого ему поручили заместить.

– Прошу прощения, пан подконюший, – заговорил, входя в его жилище, Шерейко. – Я не знаю, что сталось с Русином, а у меня есть необходимость его видеть.

Вистошевский поднял голову, он как раз был занят резкой копчёной колбасы, служившей закуской к водке.

– Гм! – ответил он. – Что сталось с Русином? Разве я знаю! Должно быть, его используют где-нибудь, потому что тут теперь Зарваньская улица у нас… ей-Богу! Ну, не знаю, должно быть, его князь на Альбу рекомендовал, или… чёрт его знает!

Шерейко встал.

– Должен бы вернуться.

– Несомненно! – воскликнул подконюший. – И дай Боже, чтобы скорей вернулся, так как замещать его – не моё место.

– А как кажется пану подконюшему? – прибавил беспокойный Шерейко.

– Мне ничего не кажется, – рассмеялся Вистошевский. – Скажу вам, у нас теперь такой беспорядок, что человек не знает, где и как повернуться, а слушать нужно, потому что князь объявил: малейшее неповиновение – прочь со двора.

Сделав гримасу, литвин поклонился и, не желая быть помехой свободному потреблению колбасы, ушёл.

Конец концов, от Вистошевского ничего не узнал, а хотел обязательно достаточно узнать, что стало с Понятовским. Таким образом, пользуясь тем, что не был занят, так как ему как-то ничего не велели и словно забыли о нём, пошёл на разведку. Он был вынужден идти след в след по тропам исчезнувшего Филиппа. Он разузнал, что утром видели его шибко шагающего к фрауцимер, а здесь ни к кому другому не мог идти, как к панне Моники. Узнал от девочек, что его видели входящим к ней, но выходящего никто не заметил.

Шерейко так верно решил, что он обязательно должен был встретиться с Моникой. Стоял и ждал.

Как-то к полудню уже заметил её, проносящуюся, и переступил ей дорогу.

– Пусть панна Моника соблаговолит поведать мне, – воскликнул, приветствуя её, – что сделала с Филиппом. Он мне срочно нужен.

Девушка, краснея, посмотрела ему в глаза, но он должен был ждать ответ добрую минуту времени. Монисия была вынуждена солгать и хотела это сделать ловко. Она чувствовала, что, оставляя Шерейку в неопределённости, побуждает его этим к новым поискам, которые могут обратить внимание на Филиппа.

– Вы, ваша милость, его друг? – спросила она.

– Лучшего, чем я, он, наверное, не имеет, – ответил Шерейко.

– Могу, поэтому, заверить вашу милость, что князю что-то донесли на пана писаря, – начала тихо Моника. – Ваша милость, как друг, знаете его фамилию. Гм! Гм! Догадались. Я только знаю, что его князь приказал держать, но ничего плохого ему не будет.

Шерейко сделал вид чрезвычайно удивлённого.

– Фамилию его знаю, – сказал он, – но чего же князь мог опасаться?

Панна Моника сделала дивную минку.

– Вы не знаете, куда его посадили? – спросил литвин.

Девушка должна была быть осторожной.

– Будь спокоен, пан, – сказала, улыбаясь, она, – ничего ему не будет, ну… а я, если бы я и знала куда его посадили, сказать не могу.

Она прикрыла себе уста рукой.

– Не могу.

Шерейко этим не дал себя отправить. Подошёл к ней и шепнул:

– Но я же не предам!

Он смотрел, ища ответа, но панна Моника убежала.

Литвин остался один, кислый и смешанный.

– Запихнули его в тюрьму, – думал он, – а он всё сложить готов на меня, что его уговорил. Дела усложняются. Если бы я мог с ним увидиться!

Шерейко был так обеспокоен, что всего великолепия приёма, въезда, кортежа почти не посмотрел, а то, что видел, совсем не застряло в его памяти.

Он упрекал себя в том, что подверг Филиппа опасности, хотя ему приписывал, что всё выявилось раньше времени.

Ходил он так, ища в голове какой-то помощи, когда двор короля, часть которого опередила наияснейшего пана, заехал во двор и под командованием старосты пясечинского начал размещаться в приготовленных покоях. Три пажа короля также тут были. Шерейко издалека к ним присматривался, когда его привлекла одна физиономия. Было это весёлое и озорное личико одного из пажей, Бельграма.

Шерейко знал его и был с его семьёй в родственных связях. Во время, когда он разглядывал Бельграма, тот так же узнал литвина, впрочем, слишком характерного, чтобы не застрял в памяти, и подошёл к нему, восклицая:

– Эй! Эй-богу! Шерейко или дьявол…

– Не дьявол, но я, – весело отпарировал довольный радзивилловский придворный. – Я не знал, что ты в пажах!

– Милостью тётки, – смеялся Бельграм.

Они обнялись.

– Ты тут местный, – начал Бельграм, – кладу на тебя арест. Ей-Богу, будь мне наставником, а ежели имеешь что, дай поесть, я голоден. От Рдултовских я выехал после капельки кофе.

– Есть! – смеялся Шерейко, провожая его. – Есть и пить в Несвиже никому не запрещено.

Так они возобновили знакомство и Шерейко с радостью сказал себе, что использует Бельграма для заключённого Филиппа.

Завтрашний день стоял в программе для осмотра радзизивилловской сокровищности. Чем были эти сокровищницы великих и старинных домов, сейчас трудно представить. Правильней их можно было бы назвать маленькими музеями древности, и особенности всякого рода, начиная от костей гигантов, от рога единорога и гигантских рогов зубров и лосей, от волшебных поясов из шкур сказочных зверей даже до картин и статуй – всего там было полно. Всякие доспехи, оружие, кольчуги особенно её переполняли.

Из поколения в поколение переходили дары пап, королей, военная добыча, заграничные приобретения во время путешествий. Брали из них, по правде говоря, на подарки, которые были у нас особенно в обычаи, что редкие посещения гостей обходились без них, но то, что самое достойное, осталось для семьи.

Из старых завещаний можно иметь некоторое представление об этих польских газофилациях, но ничего о сокровищах такой семьи, какой была радзивилловская. Фантазия, которой хватало всем её членам, путешествия, дары монархов – сосредотачивали тут самые разнообразные предметы невероятной цены и редкости. Недавнее наследство Яна III обогатило несвижские собрания ценными памятниками экспедиций короля против турок.

Ну чего же здесь только не было, в этих трёх огромных залах, начиная от значительного числа картин, гобеленов, даже до двенадцати деревянных коней, построенных в ряды, сёдел и доспехов невиданной роскоши и красоты!

Одни драгоценности, гребни, запонки, обсаженные драгоценными камнями пояса, кольца, часы, ожерелья, шипы – представляли панское наследство. Кроме того, маршальские жезлы, булавы гетманов, дубинки, дорогие колчаны и щиты, сабли в золотых ножнах, золотые и позолоченные доспехи и шишаки, мечи посвящения, дорогое шитьё, кружева; наконец, египетские мумии, оружие диких индейцев заняли несколько часов времени, проведённого приятным и занимательным образом. Князь Иероним, генерал Моравский, а для объяснений, капитан де Вилль, охраняющий сокровища – сопровождали здесь короля, у которого был с собой Комажевский.

Сам князь-воевода, занятый Гибралтаром, Альбой, приготовлениями к охоте, освободился от гостей, велев только пану де Вилль, чтобы отмечал всё, что король хвалил бы, и что ему нравилось. Намерением князя было сделать ему из этого подарок. Оглядел он, таким образом, сначала собрание первого зала, особенно фламандские картины, разного времени и происхождения. Король, как знаток и любитель, пошёл смотреть с большим запалом, начиная расхваливать и выкладывать славные имена мастеров, когда Комажевский слегка к нему прикоснулся.

– Наияснейший пане, – шепнул он, – я вижу, что де Вилль карандашом обозначает всё, что ваше королевское величество хвалит. Я боюсь…

Король понял и тут же остыл. Действительно прекрасные и достойные картины, в которых тут никто не разбирался и не придавал им значения, занимали верхнюю часть стен в двух первых залах. Король бы охотно более внимательно осмотрел и занялся ими, но карандаш капитана де Вилль его отпугнул.

Вели дальше. Молчащий князь Иероним давал мало объяснений, а воеводы не было, который иногда в сокровищнице о диковинках рассказывал под хорошее настроение и для воспоминаний добавлял истории, самим выдуманные, всё новые.

Сам он, может, зная эту свою слабость, отказался от сопровождения, хотя осмотр с его комментариями был несравнимо более забавным. Так например, египетской мумии, как князь выражался, египетского шляхтича, пане коханку знал целую историю, подобную повести из тысяча и одной ночи; рог единорога был добычей его собственной охоты, хвалился индейским оружием, что сам привёз от дикарей, у которых был принят с великими почестями.