Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути - Виктор Дьяков

– А сейчас, что уже не все, – бард не мигая в упор смотрел на собеседника, словно подгоняя того думать быстрее.

– Да нет, я не то хотел сказать, – поспешил выправит ситуацию Федор. – Тут дело не во мне. Просто я недавно от подруги своей жены, тоже жены офицера, которая работает учительницей в поселковой школе… Ну, в общем, та подруга тоже ваша поклонница, но у себя на работе поделилась мыслями о вашем творчестве с тамошней учительницей русского языка и литературы. И вот та учительница высказалась о ваших песнях не очень. Мы, конечно, с ней не согласны, ни я, ни жена, ни ее подруга.

– И что именно той учительнице не понравилось в моих песнях? – на скулах барда стали заметно шевелится желваки, а во взгляде явно нарисовалось какое-то ожесточение.

Федор заерзал на стуле, будто тот стал горячим, но ничего не оставалось, как быть откровенным до конца:

– Ну, в общем, там у вас песня «На нейтральной полосе» начинается словами «На границе с Турцией, или с Пакистаном». Вот она и обратила внимание, что этот текст безграмотный с географической точки зрения, потому что у нас действительно есть граница с Турцией, а с Пакистаном нет и никогда не было. И в песне «Удар удар, еще удар» такая же история, Буткеев у вас одновременно и краснодарец и сибиряк. А этого просто не может быть, так как…

– Погоди, погоди, я что-то не врублюсь, – перебил Высоцкий. – Ох, водку эту с ромом не надо было мешать, мысли путаются. Ты Федя не скачи как пришпоренный. – Не пойму, какая же тут ошибка? Вот майор, тезка мой и одногодок, Володя, он же сибиряк из Краснодара.

– Да нет, Владимир Семенович, майор этот он не из Краснодара, а из под Красноярска. Это разные города. Красноярск в Сибири, а Краснодар на Кубани, – пояснил Федор, про себя недоумевая, что объездивший с гастролями весь Союз знаменитый артист, не знает, вроде бы, таких простых вещей.

– Действительно, – в некоторой прострации, чуть поразмыслив, согласился бард. – А песня эта она уже года четыре как написана и я как-то не задумывался Краснодар… Красноярск. Но сейчас уже ничего не изменить, поезд ушел, эту песню по всей стране именно с такими словами знают и поют, без особого сожаления констатировал факт артист. А с этим Пакистаном, у нас, что действительно границы нет?

– Нет, с Турцией есть, а с Пакистаном нет.

– Надо ж ерунда какая. Хотя знаешь, вспомнил, несколько лет назад, на этот Пакистан, будь он неладен, мне уже кто-то указывал, что неточность. Я ведь никогда особо не был силен в географии. Сейчас вот поездил по стране, более или менее ориентируюсь, а раньше, – Высоцкий устало махнул рукой. – Потому и встречаются в некоторых моих песнях такие вот… неточности.

– Знаете, а я, когда слушал ваши песни, тоже все эти неточности как-то не замечал, вообще не воспринимал, настолько мне ваши песни нравились, хотя я географию всегда хорошо знал. И до сих пор бы внимания не обращал, если бы не та учительница, – словно оправдывался Федор.

– Надо ж… – бард с усмешкой покачал головой. – А эта учительница замечательная, которая все замечает, она, что тоже молодая?

– Я, вообще-то с ней не знаком, так со стороны иногда видел, когда старшим на школьной машине школьников с нашей точки возил. Да нет, она средних лет, пожалуй даже постарше вас будет, – вновь оправдывающимся тоном ответил Федор.

– Понятно. Запомни Федя, хоть эта ваша сельская училка и знает, что у нас нет границы с Пакистаном, а я не знаю… не знал, это все чушь, ерунда, плюнуть и растереть. Потому что не ее, а мои песни слушают и поют миллионы людей. И если я написал, что Буткеев из Краснодара сибиряк, то эти миллионы этому верят, и про границу с Пакистаном тоже. Чтобы критиковать мои стихи надо иметь моральное право, а такового эта ваша училка не имеет. Меня может критиковать только настоящий большой поэт, а таковых, только тебе признаюсь… таковых и вовсе нет, – Высоцкий явно разозленный разлил остатки рома, получилось меньше чем по полрюмки.

– Ну, как же, Владимир Семенович, неужели у нас нет хороших современных поэтов? – недоуменно отреагировал Федор на высказывание барда, вслед за ним словно воду сглотнув ром.

– А кто? Я вижу ты парень подкованный, грамотный. Давай на вскидку, кого ты из современных считаешь большим поэтом. Не хорошим, таких много, а настоящим большим, который войдет в историю как Пушкин, Лермонтов, – Высоцкий принялся закусывать тем, что оставалось на столе, но по-прежнему как будто не замечал курицу Киржнера.

– Ну, не знаю… ну кто сейчас больше всех на слуху… Мы «Юность», журнал выписываем, там иногда печатают, потом на их стихи тоже песни поют. Например, Рождественский, Вознесенский, Евтушенко, – назвал фамилии трех наиболее продвинутых советских поэтов Федор, ибо и его и Анны вкусы, как и значительной части советской молодежи тех лет формировал именно журнал «Юность».

– Я так и думал, что ты их назовешь. Знаю я их, с Андрюшкой Вознесенским очень даже дружен. Но опять по секрету признаюсь тебе, эти ребята очень ловко устроились, умудряются и диссидентов из себя корежить и в то же время от власти все иметь, и членство в Союзе Писателей, и книги хорошими тиражами, с гонорарами тоже нехилыми, и за границу их свободно пускают. Ну, да ладно Бог с ними, умеют жить ребята, молодцы. А вот ты на память хоть одно из их стихотворений сейчас вспомнишь? – Высоцкий хмуро смотрел на Федора, доедая последний остававшийся на столе Анин пирожок.

– Я… на память?… Да как-то сейчас… Хотя вот сейчас… Ведь это Евтушенко написал слова песни «Хотят ли русские войны», я ее помню, хотя и не всю, – озвучил первое, что пришло в голову Федор.

– А еще? – продолжал «давить» Высоцкий.

– Кажется, на слова Рождественского Магомаев пел песню «Свадьба»… – более ничего из творчества названных им поэтов Федор не вспомнил.

– Не густо. А моих песен ты сколько знаешь?

– Много, не сосчитать.

– Вот и народ так же. Этих официальных две-три, ну может с десяток, если их всех скопом посчитать, знают, а мои неофициальные по нескольку десятков, поют, друг у друга с магнитофонов переписывают. Разве не так?! – бард на последней фразе повысил голос.

– Так… – восхищенно смотрел на него Федор.

– Так кто же по-настоящему большой, народный поэт, они официальные члены Союза Писателей, или я… не член ничего!

Федор растерянно моргал глазами, не зная, что отвечать.

– Вот так-то старлей, запомни, настоящий судья для поэта, артиста, это не критик хоть столичный, хоть сельский, а народ, зрители, слушатели…

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая только храпом спящих майоров. У Федора шла кругом голова и от «коктейля», получившегося в результате смешения водки с ромом и осознания, что своими словами он основательно разозлил барда. Высоцкий хмуро обозревал остатки пиршества на столе. Похоже, ему еще хотелось выпить, но спиртное закончилось. Из закуски оставалась только курица Киржнера и немного доронинской квашеной капусты. Высоцкий, в очередной раз проигнорировав курицу, поддел на вилку капусту и стал с хрустом ее жевать.

– Да, тяжелая здесь у вас служба ребята, прямо скажу не фонтан, – бард вдруг резко сменил тему. – А вам тут за отдаленность и прочие неудобства какой-нибудь коэффициент к зарплате доплачивают, или как на Дальнем Востоке, где год за полтора идет?

– Коэффициент есть, но так мелочь, всего пятнадцать процентов к должностному окладу, а выслуга как в Москве или Крыму год за год, – с явным неудовольствием озвучил «плату» за перенесение «тягот и лишений» Федор.

– Знаешь, – бард перестал жевать и заговорил вновь доверительно, – я ведь большую часть жизни в Москве живу, ну еще в детстве с отцом в Германии, он там служил. А сейчас вот последние лет десять по Союзу часто туда-сюда мотаюсь и не перестаю удивляться, сколько же у нас малопригодных для нормальной жизни дыр. Мне вот тут говорили, что в этих горах добывается чуть не вся таблица Менделеева. Так почему же при таком богатстве люди здесь так убого живут? – Высоцкий одновременно обращался вроде бы к Федору и в пространство.

– Ну почему же, Владимир Семенович, я хоть сам и деревенский родом, но успел всякого повидать, и не так уж плохо здесь живут люди. Я вот здесь уже четвертый год после училища, так вначале и жена стонала, и сам хотел отсюда поскорее куда-нибудь перевестись, но постепенно привыкли. Люди здесь в большинстве своем живут очень хорошие, а это главное, – вступился за край Федор.

– Это ты молодец, и жена твоя, что духом не падаете, и вообще спасибо тебе за откровенность, за приглашение, за то, что накормили. Тезка вон, как проспится, ты ему передай мою благодарность, его капуста под выпивку отлично шла. Как бы мне хотелось сейчас, что-нибудь для тебя спеть, да нельзя, и гитару не взял, да и не время. Когда вот так же в компании выпиваю, и меня уговаривают спой да спой, не могу, противно, каким-то холуем себя чувствую. А вот так как сейчас, по-человечески, от души, и с интересными людьми, самому спеть охота, безо всяких уговоров. Вы ребята мне понравились, и ты Федя и Володя, одногодок мой. Не забудь передать ему всех благ, хороший он мужик, – Высоцкий вновь явно намеренно не упомянул Киржнера, давая понять, что его он почему-то нормальным мужиком не считает, хоть не перекинулся с ним и словом.