Римская история в лицах - Лев Остерман

«Речи продлились до ночи, — продолжает Тит Ливий, — и день суда был отложен. Когда он настал, трибуны с рассветом расселись на рострах. Обвиняемый, вызванный в суд, с большой толпой друзей и клиентов прошел посреди собрания и подошел к рострам. В наступившей тишине он сказал: «Народные трибуны и вы, квириты! Ныне годовщина того дня, когда я счастливо и благополучно в открытом бою сразился в Африке с Ганнибалом и карфагенянами. А потому было бы справедливо оставить на сегодня все тяжбы и ссоры. Я отсюда сейчас же иду на Капитолий поклониться Юпитеру Всеблагому Величайшему, Юноне, Минерве и прочим богам, охраняющим Капитолий и крепость, и возблагодарю их за то, что они мне и в этот день, и многократно в других случаях давали разум и силы достойно служить государству. И вы, квириты, те, кому это не в тягость, пойдите также со мною и молите богов, чтобы и впредь были у вас вожди, подобные мне...» От ростр он отправился на Капитолий. Вслед за Сципионом отвернулось от обвинителей и пошло за ним все собрание, так что наконец даже писцы и посыльные оставили трибунов. С ними не осталось никого, кроме рабов-служителей и глашатая, который с ростр выкликал обвиняемого. Сципион, сопровождаемый римским народом, обошел все храмы не только на Капитолии, но и по всему Городу. Этот день — благодаря народному сочувствию и заслуженному признанию величия Сципиона — стал для него едва ли не более славным, нежели тот, когда он вступил в город, справляя триумф над царем Сифаком и карфагенянами.

Великолепный тот день воссиял для Сципиона последним. Предвидя в будущем силу зависти и борьбу с трибунами, он, когда суд был надолго отсрочен, удалился в свое литерноское имение с твердым намерением в суд не являться. Слишком гордый — и от природы, и от привычки к большим успехам, — он знал, что не сможет мириться с положением подсудимого и смиренно выслушивать судей. Когда наступил день суда и он туда не явился и его стали вызывать, Луций Сципион оправдывал его неявку болезнью. Трибуны, потребовавшие Публия в суд, этого извинения не принимали и обвиняли его в том, что он не явился на суд от той же надменности, с какой оставил суд, народных трибунов и народное собрание...

В то время был народным трибуном Тиберий Семпроний Гракх, у которого были ссоры с Публием Сципионом. Когда он запретил приписать свое имя к постановлению сотоварищей (декреты принимались согласованно всеми десятью трибунами. Отказ Гракха мог означать его намерение наложить вето на этот декрет), все ожидали, что его предложение будет еще суровее, но он решил так: «Раз Луций Сципион извиняет неявку брата болезнью, то нам надо счесть это объяснение удовлетворительным. Я не допущу, чтобы кто-то обвинял Публия Сципиона до его возвращения в Рим; и даже тогда я, если он обратится ко мне за помощью, освобожу его от явки в суд (у трибунов издревле было такое право. — Л.О.). Своими деяниями, почестями, полученными от римского народа, Публий Сципион, с согласия богов и людей, вознесся так высоко, что зазорно ему стоять подсудимым под рострами и слушать попреки юнцов, а для народа римского это было б еще постыднее».

К этому своему постановлению он добавил пылкую речь, которую закончил так: «Неужели никакие заслуги славного мужа, никакие почести, оказанные ему вами, квириты, не обеспечат ему безопасного, можно сказать священного, убежища, где бы он мог провести свою старость если не в почете, то хоть в покое, без оскорблений?» Решение и присоединенная к нему речь Семпрония Гракха подействовали не только на всех присутствующих, но даже и на самих обвинителей; они сказали, что поразмыслят о том, чего требуют от них их право и долг. Потом, когда народное собрание было распущено, началось заседание сената. Тут все сенаторское сословие, особенно бывшие консулы и старейшины, рассыпалось в благодарностях Тиберию Гракху за то, что он поставил общее выше личной вражды. Петиллиев всячески порицали за то, что они хотели блеснуть, очерняя других, ища себе славного триумфа за победу над Сципионом. С той поры о Сципионе больше не говорили. Он провел конец жизни в Литерне, не скучая по Городу. Умирая в деревне, он, как рассказывают, велел там же похоронить его и воздвигнуть там памятник, не желая себе похорон в неблагодарном отечестве. «Достойный памяти муж»» (Там же. XXXVIII, 50-53) Сципион умер еще совсем молодым, в пятьдесят два года — в том же 183-м году, что и Ганнибал.

В своей Истории Полибий, как на знак величия души Сципиона, обращает внимание читателя на то, что Публий неизменно отвергал титул царя и царскую власть, каковые готовы были ему вручить покоренные им народы. Рассказав вначале о том, как Сципиона царем провозгласили было испанцы (его отказ нам уже известен), Полибий далее пишет:

«Но изумление наше перед необычайным величием души этого человека станет еще больше, когда мы взглянем на последнее время его жизни: кроме замирения Иберии, он сокрушил могущество карфагенян, покорив власти родного города наибольшую и самую лучшую часть Ливии... покорил Азию и царей Сирии, подчинил римлянам благодатнейшую и обширнейшую часть мира, при этом имел случай присвоить себе царскую власть, в какой бы стране ни задумал и ни пожелал... Но Публий благородством души настолько превосходил всех людей, что отклонил от себя высшее благо, какого только люди могут просить у богов, именно царскую власть, хотя судьба много раз давала ему благо это в руки; выше собственного почетного и завидного положения он ставил отечество и долг перед ним». (Полибий. Всеобщая История. X, 40)

Да, не похоже, чтобы такой человек унизился до взяточничества, в котором его обвинили римские трибуны. И все же... Ах, как просто недобросовестным людям легким дуновением клеветы бросить тень сомнения на доброе имя своего великого современника — тень тоже легкую, эфемерную, но навеки. К счастью, в данном случае у нас есть свидетель «богатства», добытого Сципионом. Хотя этот свидетель жил двумя столетиями позже, его показания основаны на «вещественных доказательствах».

Во второй половине I века нашей эры знаменитый римский философ и гуманист Луций Сенека в одном из своих писем сообщает о посещении бывшей усадьбы Публия Сципиона. Он пишет:

«Сенека приветствует Луцилия!

Я пишу тебе из усадьбы Сципиона Африканского... (здесь я пропущу фрагмент письма, который приведу чуть ниже. — Л.О.)... Я видел усадьбу, сложенную из прямоугольных глыб, стену, окружающий лес, башни, возведенные с обеих сторон усадьбы как защитные укрепления, водохранилище, выкопанное под всеми постройками и посадками, так что запаса хватило бы хоть на целое войско; видел и баньку, тесную и темную, по обыкновению древних: ведь нашим предкам казалось, что нет тепла без темноты. Большим удовольствием было для меня созерцать нравы Сципиона и наши нравы. В этой темноте гроза Карфагена... омывал тело, усталое от сельских трудов, — ведь он закалял себя работой и сам (таков был обычай в старину) возделывал землю. Под этой убогой кровлей он стоял, на этот дешевый пол ступал...». (Л.Сенека. Письма к Луцилию. № 86)

На крепость похоже, а на дворец или хотя бы просто богатую виллу, какие уже начали появляться в ту пору, — непохоже. Так что и тень сомнения в неподкупности Сципиона мы можем отбросить.

Делил ли с ним кто-нибудь добровольное затворничество последних лет жизни? Сведений об этом я не нашел. О женах великих людей той ранней поры римские историки не писали. Это позже — к концу республиканского периода — женщины начнут играть немалую роль в политической жизни Рима и появятся в исторических хрониках. Но у Сципиона был сын, которого из плена вернул ему Антиох. Что стало с ним? Вероятно, он умер, так как незадолго до своей кончины Публий усыновил двоюродного брата, которому едва исполнился год. Обычно в Риме к усыновлению прибегали ради сохранения преемственности религии семейного очага — когда собственных прямых наследников по мужской линии не было. Так что утешения завещать свою славу родному сыну Сципион, видимо, был лишен. Хотя, как мы узнаем позже, усыновленного им младенца ожидало тоже славное будущее.

Но почему же все-таки на Сципиона так набросились народные трибуны — все, кроме одного Гракха? Из того, что нам рассказали Полибий и Тит Ливий, мы видели: характер у победителя Ганнибала был гордый и крутой, подчиниться власти сената, народных трибунов, да и вообще государства, ему, видно, было нелегко. Теперь можно восстановить и понять начало цитированного выше письма Сенеки и им закончить рассказ о Публии Корнелии Сципионе Африканском:

«Сенека приветствует Луцилия!

Я пишу тебе из усадьбы Сципиона Африканского, почтив его маны и алтарь, который, сдается мне, и есть могила великого человека. Я убеждаю себя, что душа его вернулась в небо, откуда снизошла, — и не за то, что он предводительствовал многолюдным войском... а за его необычайную скромность и верность долгу, которые, я считаю, больше заслуживали восхищения в дни, когда он покинул родину, нежели когда защищал ее. Или Сципион, или свобода должны были уйти из Рима. И он сказал: «Я ничего не хочу менять ни в законах, ни в установлениях; пусть все граждане будут равноправны. Пользуйся моим благодеянием без меня, родина! Благодаря мне стала ты свободна, благодаря мне все увидят, что ты свободна! Если я стал больше, чем тебе полезно, я ухожу!» Как мне не восхищаться этим величием души, с которым он удалился в добровольное изгнание, избавив отчизну от бремени? Ведь дело дошло до того, что либо Сципион ущемил бы свободу, либо свобода — волю Сципиона. И то, и другое было бы нечестием — и он уступил место законам, а сам уединился в Литерне...» (Там же)