Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория - Юрий Вяземский

И вот что он мне рассказал.

II. Дальнейшее падение Юлии — или, как Вардий именовал этот процесс, «разжигание пожара» — делилось на три этапа. И в каждом этапе было по три стадии.

«Проделки» -

так Гней Эдий окрестил первый этап. А первую стадию назвал забавы. Юлия к ним приступила почти сразу же после того, как в последний раз побывала у Феникса, то есть летом, в июне, в консульство Луция Цезаря и Пассиена Руфа. Как забавлялись? Ну, например:

Переодевшись в мужскую одежду — германские штаны и галльскую рубаху, чтобы удобнее было скакать на лошади, — Юлия стала сопровождать Антония на рыбалку. На рыбалку из женщин никого с собой не брала. Но с Юлией часто отправлялся на озера или на реки некто Пупилий. Этот Пупилий, во-первых, никогда не входил в число Юлиных адептов. Во-вторых, выехав вместе со всеми на рыбалку, по прибытии на место он имел обыкновение исчезать. В-третьих, именно когда исчезал Пупилий, у Юла Антония одна за другой начинали ловиться на крючок огромные рыбины, тащить которых на берег было проще простого, так как они либо очень слабо сопротивлялись, либо, вынутые из воды, вообще были, как греки говорят, «уснувшими». Через какое-то время после того, как клев прекращался и рыбаки усаживались закусывать, выпивать и играть в кости, объявлялся Пупилий, предлагая какую-нибудь смешную историю, объяснявшую его задержку в пути. С каждым разом ему все меньше и меньше верили, однако, как ни старались, не могли обнаружить его присутствия во время самой рыбалки. Он сам себя, наконец, обнаружил. Когда однажды Юл Антоний вытащил из реки не просто «уснувшую», а копченую рыбину, следом за этим уловом из речного водоворота возле коряги появился Пупилий, держа в одной руке полую тростинку, а в другой пояс в ладонь шириной, обитый свинцовыми бляхами…Пупилий, как вскорости выяснилось, был на юге Италии знаменитым ныряльщиком…

Когда в декабре начались Сатурналии, Юл и Юлия не один вечер, а три дня и три ночи подряд не покидали застолья в карин-ском доме, пригласив туда всех адептов, общим числом человек пятьдесят. Все были в рабских одеяниях, даже Пульхра заставили. Рабов же своих Юлия нарядила: женщин — в свои одежды, мужчин — в одежды своего мужа Тиберия, в сенаторскую тогу — истопника и в консульскую тогу — мусорщика. Извели чуть ли не месячные запасы провизии. Одних кабанов было зажарено и съедено не менее пятнадцати. И множество павлинов, журавлей, гусей, африканских цесарок, великое множество краснобородок, мурен, угрей, камбал и касперов, горы дроздов, паштетов и разных колбас. И чего никогда не было в этом доме — были приглашены мимы, шуты и фокусники; бренчали на своих инструментах субуррские кифаристки, приторно надушенные, с желтыми розами в косах, сплетенных узлом на лаконский манер; гадесские танцовщицы распевали свои скабрезные песенки и отплясывали разнузданные, похотливые танцы. И Юлия, всегда презиравшая подобные низменные развлечения, теперь с неподдельным интересом и с видимым удовольствием за ними наблюдала, повторяя за певицами особенно пошлые строки и несколько раз разражаясь внезапным, хриплым, будто припадочным хохотом, от которого у Вардия, как он сам мне признался, холодок пробегал по спине… И факелы, факелы! Их было великое множество. Они висели и блестели в разных местах и притом в таких разнообразных положениях и фигурах, что составляли ромбы, квадраты и круги.

Сатурналии в том году заканчивались на четырнадцатый день до январских календ. Пиры завершились, господа снова стали господами, а рабы — рабами; никто больше не переодевался и не играл в «Сатурновы времена». Но не Юлия и не Юл со своими адептами. На тринадцатый день до календ они так же буйно и невоздержанно в плане еды пировали в доме Юла Антония, попирая закон о роскоши, принятый в консульство Гая Фурния и Гая Юния Силана. На двенадцатый день — у Гракха. На одиннадцатый — у Луция Авдасия, на десятый — у Руфа Сальвидиена. Более того, Юлия так и осталась в платье рабыни, а Феба наряжалась в одежды своей госпожи, каждый день их меняя. В рабской одежде разгуливал и Квинтий Криспин, главный заводила на этой стадии забав.

На девятый день до январских календ после попойки у Вибия Рабирия компания отправилась гулять по ночным римским улицам, шумела возле домов горожан, вызывала хозяев и требовала, чтобы они тотчас присоединились к гуляющим. Гуляли сначала по Субурре. Некоторые хозяева действительно примыкали, другие — отшучивались и уходили спать, третьи — нервничали и ругались. Когда на следующий день, на восьмой, стали шуметь и проказничать на Целии, некоторые сонные горожане уже грозились спустить собак. Когда же на седьмой день перебрались безобразничать на Авентин, один то ли сенатор, то ли богатый всадник вызвал ночную стражу; Гракх, пользуясь своей известностью в Городе и приятельскими отношениями с Сеем Страбоном, префектом Рима, стражников отправил обратно, а перед хозяином почтительно извинился. Но в другом доме, который они принялись осаждать своими криками, рыком труб, писком свирелей, вскриками флейт и грохотом бубнов, в доме этом жил какой-то богатый чужеземец, не знавший в лицо ни консуляра Юла Антония, ни знаменитого Семпрония Гракха, ни сенатора Аппия Пульхра, ни фламина Аполлона Руфа Сальвидиена, — он вооружил палками своих многочисленных рабов и велел им разогнать дебоширов. Возникла нешуточная потасовка, в которой сильнее других пострадал Квинтий Криспин, который в этих ночных походах всегда был, как говорят военные, «на острие атаки», то есть лез вперед со своими шутками и остротами.

Намяли бока также почти всем «амиметобиям» — так Юл Антоний однажды обозвал юных щеголей, крутившихся возле Гракха и вместе с ним принятых в Юлину адептуру. Их было не менее десятка. Их можно было узнать по множеству колец, украшавших их пальцы (иногда до пяти-шести штук на каждом); по редкостной белизне кожи, ежедневно натираемой пемзой; по изящно причесанным и надушенным волосам, по покрытому мягкой пушистой бородкой подбородку, по длине туники и рукавов, по блеску и изяществу тоги, замечательной своей необыкновенной шириной. Они прямо-таки светились в темноте, но драться с рабами умели плохо. Вдобавок были сильно навеселе.

Юл же со своими молодчиками держался в стороне. Он, надо сказать, на этом этапе вообще старался не привлекать к себе особого внимания, словно полководец, высылая в авангард Криспина или амиметобиев. На пирах был немногословен, ел мало и почти не пил вина, сохраняя внимательную и суровую трезвость, что сильно настораживало Вардия.

Но еще сильнее настораживала его Юлия, вернее, ее дикий, внезапный, гортанный хохот, ничем внешним, вроде бы, не вызванный… Вардий сказал, что, по его представлению, подобные звуки могли издавать эриннии, змееволосые богини, когда они преследовали несчастного Ореста… И даже когда Юлия не смеялась, молча разглядывала своих спутников или следила за их проделками, этот чудовищный смех, казалось, трепетал на ее губах.

III. В новом году, в консульство Корнелия Лентула Косса и Марка Валерия Мессалина — да, того самого Мессалина, который был старшим сыном Мессалы Корвина и братом Котты Максима, вот какую уже сделал карьеру! — в консульство Мессалина и Лентула с середины января, через несколько дней после Карменталий, началась вторая стадия первого этапа, которую Вардий именовал таким неприличным словом, что я не хочу его повторять, даже мысленно.

Юлия на день, иногда на несколько стала исчезать из дома. Сопровождала ее в этих исчезновениях только Феба, которая, естественно, тоже исчезала из поля зрения других адептов. Впрочем, их несколько раз видели в районе Марсова поля и один раз на Пинции у спуска к Фламиниевой дороге. Фебу узнали по одеянию, которое обычно носила Юлия — особенно по ее желтым брильянтом; Юлию же очень трудно было узнать, так как он скрыла свои рыжие волосы под серым капюшоном, насурьмила брови и веки, набелила лицо и губы кроваво накрасила, как какая-нибудь заработчица. Только по Фебе и догадались, что рядом с ней — Юлия. А кто же еще?

Тут мне придется сделать маленькое отступление, потому что и Вардий его сделал.

IV. На Квиринале, на краю Агриппова поля, жил некто Квинт Порций, всадник и бывший военный трибун. В шестое консульство Августа он успешно воевал в Мезии и во Фракии и из похода вернулся с богатой добычей, с десятком рабов, среди которых был десятилетний фракийский мальчишка. У него было имя, состоявшее из одних согласных: Грврд или даже Грврдн — язык сломаешь, и уважающий себя римлянин никогда не возьмется такое варварство выговаривать. Порций прозвал его Бессом, потому что он был захвачен во фракийском племени бессов.

Бесс этот скоро подрос и, хотя был невысокого роста и с виду тщедушным, однако обладал поразительными способностями. Однажды он в чем-то тяжело провинился, и хозяин решил его примерно высечь. Шесть рабов пытались поймать юношу, но он никак не давался им в руки, ловко от них увертываясь. Когда же его все-таки изловили и стали пороть, он с удивительным мужеством переносил наказание, хотя секли его не розгами, а кожаным флагеллом, правда, без шипов и костяшек. Квинт Порций, хозяин, не мог не обратить внимания на эту поразительную стойкость — Бесс не только не кричал, он даже не морщился лицом, когда его с усердием полосовали, — а также на невероятную подвижность и восхитительную увертливость, ранее проявленные юношей. Квинт велел прекратить наказание. А когда Бесс отлежался, Порций отвел его в школу Лепидов, ту, что у цирка Статилия Тавра…Квинт был большим поклонником гладиаторских боев.