Афон и его святыни - Анна Маркова

При блестящих природных дарованиях, соединенных с прилежанием и трудами, он достиг такой степени образования, что считался одним из блестящих ученых своего времени. Памятниками высокого его образования остались для нас Слово на Введение во храм Пресвятой Богородицы, Канон сорока мученикам и Канон Честному Кресту. Впоследствии, император Роман Старший в своей грамоте (хрисовуле), данной Павлу на устроение обители на святой Горе Афонской, называет его величайшим из философов.

Но ни высокое образование, ни блестящее положение в обществе не удовлетворяли душевной жажды Прокопия. И он решил, отказавшись от всего, удалиться в пустыню. Покинув Константинополь, он прибыл на Афон не вельможей, оставившем свет, но под видом нищего – одевшись в убогое рубище.

Там, прежде всего, обошел он все обители, всмотрелся в образ подвижнической жизни и поступил в так называемую обитель Ксиропотам, которая основана была царицей Пульхерией. Незадолго до этого обитель была опустошена набегами пиратов.

Живописное местоположение, тишина пустыни и безмолвие восхитили Прокопия. Он построил себе на развалинах обители небольшую келью. Там же, по соседству, жил благочестивый пустынник Косма. Он стал наставником Прокопия и вскоре постриг его в монашество с именем Павла. С принятием пострига Павел к прежним постным и молитвенным трудам приложил новые – так что постелью для него была земля, а возглавием – камень.

Слава о святой его жизни пронеслась по всей Святой Горе и была для многих побуждением и назидательным образцом подражания. Сам Павел в чувстве смиренномудрия старался, со своей стороны, представлять себя неученым и простым, но не в силах был утаиться – слава о нем скоро дошла и до прота.

Как-то раз, когда он пришел в Карею, прот узнал о нем, призвал его к себе и спрашивал, кто он и откуда. Павел отвечал на это: «Я нищий инок, как ты сам видишь, святой отец, уединяюсь в развалинах Ксиропотамского монастыря» [1, с. 535]. Тронутый смирением Павла, прот оставил его в покое, а иноки с той поры начали называть его Павлом Ксиропотамским, да и самая обитель Пульхерии впоследствии усвоила и сохранила доныне название Ксиропотамской, что значит в русском переводе «сухой поток».

Как раз в это время император Роман Лакапин, близко знавший преподобного Павла, приказал разыскать его, дабы вновь призвать ко двору. Преподобного Павла нашли на Святой Горе и пригласили в Константинополь. Но лишь при посредничестве прота им удалось уговорить преподобного.

Преподобный Павел, не изменяя долгу иноческому, явился среди придворного блеска и великолепия как нищий – в разодранной ряске и с крестом, а вельможи с почтительным видом и уважением желали принять его благословение. Сам император Роман в это время был болен. Павел, видя это, только лишь возложил на него руки – и больной выздоровел. Это чудо еще более прославило преподобного.

Признательный император, пока преподобный Павел пребывал в Константинополе, оказывал ему постоянное благоволение, давая ему полную свободу вести себя при дворе согласно аскетическим правилам и обетам отшельнической жизни. А чтоб всегда пользоваться его беседами, император поручил ему воспитание и образование в правилах христианской нравственности собственных своих детей.

Роман был во всех отношениях доволен преподобным Павлом. Но Павел, со своей стороны, начинал грустить по оставленной им пустыни, тем более что никакие удовольствия во всех видах царственного великолепия и придворных торжеств ему не приносили утешения. Наконец, не в силах будучи выносить томительное свое положение, он решился просить императора отпустить его на Святую Гору Афонскую.

«Государь! – говорил он. – Как рыба без воды, так и инок без условий келейной жизни и пустынного безмолвия жить не может: он мертв для Бога и безжизнен для того, чтоб в точности исполнять свой долг и обязательства в отношении к Богу. Мир – не иноческая стихия! Поэтому позволь мне удалиться в мою пустыню, где беседа с Богом составляет верховное благо моей души» [1, с. 536–537]. Грустно было императору расстаться с преподобным Павлом, к которому питал он самое глубокое уважение. Однако

Роман не решился удерживать его при себе против собственной воли преподобного.

Он сказал только:

– Не хотелось бы мне, святой отец, разлучаться с тобою, доколе я жив, потому что ты много доставил мне утешения и был руководителем в путях спасения, но насильно удерживать тебя не смею. Прошу только об одном: возьми сколько угодно моих сокровищ и расточи их по бедным, в поминовение души моей.

– Государь! – отвечал на это Павел. – Не нуждаюсь я в твоих сокровищах и не могу раздавать их: есть множество нищих и здесь – призирай их сам. Впрочем, если желаешь оставить вечную по себе память, благословение и молитвенную помощь душе твоей за гробом, возобнови на Святой Горе монастырь, основанный царицею Пульхерией и ныне пиратами превращенный в развалины [1, с. 537].

Предложение преподобного было принято. Император из собственных сокровищ отпустил суммы на возобновление монастыря, поручил это дело своим поверенным, и Ксиропотам с тех пор – в достойной царственного ктиторства красоте и великолепии. Не довольствуясь этим, Роман для освящения храма в новой обители назначил сына своего, Феофила, занимавшего тогда кафедру Константинопольской Церкви. И этого мало: в изъявление особенного своего благоволения и внимательности к преподобному Павлу царь, при отбытии его из Константинополя, ввел его в свою сокровищницу и предложил ему в напутствие бесценный дар – значительного размера часть Животворящего Древа Креста Господня.

Сам император в своей грамоте, данной на имя преподобного Павла, говорит об этом так: «С некоторыми из вельмож моих, войдя в царскую мою сокровищницу, я между частицами древа Животворящего Креста нашел более других значительную, достойную удивления – особенно тем, что на ней и доныне виден незабвенный памятник Владычней страсти – отверстие, где была пригвождена Божественная плоть Господа моего, в очищение грехов наших, и где струилась пресвятая Его кровь. Длина и поперечник этой частицы в локоть с лишком, а ширина – в меру двух сложенных перстов, толщины же – в один перст; весу в ней сто драхм. Это святое сокровище, это страшное знамение Небесного Царя, долженствующее явиться на небе пред пришествием Сына Человеческого на Суд живых и мертвых, это Божественное орудие спасения нашего я с любовью пожертвовал преподобнейшему Павлу Ксиропотамскому, в неотъемлемую собственность обители, на мое царское иждивение возобновляющейся – пожертвовал до того времени, когда приидет Господь. Требую, чтобы этот дар отпущен был с церковными и военными почестями, а положат его пусть во святом алтаре, в освящение и утверждение царской нашей обители» [1, с. 537–538].