Собрание сочинений в четырех томах. 4 том. - Борис Горбатов

— Ох, не знает центр про наши дела, не знает! — качая головой, говорил дядя Прокоп. — Конечно, контора пишет — на бумаге все гладко. Бумага иной раз и солнце заслонить может.

Но девятого апреля на «Крутой Марии» стало известно, что вчера Центральный Комитет партии и Совет Народных Комиссаров приняли, за подписями Сталина и Молотова, специальное постановление о работе угольной промышленности Донбасса. Это постановление прочел на наряде новый секретарь шахтпарткома: Ворожцова уже не было на шахте.

— «Совнарком Союза и ЦК ВКП(б), — медленно начал читать секретарь, и все люди в нарядной притихли, а глуховатый крепильщик Кандыбин протискался вперед и сел на пол прямо перед секретарем. — Совнарком Союза и ЦК ВКП(б), — читал секретарь, — устанавливают, что, несмотря на непрерывный рост технической вооруженности Донбасса и улучшение рабочего снабжения, план добычи не только не выполняется и добыча угля не только не возросла, а наоборот, упала... СНК Союза и ЦК ВКП(б) считают, что главной причиной этого позорного движения назад является все еще не изжитый, окончательно обанкротившийся канцелярско-бюрократический метод руководства угольной промышленностью...»

— Верно! — вздохнул кто-то за спиной Виктора. Но Виктор не обернулся. Он внимательно слушал. Сперва с удивлением: «Смотри-ка, да ведь это про нашу «Крутую Марию» написано!» Потом с радостью: «A-а, так, значит, там, наверху, все известно? Это хорошо, что известно!» Затем встревоженно: «Но как же выкарабкаться, как выкарабкаться-то?» И, наконец, с восторгом, когда тем же суровым и ясным языком постановление продиктовало, как Донбассу выйти из позорного прорыва.

Да, те, кто подписал это постановление, хорошо знали, что творилось на шахтах Донбасса в эту тревожную зиму! Знали куда больше, чем знал об этом Виктор Абросимов, шахтер «Крутой Марии». А главное, видели и указывали причины и корни прорыва. Бывало, замаявшись в бесконечной возне с неисправными шлангами, в руготне со слесарями и механиками, в мелких стычках с десятниками и начальниками, Виктор в отчаянии восклицал: «Кругом безобразие, а концов не найдешь!» «А тут, — думал он, слушая постановление правительства, нашли-таки концы!» Нашли и указали виновников, поименно назвали их антимеханизаторами и чинушами, которые «не поняли этого коренного изменения в условиях добычи угла при ее механизации и продолжают рассматривать шахту как место работы простых землекопов, тогда как шахта превратилась уже в настоящий завод со сложными механизмами...»

«Да, крепко припечатано!» — с восторгом думал Виктор, слушая крутые слова постановления о виновниках беспримерной текучести в Донбассе, когда «значительная часть рабочих и служащих, если не большинство, не столько работает, сколько бродит «без устали» от шахты к шахте, из шахты в деревню, из деревни в шахту, взваливая всю тяжесть работы по добыче угля на наиболее честных и постоянных рабочих и служащих угольного Донбасса». Постановление требовало положить этому конец, навести порядок на шахте, чтоб появился на ней один, но настоящий хозяин, ликвидировать уравниловку в системе заработной платы, сосредоточить на шахтах лучших хозяйственников и инженеров, перебросив их из аппаратов трестов и учреждений в шахты, поднять среди рабочих новую волну социалистического соревнования и ударничества и добиться полного выполнения плана добычи угля.

— Ну, ребята, — громко сказал старик Треухов, учитель Мити Закорко, когда секретарь дочитал до конца, — теперь не журись! Сам товарищ Сталин взялся за наши дела — значит, порядок будет! — Как всегда, старик сказал за всех то, что все чувствовали...

Через несколько дней в Сталине открылась Вседонецкая конференция шахтеров-ударников. Делегатами от «Крутой Марин» поехали Прокоп Максимович Лесняк, Митя Закорко и Виктор. Впервые был Виктор на таком почетном слете. В местной газете писали, что тут собралась вся шахтерская гвардия, весь цвет угольного Донбасса. Виктору это было лестно читать. «Значит, и я теперь отношусь к гвардии», — с гордостью подумал он. Дядя Прокоп показывал ему и Мите известных в Донбассе людей: заведующих шахтами, инженеров, забойщиков, проходчиков, знаменитую Королеву, активистку движения жен шахтеров. Королева была худенькая, маленькая старушка, в длинной черной юбке, в сапогах и в платочке, повязанном у горла. С виду она ничем не была примечательна и держалась среди делегатов тихо, по-бабьи жалась к стенам и колоннам.

— А ты Королиху послушай, как она выступать будет! — усмехнувшись, сказал Виктору дядя Прокоп. — Гроза, а не баба! Всем тут достанется от нее, не сомневайся: и наркомам и стрелочникам. — И вдруг вздохнул: — Вот и мать моя, покойница, такая же была бесстрашная.

Прошел Никита Изотов, высокий, плечистый, осанистый. Виктор узнал его и почтительно посторонился, дал дорогу. А потом долго смотрел вслед, как идет Изотов через весь зал по проходу, уверенно, словно по ходку родной шахты. К нему тотчас же бросились какие-то люди, может быть корреспонденты, может быть служащие треста, и стали что-то торопливо и вразнобой говорить ему, а он, заложив руки за ремень своей полувоенной гимнастерки, спокойно и терпеливо слушал их, возвышаясь над всеми целой головой, русой, коротко остриженной сзади. «Да, вот кто настоящая шахтерская гвардия!» — с невольной завистью подумал Виктор.

На конференцию от Центрального Комитета партии приехал Лазарь Моисеевич Каганович. Делегаты тепло встретили его, когда он появился в президиуме. Виктор видел Кагановича впервые. И было лестно, что такой человек приехал к ним на конференцию, и немного неловко перед ним, что приехал он в то время, когда в доме, в Донбассе, беспорядок.

Это чувство неловкости испытывал и Прокоп Максимович Лесняк. «Да-а... Некрасиво мы выглядим в нашем нонешнем-то положении! — бормотал он. — Ох, некрасиво!» То же чувствовали многие делегаты, особенно старики. Один из них, сухонький, жилистый, «жвавый», как говорят в Донбассе, подошел в перерыве к дяде Прокопу и, не «поздоровавшись, сказал:

— Вот оно какие дела-то, куманек! Как говорится, всем сестрам по серьгам! — и сконфуженно вытер лысину платком. Лысина была синяя; это уголь светился под кожей. «Значит, в крепкий взрыв или завал попал он когда-то, бедолага!» — сообразил Виктор.

— Какая работа, такая и награда! — мрачнея, ответил дядя Прокоп.

— Да, заслужили, заслужили, дожили! — вздохнул сухонький старичок. — Всегда Донбасс запевалою был, а нонче...

— Ну, это временное явление, — сказал дядя Прокоп, и все вместе они двинулись к выходу.

Виктор думал, что дядя Прокоп и сухонький старичок давние приятели, и только по дороге в столовую, где кормили делегатов, с удивлением узнал, что старики в первый раз видят друг друга. Тут же и познакомились. Сухонький старичок оказался Колесниковым, забойщиком с «Юного коммунара». Виктор слыхивал про него: славился он тем, что, как и дядя Прокоп, любил обучать новичков забойщицкому искусству. Об этом писалось в газетах.

По дороге дядя Прокол неожиданно и без причины раскричался на Митю Закорко. Вся вина Мити была в том, что задержался он у киоска, где продавалась газированная вода, — заговорился с хорошенькой продавщицей. В столовую дядя Прокоп пришел совсем мрачным, даже есть не стал.

— Вы что ж не кушаете. Прокоп Максимович? — робко спросил Митя, чувствующий себя без вины виноватым. — Харч хороший.

— А ты заслужил этот харч?

— А отчего ж? — обиделся Митя. — Я ударник, я свое сполняю...

— Вот! — с горечью сказал Прокоп Максимович Колесникову. — Видишь, какая у них, у молодых, совесть!

— Ну, ничего!.. — снисходительно отозвался Колесников. — Народ молодой, балованный...

— Не балованный, а бессовестный, — проворчал дядя Прокоп. — Ни совести у них нет, ни стыда, ни памяти. А мы, старики, свою донбасскую славу помним! Оттого и стыдно нам сейчас...

С этим он и выступил на конференции. Взойдя на трибуну, он долго молчал, насупив брови, потом негромко сказал:

— Стыдно! — посмотрел в притихший зал и еще раз повторил: — Стыдно! — Видно, это одно слово, одно это чувство и нес он на трибуну. — Стыдно! — в третий раз и уже очень громко, с силой произнес он, и Виктору даже издали показалось, будто слезы блеснули на глазах старика. — Для нас, шахтеров, ничего не жалеет правительство! — продолжал Прокоп Максимович. — Килограмм хлеба получаем мы в такое трудное с продовольствием время. Килограмм! Никакой другой рабочий столько не получает. Только мы, шахтеры. А как мы оправдываем этот дорогой килограмм? А? Стыдно! — Он вдруг повернулся лицом к президиуму. — Так и товарищу Сталину передайте. Лазарь Моисеевич, мол горняки сами понимают: стыдно!

— Передам! — сказал Каганович.

Собирался выступить и Виктор. Нервно делал заметки в блокноте, но слова еще не просил: ждал, слушал. Дали слово Никите Изотову. Он, видно, привык уже выступать перед людьми. Уверенно вышел, положил локти на трибуну, потом подался всем большим своим телом вперед и сказал: