А дело шло к войне - Л Кербер

Это я понял, войдя в кабину летчиков. По ее лобовым стеклам струились языки голубого пламени, коки винтов и концы лопастей словно горели, с них стекали в пространство светящиеся шлейфы. Все выступающие части самолета: антенны, купол астрономического секстанта, обтекатели крыльев, воздухозаборники - сияли голубым, холодным огнем. Радиосвязь не действовала, стрелки магнитных и радиокомпасов самопроизвольно передвигались по шкалам.

А на горизонте, в кромешной тьме, возникали, перемещались и гасли сполохи северного сияния. Это силы природы наглядно демонстрировали:

"Что нам вы, что нам ваше чудо творения Ту-114 и его ответственнейшие пассажиры? Ничто! Былинки, не более... "

Экипаж был встревожен, да и как тут не встревожиться! М. А. Нюхтиков наклонился ко мне:

- Не опасно ли, не снизить ли высоту полета?

- А давно это? - спрашиваю.

- Минут десять-пятнадцать... Я, успокаивая его и себя:

- Думаю, что если бы опасно, с нами уже что-либо случилось бы. Видимо, мы попали в сильнейшую магнитную бурю. Воздух предельно наэлектризован, и на острых частях самолета возникли огни святого Эльма - тлеющие холодные разряды. А раз ничего не произошло, то скорее всего и не произойдет. Однако прошу - все внимание на курс! Сбиться с него ничего не стоит, и, если мы завезем НСХ на Северный полюс или в Африку, будет конфуз.

Тут Нюхтиков успокоил меня:

- Как только эта свистопляска началась, мы перешли на пилотирование по гироскопическим, автономным авиагоризонту и "Пионеру"...

("Пионер" - прибор, показывающий, помимо других параметров, еще и отклонение от курса. )

А зрелище было суровое, величественное. Я пошел в хвостовой салон, чтобы взглянуть оттуда сквозь иллюминаторы на крылья и мотогондолы. Внутри кабины огни притушены, в салонах полумрак. Все крепко спят, и это слава Богу, а то какой-нибудь проснувшийся нервнонастроенный пассажир вполне мог устроить панику на борту. Только в последнем ряду припал к окну встревоженный, побледневший охранник:

- Хочу разбудить полковника!

Я попросил его не делать этого.

В иллюминатор было видно, как с консолей крыла, с антистатиков и хвостиков мотогондол в пространство стекали, извивались, клубились и мерцали длинные хвосты голубоватого, холодного пламени.

Популярно изложив охраннику, что это такое, я вернулся к летчикам. Там все оставалось без перемен. Фейерверк продолжался уже с полчаса, за это время мы пролетели километров четыреста. Около четырех утра на востоке чуть посветлело. Приближался рассвет, и огни святого Эльма начали меркнуть, магнитная буря стала стихать. Восстановилась радиосвязь с Москвой. Оказывается, все это время, без радиосвязи, не зная, где мы, Москва гадала, не взорвалась ли на борту бомба, не погиб ли самолет?

Успокоились стрелки компасов, улеглась, нечего греха таить, тревога. Хотя мы теоретически и разобрались в явлении, но уж очень оно было величественное, таинственное.

Как хорошо, что знатные пассажиры почивали!

Часов в шесть утра Никита Сергеевич вышел из каюты, выпил стакан чая и начал диктовать стенографисткам свою московскую речь.

Проснулись и другие пассажиры, возникла обычная утренняя дорожная суета. Подали завтрак. Около восьми утра прошли Стокгольм, затем пересекли Балтийское море и от Великих Лук начали медленно снижаться. Под крылом промелькнули Руза, Звенигород.

Пользуясь тем, что ось посадочной полосы во Внукове почти совпала с нашим курсом, Якимов не делает круга и заходит на посадку с хода. Скрипят тормоза, подкатывают трапы, двери открыты.

Никита Сергеевич входит в пилотскую кабину, благодарит экипаж, жмет всем руки, выходит на трап и спускается на московскую землю. Встречают его сияющие Брежнев, Суслов и остальное Политбюро. Радо до смерти...