Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография - Замостьянов Арсений Александрович

Его уважали за основательность, за спокойные манеры, совсем не менторские. К тому же рабочие предпочитали тех большевиков, которые недолго пребывали в эмиграции и немало лет провели в суровых ссылках. Эта слава бежала впереди него. Конечно, Рыков не был единственным «страдальцем за рабочее дело». Но он двадцать лет исправно служил и партийным агитатором, и тайным дипломатом, и управленцем небольших, но разбросанных по всей стране ячеек. И так далее, и так далее. И поэтому его лояльно принимали на больших московских (да и петроградских) предприятиях. Не прогоняли, почти не поколачивали. Быть может, за это Ленин все еще ценил Рыкова, несмотря на споры. Таких заправских мастеров агитации и пропаганды (а также политического просвещения) в партии насчитывалось совсем немного. Уже тогда складывался стиль Рыкова, основные направления, в которых он считал себя компетентным. Не формально по образованию, а по кругозору и интересам. Он любил говорить о перспективах социалистического производства. О том, как рабочие станут хозяевами предприятий. О том, что не будет увольнений, но нужно будет учиться, осваивать новую технику. Никакой буржуазии — только управленцы «на окладе» и рабочие. Что он еще умел почти в совершенстве — заниматься снабжением рабочих отрядов. Этим Рыков занимался в августе и сентябре — по большей части в Москве.

Летом и в начале осени 1917 года с особенной остротой проявился давний раскол российского общества. Да, у нас было две России, которые редко соприкасались. Первые и после крушения империи не потеряли имперский лоск, будучи по убеждениям либералами, республиканцами. У многих этот лоск был уже буржуазного происхождения — почти как в Европах, а то и не хуже. Они великолепно вписывались в богатые дворцовые интерьеры, планировали развиваться вместе с крупнейшими президентами, монархами и деловыми людьми мира, старались общаться с их представителями на равных. Разумеется, они не сомневались, что Учредительное собрание превратит Россию в централизованную буржуазную республику, которая в международном оркестре займет прежнее место империи. Только — без монархических предрассудков, без расточительной нагрузки на бюджет, связанной с образом жизни многочисленной царской семьи. Эти люди умели носить фрак, держаться прямо, свободно могли затеять и поддержать светскую беседу, но… не понимали и почти не знали вторую Россию, которую в глубине души считали «татарщиной» и «Азией». И надеялись (во многом наивно), что эта Россия рано или поздно вернется к сохе и станкам и исчезнет из политической повестки дня. Стоит только закончить войну…

Рыков варился и витал только во второй России, в нижних пластах империи. И даже крестьянство, которое для большевиков было во многом чужеродной средой, знал неплохо. В элитарных кругах он, как и полагалось члену РСДРП(б), выглядел представителем враждебной силы — как и почти все большевики, за редкими исключениями вроде Красина.

Большая страна — это всегда разные реальности. Горожанам никогда не понять землепашцев, а уж «элите из элит» — и подавно трудно проникнуться проблемами тех, кто «слаще моркови ничего не едал». Рыков с его саратовским детством об этом прекрасно знал — особенно после холерных мятежей, по сути — крестьянских.

…15 сентября на заседании ЦК шло обсуждение писем Ленина, которые сохранились в истории под красноречивыми названиями: «Большевики должны взять власть» и «Марксизм и восстание». Рыков в то время был, кроме прочего, членом исполкома Моссовета — и к нему снова прислушивались всерьез. Эта встреча не стала заочной победой Старика. Умеренные — включая Рыкова — оказались на коне, радикализировать настроение партийцев не удалось. Скорее они предпочли выжидательную позицию и опасались провокаций. ЦК принял резонное решение не допускать стихийных преждевременных выступлений рабочих и солдат. Это не означало прямого отказа от ленинских рекомендаций, но не говорило и о том, что большевики готовы сломя голову бежать за своим вожаком.

Зато появились новые козыри для получения власти «парламентским» путем — через Советы, с опорой на ораторское и организаторское мастерство Троцкого. Осень после победы над корниловцами стала для большевиков временем нового расцвета. Им удалось добиться большинства в президиуме Петросовета — органе, который мог оказаться ключевым в борьбе за инициативу. 25 сентября стало днем триумфа товарища Троцкого: его избрали председателем этого ключевого собрания. Его — яростного, нацеленного на перехват власти у кого угодно, на этот раз — в пользу большевиков.

В президиуме отныне работали четыре большевика, два эсера и один-единственный меньшевик. В большевистскую четверку вошел и Рыков, сочетавший ответственную работу в двух столицах. В северной на этот раз он оказался нужнее. Рыков относился к Льву Давидовичу, как известно, с крайней осторожностью, присущей «старым большевикам», прошедшим с родной организацией весь извилистый и опасный путь, — и стал в президиуме своего рода сдерживающим центром, ограничивавшим возможный «вождизм» Троцкого. Нет, этот президиум в сентябре не стал штабом восстания. Ни в коей мере! Но центром политической экспансии большевиков Петросовет стал. И опытный Рыков в известной степени послеживал за ненадежным и набиравшим популярность Троцким. Не шпионил, но послеживал. Каждую неделю партия набирала популярность в столице — и это оказалось решающим фактором осенью 1917-го. Вспомним, что и на выборах в Учредительное собрание в Петрограде большевики уверенно оказались на первом месте. Только поэтому нельзя недооценивать роль Петросовета в той, постоянно обострявшейся ситуации. А у Ленина в Финляндии возникли и новые перспективы, и новая обуза: отныне ему приходилось считаться со столичным Советом и его лидером без тени пренебрежения.

Лозунг «Вся власть Советам!» снова стал актуален для большевиков. Партия к концу сентября насчитывала не менее 350 тысяч членов. Это означало, что и лично у Рыкова стало больше влияния и власти, больше кадровых возможностей. Но это — палка о двух концах. Насколько надежны были эти товарищи? Тут можно спорить, строить гипотезы. Но рост беспричинно не случается, это понимал и Рыков.

Пополняли партию прежде всего те, кому надоела война. Бороться за мир во время большой и затянувшейся войны — дело понятное и благородное. Когда сошел на нет массовый патриотический порыв, ее поддерживали не только начитанные марксисты, невысоко ставившие буржуазные национальные государства и их интересы, но и миллионы людей, попавших под колеса войны. Вдовы, калеки, их родственники, те, кто потерял работу во фронтовые годы… Огромный людской ареал для политической работы на перспективу. Другое дело, что недостаточно было провозгласить стремление к немедленному прекращению «всеевропейской бойни» за интересы феодалов и капиталистов. Война не может закончиться, если только провозгласить ее завершенной. Предстояло разработать условия мира. Уже осенью 1917 года именно этот вопрос волновал многих — и партийных, и беспартийных. Превалировали две идеи: воевать — даже с горем пополам — до победного конца, учитывая поражения Германии на Западном фронте; надеяться если не на мировую революцию, то на активность социалистического движения в странах Европы. Второй вариант предполагал, что в случае усиления нового Коммунистического интернационала в Европе просто резко поменяются правила игры — и все договоры последних лет можно будет очень скоро сдавать в утиль. По-настоящему договариваться придется уже с единомышленниками. Рыков прекрасно понимал, что и с ними будет непросто. Возникнут конфликты интересов, разнообразные уклоны… И все-таки это будет справедливее и правильнее, чем «дипломатический оркестр» монархов и магнатов, который привел Европу к кровавой катастрофе. Так думалось летом 1917 года. Содружество пролетариев, а вслед за ними — и интеллигентов. Вот где выход из тупика.

Первая мировая привела к инфляции жизни. Интеллигенция окончательно разочаровалась в устоявшихся порядках. Для многих сближение с революционными партиями (даже не с самыми радикальными из них) стало почти неминуемым. И в этом Ленин тоже видел шансы, которые нельзя упускать.