Тетрадь с гоблинами - Дмитрий Перцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Иногда в ней можно найти давно потерянные вещи, – немного успокоившись, закончил дядя Витя.
– Парные носки? – пошутил я.
– Ага-ага. Ты тонко уловил мысль.
– Я хочу новый стол под компьютер, – сказал Рома.
Зачем?
* * *
Нет, серьезно, зачем Рома это сказал? Так не вовремя и тупо. Что вообще в голове у этого человека?..
– Разговоры о Безымянных – таинство. Комната-2 ревнует, если эти беседы происходят не в ней. Посему пройдемте, граждане, на экскурсию. Вход, ясное дело, через зеркало.
– Ясное дело, – кивнул я.
– Вы готовы? – спросил дядя Витя.
– Я только пойду пописаю, – сказал я.
К такому-то мероприятию стоило подготовиться. Я ушел в туалет. Сделал свои дела и решил кое-что проверить. Достав из рюкзака Тетрадь, открыл на странице Дорхана. Подумал о дяде Вите.
Он рад, что смог обмануть. Он рад, что смог обмануть своих врагов. Он смеется. Они не слышат. Он смеется.
Это меня не удивило. Дядя Витя не вызывал доверия, интуитивно. Все его россказни… Но это еще куда ни шло. Я полистал Тетрадь и понял: на странице Зухры кое-что изменилось. Впервые. Зухра – тот, который “распознает врагов”. На его развороте появился портрет. Как вы думаете, чей? Да. Дяди Вити. Досконально прорисованный, вплоть до последней морщинки, карандашом.
Я почувствовал иглы ненависти, направленные на этого типа. И чтобы уж до конца убедиться в его бесчеловечности, задал вопрос Грохиду. Корф-ученый мне ответил:
Его зовут Альберкинуда Вит. Темный, исполненный яростных мыслей человек. С его тяжелой руки начались великие разногласия. Он зажег огонь ненависти. Его сила однажды погасила Шар.
Одно из двух: либо дядя Витя плохой, либо Тетрадь. Проблема в том, что до сих пор тетрадь-то ни разу меня не обманывала… А дядя Витя делает это прямо сейчас. Вот только в чем?
* * *
Стоило нам шагнуть в зеркало, как древний полицейский вошел в образ экскурсовода и принялся монотонным голосом рассказывать о своей жизни и Комнате-2.
– Здесь, кстати, есть свой Шар. Это потому, что я часто думаю о нем и говорю с ним.
Формально комната походила на ту, из которой мы пришли. Был стул. Но вместо полицейской формы на нем висел какой-то театральный балахон. Окно. За ним виднелся застывший пейзаж древнего города. Стелла с соленьями. А посреди комнаты светилась маленькая копия Шара.
– Разве он не прекрасен? – задал риторический вопрос дядя Витя.
В Комнате-2 царила атмосфера нереальности: искаженные перспективы, легкая дымка. Пространство словно выворачивали наизнанку, каждый раз добавляя новые предметы. Мозг отказывался привыкать, и я подумал, что так, наверное, ощущают мир пьяные люди.
Просто я никогда не пробовал алкоголь.
Никогда. И не собираюсь.
– Еще чаще я говорю с моей возлюбленной Синто. Потому она сюда и явилась, – дядя Витя указал на статую красивой девушки с большими глазами и, вероятно, большим сердцем. – А за окном Бьенфорд, каким он был пять тысяч лет назад.
Я облокотился на подоконник. Пока дядя Витя рассказывал, я любовался городом – моим и не моим. Ни один художник в мире не изображал Бьенфорд вот так. Даже на жестяной банке лимонада “Старый орвандец” он не казался настолько живописным. Двухэтажные дома с деревянными балками, из окон струится магический свет. Жизнерадостные дети теснятся у лавок торговцев, а там, вдалеке, – огромный фонтан, за которым горит Шар. Шар в полном расцвете сил.
Пахнет булками и медом. А я… Где нахожусь я? Не в доме Ромы. У Комнаты-2 иные координаты. И отчего-то я уверен, что на крыше этого дома готовится к полету мифическое создание.
Город ускользал от меня. Стоило остановить взгляд, присмотреться к карете, к стражникам или к бродяге с большим мешком, как перспектива терялась. Точно я хватался за отзвук сна, но никак не мог его поймать. Голос дяди Вити выдернул меня из чудесного созерцания.
– У тебя не получится насладиться пейзажем в полной мере, – сказал он. – Я плохо запомнил это мгновение, но именно его нарисовала Комната за окном. Отвернись. Не страдай вместе со мной.
– Расскажите нам все. Про Шар. Про Безымянных. Что угрожает Орвандии? Как мы можем помочь?
Дядя Витя взял с полки «сникерс» и откусил кусок вместе с оберткой.
– Невкусный. Настоящий шоколад вкуснее, чем в этой комнате. А вы настроены серьезно, да?
Мы кивнули.
– Ладно… Я покажу. Ну-ка, сюда. – Дядя Витя подвел нас в центр комнаты, к Шару. – Темноты мне! – сказал он, и комната погрузилась в полумрак. – Смотрите… Но ничего не бойтесь.
– Я и не боюсь, – сказал Рома неожиданно для меня. И для себя, наверное, тоже.
– Цыц! – скомандовал дядя Витя. – Смотрите внимательно.
Я не сострил в ответ на Ромину смелость. Потому что смотреть действительно было на что. От пространства, как кожура от мандарина, вдруг отсоединились тени. Они поползли в сторону Шара, точно змеи. Могучие силуэты, то обретающие четкие очертания, то теряющие их.
– Безымянные, – зло сказал дядя Витя. – Мне не дано знать, каков был мир, в котором они обитали. По каким законам существовал – мне невдомек. Будем считать его туманом. Но затем случилось первое и величайшее чудо из всех чудес. Гори!
Маленький Шар вспыхнул белым светом. Чудовища попятились: беззвучно, осторожно и как пасхальные кролики – раз-раз-раз – слились с темнотой. Шоу дяди Вити продолжалось. Вокруг Шара выросли миниатюрные горы, деревья; мелькали и исчезали какие-то существа: на земле, на небе, в полете, с зубами, с клювами. С ними – люди, могущественные Ригори, чьи фигурки в своем собственном темпе передвигались по этой модели мира.
– Что вы увидели? – спросил дядя Витя.
Я решил блеснуть эрудицией, почерпнутой в институте гуманитарных наук:
– А разве, дядя Витя, не Безымянные превратились в богов?
– Ты нахватался, я смотрю… – Глаза дяди Вити блеснули в полутьме. – Были те, кто считал так. И передавал кощунство сие из уст в уста. Но я не верю. Не смею верить. Боги – детища Шара. И только его. Еще раз: что вы увидели?
– Шар зажегся. И мир Безымянных исчез, – сказал я.
Дядя Витя улыбнулся.
– Вовсе нет, щегол.
– В смысле – нет? Вы же показали.
– Научись правильно наблюдать. Ты не внял главному, – дядя Витя почмокал губами… – Есть у меня одна аналогия, чтоб объяснить. Сам ее выдумал. Смотри…
Дядя Витя говорил тоном народного сказителя, пересыпая современную речь высокопарными архаизмами и грубыми жаргонными словечками. Это добавляло происходящему
