Избранные киносценарии 1949—1950 гг. - Петр Павленко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слышится визгливый фокстрот:
— Би-Би-Бизония, моя Бизония…
Витринное окно клуба с надписью: «Только для американцев». В клубе — дым коромыслом.
Прыгающие парочки танцующих.
Второе окно клуба. Разбитое стекло, плакат:
«В американский клуб разрешается вход девушкам любой национальности. Требуются две справки: первая — о политической благонадежности; вторая — об отсутствии венерических болезней».
У входа — два американских солдата в белых касках и гетрах со знаком «Милитари Полис» (эмпи) проверяют справки и пропускают посетителей в дверь.
Мимо проходят мрачные, угрюмые фигуры немцев. Два старых интеллигента задержались у входа.
Неожиданно на них выливается ушат помоев. Немцы, вскрикнув, смотрят вверх.
Над неоновой рекламой «Золотой берег» — разрушенное окно, у которого собралась группа американских солдат. Они покатываются со смеху, готовясь вылить еще один ушат помоев на прохожих.
Слышно пение:
— Би-Би-Бизония, моя Бизония…
Облитые помоями немцы отбегают от кафе, останавливаются, смотрят на идущих по тротуару, широко открывают глаза и удивленно говорят:
— Господин Дитрих! О, господин Дитрих!
Дитрих и Фишер в сопровождении двух «эмпи» удивленно наблюдают происходящее. Фишер подталкивает Дитриха, и старик, опустив глаза, идет дальше.
Полутемная комната.
Горит настольная лампа.
Светится работающий радиоприемник.
Кузьмин сидит около радио со стаканом чая.
Московское радио передает песни по заявкам радиослушателей.
Слышен голос отчизны родимойОт свободных просторов вдали,Ничего нет на свете любимей,И дороже советской земли.
Г л у х о в. И вы поверили, товарищ майор, этому Дитриху?
К у з ь м и н. Да, поверил.
Г л у х о в. Но ведь он же наш противник, он сам прямо заявляет об этом. Я вас не понимаю!
К у з ь м и н. Вот и хорошо, что сам заявляет. Значит, говорит то, что думает.
Г л у х о в. А вот теперь он покажет свое настоящее лицо на том берегу.
К у з ь м и н. Он вернется!
Г л у х о в. Сомневаюсь!
Из радиоприемника слышится пение:
Ничего нет на свете красивей,Ничего нету в мире светлейНашей матери гордой России,У которой не счесть сыновей.
В бинокль видны темные очертания развалин американского берега с яркими рекламами ночных кабаков; все остальные жилые здания погружены в темноту.
Над хаосом тревожных, разгульных звуков ночной Бизоний — воркующий голос американского диктора:
— Америка — страна подлинной демократии. И она охотно передает Европе свои достижения, свои идеалы, свой образ цивилизованной жизни.
Ночной клуб «Аист». Из дверей клуба двое американских солдат выбрасывают на тротуар избитого негра в форме американского солдата. Его лицо и голова разбиты в кровь, но тяжелые армейские ботинки продолжают ударять в грудь, живот, голову.
Г о л о с С Ш А. Президент Трумэн сказал сегодня, выступая в сенате: «В Соединенных Штатах нет расовой дискриминации!» Президент Трумэн подчеркнул, что все национальности, живущие под американским флагом, пользуются полной свободой…
По лицу негра ударяет ботинок солдата «Милитари Полис» в белой гетре. Эту гнусную сцену наблюдает молчаливый, угрюмый Дитрих. Фишер подталкивает его.
Ф и ш е р. Господин Дитрих! Ну, вот мы и в Америке!
Стоящий спиной американский солдат замечает Дитриха и Фишера. Он замахивается стеком.
С о л д а т. Назад! Немцам прохода нет.
Среди развалин немецких домов — наскоро сколоченные бараки и подремонтированные помещения, напоминающие времена «золотой лихорадки», когда обезумевшие от возможного обогащения золотоискатели неистовствовали в притонах Клондайка.
Множество кабаков, и у каждого входа — драка, хохот, свист, фигуры пьяных, которые еле стоят или уже лежат в лужах.
По улице идут Дитрих и Фишер.
Вспыхивают вывески: «Аист», «Золотая лихорадка», «21» (названия американских ночных клубов).
Но вот открывается темное здание магазина для немцев. Дитрих останавливается, смотрит.
Горят керосиновые фонари, освещая над входом вывеску: «Баттер центер» (обменный пункт).
От двери тянется большая очередь истощенных немцев, с ночи ждущих открытия магазина. Каждый из стоящих в очереди держит в руках какой-либо антикварный предмет: картину, вазу, мраморную статуэтку, бюст Бетховена, хрустальную люстру.
Некоторые немцы сидят на раскладных стульчиках, жуют завернутое в бумажки жалкое подобие еды.
Подойдя к одному из немцев, стоящих в очереди, Дитрих спрашивает:
— Извините, что здесь такое?
Н е м е ц. Обменный пункт. (Горько улыбаясь, показывает на картину, которую он держит в руках.) Меняем немецкую культуру на американские бобы и сигареты.
Передача «Голоса Америки» плывет над очередью.
Г о л о с А м е р и к и. США стоят на страже свободной коммерческой торговли, свободной деятельности во всем мире!
Н е м е ц (продолжая усмехаться). Обмен вполне справедливый. Одна банка бобов за одну Мадонну, пачка сигарет за бюст Бетховена. Но кушать — надо.
Раздается резкий гудок автомобиля. Немцы разбегаются, Дитрих бросается в сторону, прижимаясь к стене.
Поблизости от Дитриха останавливается машина генерала Мак-Дермота. Рядом с ней — «Джипп» капитана Кимбро.
Из радиоприемника в машине Кимбро слышна пошлая фокстротная музыка с присвистом и женским визгом.
Пьяный Кимбро «выскакивает из «Джиппа» и открывает дверь генеральской машины.
Выходит жена генерала Мак-Дермота. Позади генеральского автомобиля уже остановились «студебекеры», груженные ящиками, на которых яркие наклейки: «Сигареты «Честерфильд», «Сигареты «Кэмэль», «Сигареты «Лайки Страйк».
Из дверей магазина выходит несколько американцев в штатском.
П е р в ы й а м е р и к а н е ц. Добрый вечер, миссис Мак-Дермот! Как здоровье генерала?
М и с с и с М а к-Д е р м о т. Скажите, Томми, как идут дела?
В т о р о й а м е р и к а н е ц. Терпимо, миссис Мак-Дермот, вполне терпимо, хрусталь брать перестали, сегодня только саксонский фарфор и баккара в серебре.
М и с с и с М а к-Д е р м о т. Но, Томми, мне не нужен больше фарфор, пожалейте этих бедных немцев, оставьте им хоть посуду. (Смеется.) Берите золото, меха, произведения искусства, полегче весом, чтобы не перегружать самолет, а то может лопнуть наш воздушный мост через океан. (Все смеются.) Самолеты доставили новую партию сигарет. Генерал запретил другим торговлю ими, и мы имеем возможность считать сигарету не по 6, а по 8 марок за штуку.
Дитрих, прижатый к стене грузовиками, из которых американские солдаты выгружают ящики с сигаретами, унося их в дверь обменного пункта, наблюдает за тем, как из магазина выносят обмененные у немцев вещи и нагружают ими грузовики.
Пробегает растрепанная, дрожащая от страха красивая молодая немка.
Дитрих отступает в темноту ниши.
Следом за немкой бежит пьяный, возбужденный капитан Кимбро.
Дитрих поправляет сбитую с него шляпу и съехавший на сторону галстук.
Кабинет генерала Мак-Дермота.
Мак-Дермот, подымаясь из-за стола, говорит тоном, не допускающим возражений:
— Вы получите много долларов, паек американскими продуктами. Такие оптики, как вы, очень нужны Америке, господин инженер! Я говорю это вам, я, Мак-Дермот, член правления американского оптического концерна в Германии.
Дитрих перед столом генерала.
Д и т р и х. Что же я должен делать?
М а к-Д е р м о т. Вы будете руководителем лаборатории авиационных и артиллерийских прицелов.
Д и т р и х. Но разве война не окончена, господин генерал, и разве немецкие оптические заводы уже принадлежат американскому концерну?
М а к-Д е р м о т. Да, мы приобрели эти заводы. Старая война окончилась. А теперь новая война, война с коммунизмом! Разве вы, настоящий немец, не хотите бороться с коммунизмом? Вы знаете, что таксе план Маршалла? Мы предоставим вам огромные возможности, лаборатории таких масштабов, какие вам не снились при Гитлере, господин инженер.
Д и т р и х. У меня другие сны, господин генерал. Мне снится мир, и этот сон о мире видят миллионы людей, миллионы немцев!
М а к-Д е р м о т (смеясь). Ну, что же, у нас свобода сновидений, господин Дитрих. Но реальная жизнь часто не похожа на сны.
Позади генерала Мак-Дермота знакомая картина «Похищение Европы».
Телефонный звонок.
Мак-Дермот берет трубку.
М а к-Д е р м о т. Да, слушаю… Мне не нужны их паршивые марки, я их печатаю сам. Рубите лес. Рубите, и мы продадим его англичанам…
