Атлант расправил плечи. Книга 1 - Айн Рэнд

Он не стал размышлять над, ответом на этот вопрос и быстро закончил одеваться.

С тонким белым платочком в нагрудном кармане черного вечернего костюма, высокий и стройный, с присущей ему спокойной уверенностью в себе, Реардэн неторопливо спустился по лестнице в гостиную — являя собой, на радость наблюдавших за ним матрон, идеальное воплощение великого промышленника.

У подножья лестницы он увидел Лилиан. Аристократические складки лимонно-желтого вечернего платья в стиле ампир выгодно подчеркивали грациозность ее фигуры; она стояла с горделивым видом человека, полностью владеющего собой. Он улыбнулся. Ему нравилось видеть ее счастливой. Это служило своеобразным оправданием приема.

Он подошел к ней и остановился. Она никогда не надевала слишком много украшений, проявляя привитый вкус. Но сегодня вечером она разоделась — бриллиантовое ожерелье, серьги, кольца и броши. В глаза сразу бросалось, что на руках у нее ничего не было, лишь правое запястье украшал браслет из металла Реардэна. Рядом со сверкающими бриллиантами он выглядел дешевой побрякушкой, купленной в магазине бижутерии.

Переведя взгляд с ее запястья на лицо, он заметил, что она смотрит на него. Она слегка прищурилась, и он не мог определить выражения ее глаз; затуманенный, словно с поволокой взгляд был слишком многозначительным, в нем явно что-то скрывалось, но невозможно было определить что.

Ему захотелось сорвать браслет с ее руки, но он лишь покорно кивал головой в знак приветствия, пока Лилиан веселым голосом представляла ему стоявших рядом дам. Его лицо ничего не выражало.

— Что такое человек? Всего лишь набор химических компонентов в соединении с манией величия, — говорил доктор Притчет группе гостей. Он взял с хрустального подноса канапе с икрой и, подержав его двумя пальцами, целиком засунул в рот. — Метафизические притязания человека просто нелепы. Ничтожное количество протоплазмы, полное каких-то уродливых понятий и мелочных, жалких чувств, — и это воображает себя чем-то значимым! Нет, воистину именно в этом сокрыт корень всех бед человечества.

— Профессор, а какие понятия не являются уродливыми и жалкими? — спросила жена одного автопромышленника.

— Нет таких понятий, — сказал доктор Притчет, — во всяком случае, в пределах человеческих возможностей.

— Но если мы начисто лишены каких бы то ни было хороших понятий, то каким образом мы можем определить, что наделены лишь уродливыми? Я хочу сказать — по каким критериям? — нерешительно спросил один молодой человек.

— А нет никаких критериев.

Эта фраза заставила слушателей замолчать.

— Философы прошлого были дилетантами, — продолжал доктор Притчет. — Именно нашему веку выпала участь заново определить цель философии. Она состоит не в том, чтобы помочь людям найти смысл жизни, а в том, чтобы доказать им, что его попросту не существует.

— А кто может это доказать? — с негодованием спросила симпатичная молодая девушка, отец которой владел угольной шахтой.

— Это пытаюсь сделать я, — сказал доктор Притчет. Последние три года он заведовал кафедрой философии в Университете Патрика Генри.

Лилиан Реардэн подошла к окружившим доктора Притчета гостям; ее бриллианты сверкали в свете люстр. На ее лице играла чуть обозначенная нежная улыбка, легкая, как тень.

— Человек своеволен лишь потому, что упрямо пытается докопаться до смысла своего существования, — продолжал доктор Притчет. — Но поняв однажды, что он ничтожен в сравнении с бескрайней вселенной, что его действия ничего не значат и совершенно неважно, жив он или умер, человек станет куда более… покладистым. — Он пожал плечами и потянулся за очередным канапе.

— Я хотел спросить вас, профессор, что вы думаете о законопроекте о равных возможностях? — с тревогой в голосе спросил один бизнесмен.

— А, о законопроекте… Но, по-моему, я ясно дал понять, что одобряю его, так как являюсь сторонником экономической свободы, которая невозможна без конкуренции. Следовательно, людей нужно принудить к конкуренции, а значит, мы должны держать их под контролем, чтобы заставить быть свободными.

— Но послушайте… разве одно не противоречит другому?

— В высшем философском смысле — нет. Надо научиться смотреть дальше закостенелых догм устаревшего мышления. В мире нет ничего неизменного. Все течет, все изменяется.

— Но ведь это вполне соответствует здравому смыслу, когда…

— Здравый смысл, мой дорогой друг, — самый наивный из всех предрассудков. В наше время это уже общепризнанно.

— Но я не совсем понимаю, как можно…

— Вы разделяете самое распространенное в мире заблуждение — считаете, что все можно понять. Вы не осознаете, что мир — это сплошное противоречие.

— Противоречие в чем? — спросила жена автопромышленника.

— В самом себе.

— Как это?

— Видите ли, мадам, долг мыслителя — не объяснять, а показать, что невозможно ничего объяснить.

— Да, конечно… только…

— Цель философии — не добиваться знаний, а доказать, что человек и знание несовместимы.

— Но что же останется, когда мы докажем это? — спросила молодая девушка.

— Инстинкт, — почтительно ответил доктор Притчет.

В другом конце гостиной группа гостей собралась вокруг Больфа Юбенка. Он сидел, выпрямившись на краешке кресла, пытаясь таким образом придать как можно более достойный вид своему лицу и тучному телу, которые, как правило, расплывались, когда он расслаблялся.

— Вся литература прошлого, — говорил Больф Юбенк, — была дешевым надувательством. Она приукрашивала действительность в угоду денежным мешкам, которым прислуживала. Мораль, добрая воля, великие свершения, торжество добра и человек как некое героическое существо — все это сегодня не вызывает ничего, кроме смеха. Показав истинный смысл жизни, наш век впервые за всю историю придал литературе глубину.

— А что является истинным смыслом жизни, мистер Юбенк? — застенчиво спросила молодая девушка в белом вечернем платье.

— Страдание, — ответил Юбенк. — Принятие неизбежного и страдание.

— Но почему? Люди ведь счастливы… иногда… Разве не так?

— Это лишь иллюзия, возникающая у людей, которым чужда глубина чувств.

Девушка покраснела. Богатая дама, которая унаследовала нефтеперерабатывающий завод, виновато спросила:

— Мистер Юбенк, а что нужно сделать, чтобы улучшить литературный вкус людей?

— Это первостепенная социальная проблема, — ответил Юбенк. Он считался звездой первой величины в современной литературе, но за всю жизнь не написал ни одной книги, которая разошлась бы тиражом больше трех тысяч экземпляров. — Я лично считаю, что законопроект о равных возможностях, примененный в литературе, стал бы решением этой проблемы.

— А применение этого законопроекта в промышленности вы поддерживаете? Я вот даже не знаю, что о нем и думать.

— Конечно, поддерживаю. Наша культура погрязла в болоте материализма. Люди утратили духовные ценности, обманывая друг друга в погоне за материальными благами. Они слишком хорошо живут. Но они вернутся к более благородному образу жизни, если мы научим их жить в нужде. Следовательно, нужно поумерить их алчность.

— Это мне и в голову не приходило, — извиняющимся тоном сказала дама.

— Но как вы собираетесь применить законопроект о равных возможностях в литературе, Рольф? — спросил Морт Лидии. — Для меня это что-то новое.

— Меня зовут Больф, — сердито сказал Юбенк. — А для вас это ново потому, что это я сам придумал.

— Ну хорошо, хорошо. Я вовсе не хочу ссориться. Мне просто интересно, — сказал Морт Лидди, нервно улыбаясь. Он был композитором и писал традиционную музыку к фильмам и модернистские симфонии для немногочисленной публики.

— Все очень просто, — сказал Больф Юбенк. — Нужно принять закон, ограничивающий тираж книги до десяти тысяч экземпляров. Это откроет литературный рынок для новых талантов, свежих идей и некоммерческой литературы. Если людям запретят раскупать миллионами экземпляров всякую макулатуру, им просто придется покупать хорошие книги.

— Да, в этом что-то есть, — сказал Морт Лидди. — Но не ударит ли это по карману писателей?

— Тем лучше. Писать книги должен лишь тот, кто действует не из корыстных побуждений и не гонится за наживой.

— Но, мистер Юбенк, а что, если больше десяти тысяч человек хотят купить какую-то книгу? — спросила девушка в белом платье.

— Десять тысяч читателей вполне достаточно для любой книги.

— Я имела в виду не это. Что, если она нужна им!

— Это не имеет никакого значения.

— Но почему, если интересный сюжет…

В литературе сюжет — это всего лишь примитивная вульгарность, — презрительно произнес Больф Юбенк.