От Александровского централа до исправительных учреждений. История тюремной системы России - Александр Викторович Наумов

Это уже позже и койка, и простыня, и одеяло появились у осужденных, а в тридцатые — сороковые годы фуфайка на нем и постелью его была.

После войны, я уже говорил, здесь сидели в основном ОУНовцы, литовские националисты и прочая публика, сотрудничавшая во время войны с немцами, кто был старостами, полицаями. Такая категория содержалась в лагере. Их силами строился Тайшет. Если вспомнить, что представлял из себя Тайшет в пятидесятые годы, так многое изменилось. Это сейчас город почище стал. А ведь тогда кругом грязища была. По тротуару идешь, на один конец доски наступишь, другой конец поднимается, чуть ли не в лоб тебе попадает. Грязь разбрызгивается, все хлюпает. Только и делали, что беспрерывно сапоги мыли и чистили. Лишь зимой и избавлялись от грязи.

Освещения улиц раньше тоже не было. Я говорю, если все вспоминать и сравнивать, то перемены сейчас произошли большие. Времена теперь другие стали, а люди тоже другими стали. Но я имею в виду те слова, которые нередко можно услышать от людей старшего поколения: вот, мол, современная молодежь такая-сякая-плохая, а мы, дескать, лучше были. Некоторые пожимают плечами. А я так и говорю: у нас у всех внуки есть, мы сами видим, как они растут, какими, а ведь все зависит прежде всего от воспитания, от нас самих зависит, какими вы воспитали своих детей, такими воспитают внуков наши дети, но и мы, конечно, в стороне не остаемся. Так что я бы огульно не поносил всех и вся. А вы думаете в наше время не было недостатков или каких-то беспорядков? Были. Но разве что законы были жестче. Может быть, поэтому было и поспокойнее. Дисциплина была. Если на 15–20 минут опоздал на работу, то тебя уже судили и отправляли на шесть месяцев на самые тяжелые работы, в шахты, из Харькова в Донбасс. После такой науки сразу отпадало желание впредь опаздывать.

А сейчас посмотришь: его три дня на работе может не быть, а никто не хватится. Да какой же это порядок? Нет его. И вот думаешь: неужели так и должно быть. Теперь про это много пишут, много говорят. И правильно. А что касается современной молодежи… Я бы так сказал: молодежь сейчас развивается в духе времени. А в наше время молодежь, можно сказать, была забитая. И конечно, теперь кто-нибудь из стариков начинает бурчать, дескать, молодежь сейчас выламывается и выкручивается. Так это сама жизнь уже такая стала. А нам все это кажется дико.

Вспомнив о прожитом и пережитом, Андрей Николаевич вдруг разволновался. Былое всколыхнуло душу, промелькнув в памяти обжигающими искорками тяжелых воспоминаний. Так невольно вышло, что во время нашей беседы ветеран как бы держал отчет перед временем и самим собой. Меняются времена и даже эпохи. Словно под ретушью все приобретает новые оттенки. Меняется качество жизни: уклад, уровень, привычки и даже традиции. И только воспоминания остаются без какой-либо ретуши, грима, декораций.

Вот еще один рассказ — озвученный документ истории. Повествует Клавдия Ивановна Морозова.

— Сейчас много пишут о тех годах. На мой взгляд, в таких рассказах преобладают эмоции. Поэтому к подобным статьям, выступлениям, воспоминаниям я всегда отношусь по-разному. Многое, что в них рассказано, было, а что-то и преувеличено. Иногда можно прочитать, что в те годы все в лагерях было направлено на истребление заключенных. Но я, например, каких-либо специальных установок на это не знаю. А если говорить о нашей работе, а я работала в медотделе особого Тайшетского лагеря номер семь, то мы стремились оказывать помощь каждому нуждающемуся в ней, писали рекомендации, помню, даже назначали диетпитание. Особым лагерь назывался потому, что сидели здесь в основном по 58 статье. Но было несколько и бытовых лагпунктов. Находилось в лагере до 40 тысяч человек.

Когда я приехала сюда по распределению после окончания Иркутского мединститута, а я помню, так не хотела ехать в Тайшет, но домой нам прислали предупреждение: в случае неявки на место работы принимаем меры, тогда с этим было просто. Шел 1950‑й год.

Уже здесь меня проинструктировали: с заключенными нельзя разговаривать. А я в первый раз вообще боялась заходить в зону. Все-таки страшно. Думала: кругом преступники, враги народа. Вы знаете, в то время мы верили, что зря никого садить не будут, что у каждого осужденного что-то было. Как рассуждали: нет дыма без огня.

А какого люду и каких специальностей только не было среди осужденных. Но мне, раз я работала в медотделе, чaщe приходилось встречаться с работниками лагерных больниц или медпунктов, конечно, осужденными. Кто только не работал здесь: и бывшие профессора, заведующие кафедрами институтов, и кандидаты наук, словом, специалисты своего дела.

Вот был такой Есипов Владимир Сергеевич, бывший главный врач больницы одного из западных городов. За что он сидел? Как рассказывали, в годы войны он был оставлен партизанами в городе для подпольной работы. Но партизанский отряд весь погиб, и Есипову позже вменили в вину, то, что он, мол, сотрудничал с немцами и назначили ему 16 каторжанских лет. Отбывал он срок в Новочунке, работал хирургом в больнице для заключенных. В 1953 году его помиловали, но не реабилитировали, и это он страшно переживал, потому что из стажа у него выпадал большой период.

В больнице в местечке Топорок работал профессор Заевлошин, бывший заведующий кафедрой патологоанатомии Одесского мединститута. Ему было определено отбыть в лагере 25 лет. Я могла ходить в спецотдел и знакомиться с личными делами осужденных. Сидел Заевлошин за то, что когда немцы пришли в Одессу, он стал выдавать коммунистов и евреев. Так было записано в его деле. Ну, а в разговоре, и не только он, а большинство осужденных говорили, что сидят не за что. Так вот этот самый Заевлошин создал в больнице, где работал и отбывал наказание, думаете что? Музей. Патологоанатомический. Это была всего лишь комната, но здесь он выставлял свои экспонаты, какой-нибудь особый аппендикс. Я вообще удивляюсь, где посуду-то для этого брал. А ходить в музей могли все, но, конечно, интересно это было больше медикам.

Был в лагере такой дерматовенеролог Беленький. Москвич. У него оказался баснословно маленький срок — семь лет. Это считалось ничто в сравнении с другими сроками. Ну, а все заключенные одеты были в серое. Номера на спине. Бритые: велась борьба со вшивостью. И казался мне этот Беленький даже блондином. Тонкие черты лица. Но в душе я к нему относилась плохо. Я слышала, что