Московские загадки - Нина Молева

В 1806 году в двух шедших в Москве трагедиях Княжнина – «Дидона» и «Титово милосердие» – использовались музыкально-вокальные номера Сальери. В 1809 году была поставлена его опера «Училище ревнивых».

«Русалка» – еще одно из детских впечатлений. Начиная с 1806 года опера Н.С. Краснопольского «Днепровская русалка» не сходит с московской сцены, имея оглушительный успех. Во всех московских гостиных распевали отдельные мотивы из нее, особенно арии «Приди в чертог ко мне златой…» Пушкин вспоминает о ней в «Евгении Онегине»: «Мужчины на свете, как мухи, к нам льнут». Строки из II главы:

Взойдет ли он, тотчас беседаЗаводит слово сторонойО скуке жизни холостой;Зовут соседа к самовару,А Дуня разливает чай,Ей шепчут: «Дуня, примечай!»Потом приносят и гитару:И запищит она (бог мой!):Приди в чертог ко мне златой!..

Как установлено исследователями, Пушкин в работе над своей «Русалкой» исходил из известной ему русской редакции этой оперы Генслера.

В московские долицейские годы Пушкин должен был столкнуться и с постановкой шекспировского «Отелло» в прозаическом переводе Вельяминова и знаменитым трагиком Яковлевым в заглавной роли, о котором поэт будет писать как о «диком, но пламенном» исполнителе. «Ромео и Джульетта» была представлена одноименной оперой Стейнбельта. Шиллера можно было узнать по постановкам «Разбойников» в сокращенном переводе Иванова и «Коварства и любви» в переводе Смирнова. Что же говорить о вольтеровских пьесах, особенно любимых отцом и дядей. 31 декабря 1808 года поэт мог видеть «Магомета». 18 сентября 1811 «Альвиру, или Американцев» ему уже увидеть не удалось, но несомненно о подготовке ее он знал.

А так любимый Пушкиным сам Мольер, в недостаточном знании которого он упрекал Гоголя! Здесь и «Мещанин во дворянстве» (1808), и «Скопиновы обманы» («Проделки Скапена» – 1809), и «Ханжаиев, или Лицемер» (1810).

Действовал театр в дома Пашкова, но был выстроен и превосходный, окруженный колоннадой театр на месте нынешнего памятника Гоголю на Арбатской площади. «Сражение» Жорж и Семеновой разыгрывалось именно на его подмостках. Но увидеть это поражавшее воображение москвичей здание поэту больше не пришлось: театр сгорел в пожар 1812 года.

После Огородной слободы достоверные сведения о местопребывании Пушкиных исследователям пока выявить не удалось. Можно предполагать, что очередная семейная ссора разделила семью зимой 1808 года, когда имя Сергея Львовича фигурирует в доме на Поварской без семьи, но с четырнадцатью дворовыми. Но, с другой стороны, почти невозможно представить себе «Прекрасную креолку» вдали от жизни высшего света, в деревенской глуши, которой она тяготилась нисколько не меньше мужа.

Дальше возникают предположения о лефортовских адресах. Пушкины безусловно переехали в тот район, но куда именно, остается неизвестным. Есть много позднейших сведений, что семья устроилась «подле самого Яузского моста, т. е. не переезжая его к Головинскому дворцу, почти на самой Яузе, в каком-то полукирпичном и полудеревянном доме» или же «где-то за Разгуляем, у Елохова моста, нанимали там просторный и поместительный дом», имя владельца которого забылось. Попытки связать эти дома с графами Бутурлиными, родственниками «Прекрасной креолки», бесполезны. Другое дело, что Пушкины постоянно бывали в графском доме, библиотеке, в великолепном саду. И это гувернер Бутурлиных, некий ученый француз Жилле, якобы предугадывал талант и славу поэта: «Дай Бог, чтобы этот ребенок жил и жил; вы увидите, что из него будет!» Реми Жилле в дальнейшем во время Отечественной войны 1812 года командовал одним из калмыцких отрядов и умер в 1840 году в чине статского советника.

Июнь 1811 года становится переломным в жизни Пушкина. Его собирают в лицей, куда сопровождать племянника направляется Василий Львович, и без того ездивший в столицу на Неве почти каждый год навещать своих приятелей. Для отца поэта такое путешествие, скорее всего, было слишком обременительным в материальном отношении. Все, чем могут наградить мальчика в путь родные, – сто рублей, которые в складчину дают ему тетушка Анна Львовна и сестра бабушки Ольги Васильевны Пушкиной-Чичериной, Варвара Васильевна. Но, как напишет со временем с горечью Пушкин в письме Вяземскому: «Дядя Василий Львович по благорасположению своему ко мне и ко всей моей семье во время путешествия из Москвы в С.-Петербург взял у меня взаймы сто рублей», так и не вернув их племяннику. Как иронически заметил поэт, с процентами эта сумма успела вырасти до двухсот рублей, но только в мечтах.

Во второй половине июля 1811 года путешественники выехали из Москвы по Тверской дороге. Им предстояло провести четыре-пять дней в пути. Никто не знал, что Пушкин расставался с Москвой на пятнадцать лет.

Отвергнутый жених

Кто бы мог подумать: возвращение в родную Москву после пятнадцатилетнего отсутствия, после южной и псковской ссылок – и мысль о женитьбе. Немедленной. Без рассуждений. Без проблеска, по собственному признанию, здравого смысла. Позади такое множество увлечений, ответных и безответных. Вспыхнувших и все еще не остывших чувств. А тут письмо новому приятелю Василию Петровичу Зубкову о его свояченице: «Я вижу раз ее в ложе, в другой на бале, в третий сватаюсь». Софья Федоровна Пушкина, дальняя родственница поэта, действительно была одной из первых красавиц старой столицы, отличалась живым умом, образованностью и знала истинную цену таланта поэта, так что пушкиноведы вряд ли обоснованно стараются не обращать внимания на это первое московское «увлечение».

8 сентября 1826 года фельдъегерь привозит, согласно воле императора, Пушкина в Москву, в Кремль, в канцелярию дежурного генерала. Разговор с императором, а он происходил в Николаевском дворце, должен был предшествовать встрече поэта с знакомыми и родными. Только после разговора с монархом и отныне венценосным цензором всего его творчества поэт получает возможность заехать в гостиницу на Тверской, которая располагалась в бывшем дворце князя Гагарина, оставить вещи и направиться к дядюшке Василию Львовичу на Старую Басманную. Слух о приезде ссыльного поэта мгновенно распространяется по Москве, о ней узнает на балу С.А. Соболевский и успевает застать друга за ужином у Василия Львовича. Именно к нему и предпочтет переехать поэт – в холостяцкую квартиру на Собачьей площадке.

Объяснение с Софьей Федоровной, скорее всего, происходит у Василия Петровича Зубкова, снимавшего квартиру в доме Соковниных у Никитских ворот (Малая Никитская, 12). Воспитанник Муравьевского училища колонновожатых, Зубков еще в 1819 году вышел в отставку и перешел на гражданскую службу. К приезду Пушкина он советник и товарищ председателя Московской палаты уголовного суда, но главное для поэта – Зубков до 1825 года принадлежал к кружку, близкому к декабристам, за что поплатился, хотя и недолгим, заключением в Петропавловской крепости, и был близок с И.И. Пущиным, устроителем объединившего их «Практического союза», иначе – «Общества Семисторонней, или Семиугольной, звезды». В него входили, помимо И.И. Пущина, А.П. Бакунин, Б.К. Данзас, Б.П. Оболенский и др.)

Предложение не было принято, но и не было отвергнуто. Софья Федоровна ставит Пушкину условие – явиться перед ней в начале зимы. И этот приказ заставляет Пушкина пуститься в путь на Псковщину, который оказывается для него неудачным. Его возок опрокинулся в пути, и поэту пришлось какое-то время приходить в себя в Пскове. 1 декабря он пишет с дороги Зубкову: «Не личное мое счастье заботит меня, могу ли я возле нее не быть счастливейшим из людей, – но я содрогаюсь при мысли о судьбе, которая, быть может, ее ожидает, содрогаюсь при мысли, что не смогу сделать ее столь счастливой, как мне хотелось бы, жизнь моя, доселе такая кочующая, такая бурная, характер мой – неровный, ревнивый, подозрительный, резкий и слабый одновременно, – вот что наводит иногда на меня тягостные раздумья. Следует ли мне связать с судьбой столь печальной, с таким несчастным характером – судьбу существа такого нежного, такого прекрасного». К этому можно было бы прибавить и полную материальную неустроенность поэта, но о ней Пушкин просто не думал.

Дочь Воронежского губернатора Федора Алексеевича Пушкина, Софья Федоровна вместе с сестрой Анной Федоровной сразу после ранней смерти матери перешли под опеку Екатерины Владимировны Апраксиной. Покровительница заботилась об их замужестве. Старшая Анна уже в 1823 году была выдана за Зубкова, младшая Софья еще ждала своей судьбы. Современница, всегда и всем интересовавшаяся Елизавета Петровна Янькова, в своих «Рассказах бабушки» писала: «Я знавала… двух молодых девушек – Софью Федоровну и Анну Федоровну (Пушкиных); обе они воспитывались у Екатерины Владимировны Апраксиной, и она выдавала их замуж. Первая была стройна и высока ростом, с прекрасным греческим профилем и черными, как смоль, глазами, и была очень умная и милая девушка; она вышла потом за Валериана Александровича Панина и имела трех сыновей и дочь. Меньшая, Анна Федоровна, маленькая и субтильная блондинка, точно саксонская куколка, была прехорошенькая, преживая и превеселая, и хотя не имела ни той поступи, ни такой осанки, как ее сестра Софья, но личиком была, кажется, еще милее. Она была за Василием Петровичем Зубковым; у них было две или три дочери и сын».