ХВ Дело № 3 (СИ) - Батыршин Борис Борисович

Я посмотрел на часы, потом на штабель ящиков и с тяжким вздохом поднялся на ноги.

Ну что за несправедливость такая? Только собрался придавить на массу, после глотка-другого самогонки — вполне заслуженно придавить, между прочим — так нет же! «Бери больше, кидай дальше» — крыша у них, что ли, горит? Хотя, пожалуй, я это зря — отоспаться можно и в самолёте, зато уже сегодня я окажусь на месте, в будущем лагере экспедиции. Уж не знаю почему — но мне хотелось составить впечатление того, как туда нагрянет весь наш табор. Услышать тишину, нарушаемую лишь пением птиц да шумом ветра, пройтись по тронутым лишайниками и северным мхом камням до того, как мои спутники загадят всё вокруг консервными банками, пятнами разлитого машинного масла и прочими благами цивилизации.

…или это всё отрыжка экологического безумия, которому предстоит охватить человечество в гораздо более поздние времена?..

В самолёте я так и не сомкнул глаз — хотя и честно пытался, устроившись в обнимку с Еленой на груде брезентовых чехлов. Не знаю, что на меня подействовало: то ли гул моторов не давал уснуть, то ли нервы были встрёпаны ожиданием встречи с неведомым. Ведь, как ни крути, а Сейдозеро реально «нехорошее место» — правда, кое-кто из моих прежних знакомых предпочитает называть его «местом силы», но если Барченко прав хотя бы наполовину, произойти там может всё, что угодно. Мне почему-то упорно лезли в голову описания «Хребтов Безумия» из повести Лавкрафта — может, это из-за того, что главный герой тоже добирался к своей цели по воздуху?

Поворочавшись с четверть часа, я понял, что заснуть не получится. Прикрыл Елену курткой (по фюзеляжу гуляли туда-сюда пронзительные сквозняки), встал, сделал, согнувшись в три погибели, несколько шагов в сторону носа — и забрался на сиденье стрелка одной из двух фюзеляжных турелей. Отверстие вместе со спаркой дегтярёвских ДА было аккуратно прикрыто клеенчатым фартуком, и мне пришлось расшнуровать край, чтобы высунуться наружу.

Ух ты! Набегающий поток резанул, как ножом — несмотря на май месяц, даже на небольшой высоте воздух был ледяным. Зато видимость сегодня была, как говорят авиаторы, «миллион на миллион», и я, высунувшись по плечи из отверстия в гофрированном алюминии, некоторое время наслаждался видами плато Расвумчорр, неторопливо проплывающего под крыльями нашего корабля. Минут пяти хватило, чтобы продрогнуть до костей, и я сполз с сиденья и стал окоченевшими пальцами затягивать фартук.

Вместо положенных шести членов экипажа на борту было только четверо — стрелков оставили в Мурманске, чтобы освободить место для пассажиров и груза. Один из этих четырёх, бортмеханик Жора Васильчиков коротал сейчас время на ящиках, застеленных сложенными моторными чехлами. Я подсел к нему, повертелся, устраиваясь поудобнее, и вытащил из кармана флягу с остатками самогонки. Жора, опасливо покосился в сторону пилотской кабины и помотал головой — «в полёте ни-ни, вот сядем — тогда да, тогда можно…» После чего мы попытались затеять разговор. Здесь, внутри фюзеляжа, можно было хотя бы слышать друг друга — не то, что в открытой всем ветрам кабине, где даже сидящим плечом к плечу пилотам приходилось переговариваться исключительно жестами. Но всё равно к концу беседы мои голосовые связки протестовали против столь неделикатного с ними обращения.

Бортмеханик не считал нужным скрывать что-то от «товарища из органов» (авиаторы были в курсе, что экспедицию опекает ОГПУ), и из его рассказа я узнал, что борт, на котором мы летим — опытный, оснащённый особыми, экспериментальными поплавками. Их специально для нашумевшего в прошлом, 1929-м году перелёта другого ТБ-1 по маршруту «Москва — Омск — Хабаровск — Петропавловск-Камчатский — остров Атту — Сиэтл — Сан-Франциско — Нью-Йорк». Поплавки были с некоторыми изменениями скопированы с немецких, которыми оснащаются «Юнкерсы»; их ставили на «Страну Советов» (такое имя носил «рекордный» самолёт) не на всё время перелёта, а только для преодоления участка от Хабаровска до аляскинского Сиэтла. По возвращении из Америки поплавки сняли и поставили на эту вот машину (тут он постучал кулаком по гофрированной обшивке, отозвавшейся металлическим гулом), и сейчас она состоит в особой 62-й авиаэскадрильи Балтийского флота — как с гордостью поведал мне словоохотливый «бортач», единственная минно-торпедная эскадрилья во всей авиации РККА!

На мой вопрос — какая нелёгкая занесла их с Балтики в этот медвежий угол, собеседник ответил, что мне должно быть виднее. Формально эскадрилья в составе пяти поплавковых ЮГ-1 и ТБ-1П отправлена для апробирования техники в условиях Заполярья, и три «Юнкерса» из пяти действительно сейчас в Мурманске — швыряются, за неимением торпед, учебными бомбами по старой барже, исполняющей роль корабля-мишени. Другие два экипажа, уже два дня, как перелетели в Кандалакшу — и ходят упорные слухи, что всеми этими перемещениями они обязаны как раз чекистам, сумевшим ради каких-то своих никому не ведомых целей надавить на флотское начальство. На моё предположение, что никакими зловещими замыслами тут и не пахнет, и гидропланы на самом деле нужны для того, чтобы обеспечить переброску нашей экспедиции на место, Жора только ухмыльнулся и помотал головой — «знаем, мол вашего брата ГПУшника, разве ж вы правду скажете?»

Возможно, я сумел бы узнать у словоохотливого авиатора ещё больше, но тут один из пилотов наклонился и крикнул, перекрывая гул двигателей: «Приготовиться к посадке!» Самолёт накренился, описывая глубокий вираж; Елена, которую завалило съехавшими набок брезентами, завозилась, чертыхаясь вполголоса — а я, вместо того, чтобы кинуться на помощь любимой женщине, прилип к иллюминатору. Внизу, метрах в пятистах под самолётом, поблёскивала под неярким заполярным солнцем водная гладь. Дальше, над покрытым еловой щетиной берегом, возвышалась серой громадой скала — на ней даже с такого расстояния ясно различалась огромная гротескно-угловатая, чёрная, как антрацит, человеческая фигура.

…Ну, здравствуй, Сейдозеро, место силы. Знать бы ещё, что за сюрпризы ты нам приготовило?..

Развернувшись над озером, самолёт повернул к востоку, где за низким лесистым перевалом просвечивала другая водная гладь, куда шире той, что расстилалась под нами. Пилот сообщил, что «ваш старший приказал садиться в другом месте, до которого лёту осталось минут пять …»

Итак, знакомство с «местом силы» откладывалось. Барченко принял решение разбить основной лагерь экспедиции на берегу соседнего Ловозера — в бухточке с названием «Собачья губа», которую отгораживал с Востока узкий каменистый мыс Арнёрк. Возле лагеря впадала в Ловозеро речушка с непроизносимым саамским названием Сейдъяврйок — если верить карте, она соединяла два водоёма. По северному её берегу тянулась через перешеек на удивление прямая просека, сплошь покрытая мхом и островками мелкого кустарника — видно было, что за тропой следят, не давая ей окончательно зарасти. На вопрос — «кто же тут ходит?» — Барченко, устроивший для нас эту «ознакомительную экскурсию», объяснил, что Сейдозеро местные лопари почитают священным местом. И хотя сами они поголовно православные, не забывают и дедовской веры: — втайне поклоняются Солнцу и носят разные мелкие подношения к каменным глыбам-менгирам, которые называют на свой манер «сейдами».

Один из таких сейдов мы встретили в самом начале недолгого перехода — здоровенная гранитная глыба прямоугольной формы, наводившей на мысль о сознательной обработке. Барченко, остановившись возле сейда, достал из кармана компас и продемонстрировал, что грани его ориентированы по сторонам света.

Как я понял, именно нежелание с первого дня беспокоить лопарей — ставить палатки рядом с их вежами, плюхаться на заветную водную гладь в смердящих газолином и громко тарахтящих жестянках, распугивать непривычных к чужакам оленей (позже всё равно придётся, тут уж ничего не поделаешь), и заставило Барченко разбить лагерь дальше, на Ловозере. Хотя, возможно сыграла роль и настойчивость авиаторов — зеркало Сейдозера было вытянуто длинным языком на северо-запад и зажато между отрогами горного плато Луяврурт, и при сильном боковом ветре взлёт и посадка с него могла доставить немало трудностей. Это сразу напомнило мне горное озеро Гросер-Альпзе, на берегу которого громоздятся руины замкадоктора Либенфельса — зловещее сходство, если вспомнить всё, что там с нами произошло……