История одного преступления. Потомок Остапа - Андрей Акулинин

Все в мире повторяется… Осень… Настоящая осень постепенно вступала в свои права, окропляя областной центр холодным моросящим дождем, который, словно насмехаясь над синоптиками вот, уже какие сутки лил, не переставая. Природа подобна женщине, которая любит наряжаться и демонстрировать из-под своих нарядов то изящную руку, то обнаженное бедро. Так она подает своим поклонникам некоторую надежду узнать ее когда-нибудь всю, нагую… В этот утренний час она была капризной и фригидной, норовящей больно обидеть пытавшихся скрыться под разноцветными зонтами одиноких прохожих.

Калинин любил такое время года, воспетую «унылую пору очей очарованья». Пронзающий холод и постоянная сырость не в счет. Ведь дома, в тепле они не ощущаются. Зато где-то внутри, в душе возникает предчувствие перемен к лучшему. Перемены – это самое естественное, что есть в мире. Жизнь не стоит на месте, она движется и постоянно изменяется. Некоторые боятся перемен и цепляются за прошлое, принося в жертву свое настоящее и будущее. Так что перемены нужны. Без них человек деградирует, останавливается в своем духовном развитии и, не видя перспектив, задумывается о смерти, которая непременно приходит. Осень – пора суицидов, как впрочем, и время новых возможностей.

В коридорах УФСБ было непривычно тихо. Контора без людей замирала, выглядела зловеще, особенно в полумраке так и не проснувшегося нового дня. На полу рядом с кабинетом Махортова одиноко лежал раскрытый сырой зонт – верный признак того, что его хозяин находится где-то поблизости. Калинин не обманулся. Владимир Михайлович сидел за своим столом и увлеченно раскладывал на компьютере пасьянс. Увидев зашедшего в кабинет подполковника, он от неожиданности вздрогнул и, отложив занятие, спросил:

– Тебе что, Юрьевич, дома делать нечего? Чего приперся спозаранку?

– А вам, Владимир Михайлович? – парировал вопрос своего старшего товарища Калинин.

– Так я ж сегодня ответственный по управлению. Я сегодня человек подневольный…

– А у меня, Михайлович, сегодня праздник. Я свое звание обмываю.

Махортов с удивлением посмотрел на Калинина, словно на сумасшедшего, не понимая, шутит тот или говорит правду. Потом наконец-то собрался с мыслями и спросил:

– Какое такое звание ты обмываешь?

– А ты что, не в курсе?

– Нет, – Махортов отрицательно покрутил головой.

Калинин подошел поближе к массивному столу начальника отдела, плюхнулся на стул, достал из кармана куртки пачку сигарет и небрежно закурил. Все это время Махортов с настороженностью смотрел на него.

– Тебе ничего Полевин не говорил? – выпуская изо рта клуб дыма, поинтересовался Калинин.

– Да нет же. В последнее время Игорь Васильевич ходит, как не свой. У него в семье ЧП произошло. Будущего зятя милиция задержала за вымогательство. Срок реальный светит.

– А! Ну тогда понятно. Ты же помнишь мошенника?

– Конечно. У меня с памятью пока все нормально. Тьфу, тьфу, тьфу, – Махортов энергично сплюнул через левое плечо, как раз в сторону расположенных на полированной тумбе многочисленных телефонов.

– Так вот этот самый мошенник, можно сказать от моего имени, сегодня собирается обмывать свое очередное воинское звание в кругу уголовных авторитетов. Братва скинулась и заказала столик в ресторане. Будут чествовать героя.

– Это что-то новенькое, – улыбнулся Махортов и тоже полез за сигаретой.

– Новенькое, – согласился Калинин. – Ладно, он нас надувает, так он еще и братву раскручивает по полной программе. Они ж уверены, что он им помощь будет оказывать.

– Может, Юрьевич, им тихонечко подсказать?

– Зачем, Михайлович? Нам документировать надо. Кстати, наша техника в этом ресторане уже стоит. Я поэтому, как ты выразился, и приперся спозаранку. Посмотрю, как в нынешнее время звание обмывают. А то уж стал забывать офицерские традиции, – улыбнулся Калинин и затушил в пепельнице окурок.

– Подожди. Ты, получается, готовишься к реализации материалов? А я почему не знаю? Дело у генерала на контроле…

– До реализации еще далеко. В этом деле нам заявители нужны. Я сомневаюсь, что братва на него заявит.

– А как же мы тогда будем пресекать его преступную деятельность?

– Я пока не знаю. Вариантов много. Вначале я хотел использовать его сожительницу.

– Ну и за чем дело встало?

– Понимаешь, Михайлович, она убеждена, что он является сотрудником спецслужб, который внедрен в преступную группу центральным аппаратом ФСБ для разработки не только самих бандитов, но и работников местного УФСБ, которые якобы занимаются темными делишками.

– Во как!

– Поэтому и надо скрупулезно собирать доказательства его мошеннических действий. Но даже если мы и соберем их целую кучу, все равно без официального заявления ничего поделать не сможем.

– Так, может, тогда и обоснованно «проинформировать» братву? Пусть сами разберутся с ним? Может, это и есть выход из ситуации? Нет человека, и нет проблем!

Теперь настала очередь удивляться Калинину. Он с подозрением посмотрел на полковника. Однако Махортов звонко рассмеялся и, маша перед собой руками, произнес:

– Да шучу я, Юрьевич, шучу. Не смотри так на меня. Конечно же, это не наш метод. Давай, занимайся своим Левиным. Как что-нибудь мало-мальски проявится на горизонте, не стесняйся, заходи.

Кафе с мистическим названием «От заката до рассвета», как и подобает, было расположено вдали от Н-ска, на оживленной автотрассе, по которой при желании можно было попасть в самые разные уголки нашей страны. Его завсегдатаи – это водители большегрузных машин, останавливающиеся на постой; местная братва, погрязшая в разборках за сферы влияния; милиционеры, жаждущие расслабиться за бесплатной выпивкой и шашлыком.

Кафе было сущим раем для сплетников и сотрудников оперативно-технического подразделения УФСБ. Благодаря акустике этого помещения здесь одновременно можно было услышать обрывки нескольких разговоров из разных концов зала.

Когда Левин, Седой и еще три подозрительных типа, кого на зоне называют «аристократами»,[4] вошли внутрь, невидимые мембраны чутких микрофонов начали вибрировать, посылая звуковые сигналы в центр Н-ска на мощные динамики звуковоспроизводящих устройств. Следом за ними на экраны мониторов в технический зал УФСБ стало поступать и видеоизображение.

В этот вечерний час в кафе присутствовало около десятка посетителей, сутулый бармен и официантка – единственная женщина. Она скользила между столами, разнося заказы. Посетители то и дело норовили ущипнуть ее за задницу, но официантка настолько устала, что даже не пыталась бить их по рукам или уклоняться. Ей уже было все равно. Подойдя к столу, где расположился Левин со своими спутниками, она небрежно бросила на него меню и уже собралась уходить, когда Седой сказал:

– Девушка, постойте. Как вас зовут?

– Татьяна.

– Танечка, у нашего друга сегодня важное событие, и мы с товарищами хотим его поздравить. Вы сделайте так, чтобы он остался доволен.

– Так вы закажите, что хотите, – она устало кивнула на меню.

– Нет, Татьяна, – замахал руками Седой. – На ваше усмотрение. Сделайте стол красивым и богатым, а мы вас щедро отблагодарим.

Услышав последнюю фразу, женщина ожила. Откуда-то в ней появились потерянные за день силы. Она улыбнулась и молча кивнула головой.

– Пока вы будете готовить, принесите для разминочки бутылочку водки и каких-нибудь салатиков, чтобы мы не скучали.

Женщина еще раз кивнула и быстро удалилась, а Седой вопросительно посмотрел на Левина и спросил:

– Ну как вам здесь, Андрей Юрьевич?

– Не плохо, не плохо, – пробурчал он и, поправив узел галстука, осмотрелся по сторонам.

Непривычно тихо сидели и приятели Седого. Они были напряжены соседством с «офицером ФСБ». Время от времени кидали на него косые взгляды и нервно барабанили татуированными пальцами по столу.

В отличие от простых людей, сняв с себя одежду, они не становятся голыми. Причудливая нательная символика: зверушки, обнаженные барышни, церковные купола, цепи, кинжалы, колючая проволока и самые разнообразные надписи так глубоко въелись в кожу, что превратились в кольчугу былинных богатырей. Одеяние из синей туши стало их своеобразной визитной карточкой, которую трудно испортить, а еще труднее потерять. По неизвестным большинству людей символам блатари делят мир на «своих» и «чужих», на воров и фраеров. В нательной символике закладывались криминальное прошлое, число судимостей, отбытый или назначенный по судебным приговорам, срок, воровская масть, отношение к административным органам, склонности, характер, национальность, вероисповедание, сексуальная ориентация, место в уголовной иерархии и даже эрудиция.

Даже по рисункам на пальцах Левин определил, что перед ним расположился цвет воровской иерархии Н-ской области, сплошь уголовные авторитеты. И он даже подумал, что зря ввязался в эту опасную авантюру, которая может завести его черт знает куда.