Спартанцы Гитлера - Олег Пленков

Мечтатель и фантазер, Гесс докучал Гитлеру, который не понимал и не разделял интереса Гесса к натуропатии, к гомеопатии, к средневековым пыткам, к аскетическому самобичеванию и т. п. В среде ветеранов партии преобладали старые выпивохи-«жизнелюбы»; аскетизм Гесса, его склонность к здоровому и спортивному образу жизни вызывали у них только смех. Почти 10 лет Гесс был самым значительным функционером партии, так сказать, «Генеральным секретарем» НСДАП. Но несмотря на высокий чин и ранг (по неофициальной номенклатуре нацистского Рейха он был вторым человеком в государстве), в борьбе компетенций Рудольф Гесс проигрывал более настойчивым, работоспособным и ловким конкурентам. Гесс старался играть роль некоего медиума между фюрером и немецким народом; он представлял себя верховным жрецом нацистского культа{361}. Собственно, его полет 10 мая 1940 г. можно рассматривать как последнюю отчаянную попытку вернуть доверие фюрера, растерянное в бесконечных интригах и борьбе за власть: предложения Гесса англичанам были сходны с убеждениями Гитлера, который, получив известие о полете, несколько дней выжидал, прежде чем объявить своего соратника сумасшедшим. И долгие годы в тюрьме он оставался убежденным национал-социалистом; когда жена сообщила ему, что во время войны Гитлер не раз говорил, что Гесс — единственный идеалист в партии, — он заплакал{362}. В 1982 г. Гесс по недосмотру охраны повесился в берлинской тюрьме Шпандау, последним и единственным узником которой он был последний десяток лет.

Мартин Борман был полной противоположностью Гесса. Он выделялся удивительной даже среди трудоголиков-немцев работоспособностью, пунктуальностью и прилежанием{363}. Сначала он занимал пост начальника штаба заместителя Гитлера по партии Гесса, который, казалось, делал все, чтобы растерять благосклонность фюрера: он не ждал часами, как Борман, чтобы оказать Гитлеру какую-либо услугу, а мог, например, уехать в горы кататься на лыжах{364}. На руку Борману сыграло и то обстоятельство, что его долгое время никто не принимал всерьез и поэтому никто ему не мешал — кто бы мог подумать, что скромный и прилежный начальник личного штаба фюрера вскоре превзойдет по масштабам влияния самого рейхсфюрера СС Гиммлера? Исключительно благодаря Борману в системе нацистской диктатуры партия оставалась более значительным учреждением, чем СС. Примером недооценки Бормана является замечание Геббельса, что Борман — это примитивный тип советского функционера из ГПУ{365}. Это, впрочем, не мешало Геббельсу поддерживать с Борманом наилучшие отношения: от него слишком многое зависело.

Час Бормана пробил, когда произошла история с перелетом Гесса в Англию: 29 мая 1941 г. он получил министерские полномочия в чине руководителя партийной канцелярии (точнее, личного секретаря Гитлера), что, учитывая специфику власти в Третьем Рейхе, означало очень многое: всю войну он был тенью Гитлера; некоторые историки считают, что он манипулировал Гитлером, целиком поглощенным руководством войсками. Именно Борман решал, кого допускать к Гитлеру, а кого — нет. Борман смог завоевать неограниченное доверие Гитлера — человека глубоко недоверчивого. После же покушения 20 июля 1944 г. Гитлер вообще всерьез доверял одному только Борману. Борман не был хорошим оратором, писал он коряво, но зато он прекрасно знал правила и приемы аппаратных игр и преуспел в них более, чем кто-либо. На руку ему было то обстоятельство, что по заранее заведенному порядку гауляйтеры в своей повседневной работе были с ним связаны; от его благосклонности зависел доступ к Гитлеру, что было жизненно важно для начальников всех рангов. Именно с именем Бормана связано усиление положения гауляйтеров во время войны: во-первых, потому, что регирунгспрезиденты (главы земельных правительств) лишились непосредственного подчинения министерству внутренних дел, а во-вторых, все гауляйтеры стали имперскими комиссарами обороны и должны были координировать свои действия с руководством военных округов{366}. Оба эти обстоятельства существенно укрепили власть гауляйтеров; можно, собственно, говорить о создании новой государственной инстанции, которая контролировалась Борманом. Во время войны партия не только активно внедрялась в государственное управление, но и взяла на себя множество других задач — оказание помощи пострадавшим в бомбежках, обеспечение жильем бездомных, отправление детей из городов в рекреационные лагеря, забота о беженцах из среды фольксдойч, распределение карточек, забота о раненых; пропагандистская работа также была в ведении партии{367}. Все это способствовало тому, что ведомство Бормана стало забирать себе исполнительные функции, и следовательно становилось все более вездесущим и влиятельным. Одним Борман искусственно перекрывал доступ к Гитлеру, другим — обеспечивал благоприятные условия. Борман обладал безошибочным инстинктом власти и, видя как во время войны СС стали расширять свою сферу влияния, стал делать то же самое для утверждения влияния и веса партии; он преуспел в этом даже больше, чем Гиммлер и СС. Во всяком случае, к концу войны Борман был более влиятельным чиновником, чем Гиммлер, а партия стала еще более значительным институтом власти. В марте 1945 г. один из подчиненных Бормана писал, что «в 1929 г. ПО была самым мощным инструментом руководства партией, а сейчас эта роль принадлежит партийной канцелярии в лице Бормана»{368}.

Борман смог оттеснить от принятия важных политических решений всех своих соперников: и руководство рейхсканцелярии (во главе с Ляммерсом), и «канцелярию фюрера» (Булер), и военную канцелярию (во главе с генералом Йодлем). Шпеер писал, что даже в нацистской верхушке Борман выделялся своей жестокостью и полной эмоциональной глухотой. Будучи от природы угодлив, он обращался со своими подчиненными так, словно это были быки или коровы. Впрочем, победа одного из соперников не означала в условиях нацистской борьбы компетенций его исчезновение. Так, у Филиппа Булера в «канцелярии фюрера» продолжало работать 137 сотрудников, которым Гитлер поручил совершенно не партийную «работу»: в этой канцелярии был создан «центр эвтаназии», который нес ответственность за убийство душевнобольных и калек{369}.

С другой стороны, роль Бормана не следует переоценивать: он никогда не был самостоятельной политической фигурой, хотя некоторые авторы (например, американский историк Луис Шмир) придают ему и его деятельности излишне большое значение{370}. Логически вполне допустимо, что расширить свое влияние до такой большой степени Борман смог именно из-за отсутствия ясных политических амбиций. Кроме того, самой существенной чертой партийного аппарата было то, что ни одно партийное ведомство — от «внешнеполитического ведомства НСДАП» под руководством Розенберга до «службы Риббентропа» (также занятого внешнеполитической сферой) или «иностранной организации НСДАП» — не имело четко очерченных границ собственных компетенций. В процессе борьбы за компетенции между традиционными государственными институтами и партийными организациями первые не были распущены, они и дальше работали как обычно, но вхолостую, так как значительная часть государственных функций и задач была «приватизирована» партийными или специальными инстанциями, учрежденными лично Гитлером. Дублировав почти все государственные службы и функции, партия сумела не слиться с государственной бюрократией: только 4 крупных партийных деятеля — Геринг, Геббельс, Фрик и Дарре — встали во главе государственных ведомств; в 1937 г. только 5 из 12 министров были членами НСДАП, а 7 министров были беспартийными{371}, что немыслимо в сталинской системе власти.

В итоге следует констатировать, что главную специфическую черту НСДАП составляла лояльность отдельных партийных руководителей лично Гитлеру; что ни в один из моментов партия своего развития не имела монопольного положения, напротив, именно в партии в наибольшей степени проступали идеологические и социальные противоречия отдельных ее групп; также значительную роль играли региональные и конфессиональные различия. Эти противоречия часто угрожали самому существованию партии, но каждый раз они благополучно преодолевались не при помощи собственно партийной организации и ее пресловутой необыкновенной эффективности и динамики, а за счет культа вождя. Такой способ решения проблем был приемлем для большинства немцев, которые таким образом получали возможность избежать личной ответственности и необходимости лично принимать решения. А партийные боссы имели почти полную свободу в разрешении внутренних конфликтов. Эта тактика соответствовала социал-дарвинистскому подходу Гитлера к вопросам управления. Гитлер вмешивался лишь тогда, когда чувствовал, что его положение как арбитра и суверена находится под угрозой. Вот запись из дневника Геббельса от 2 марта 1943 г.: «Во внутренней политике, точно так же, как и во внешней политике, каждый действует по собственному усмотрению по той причине, что никакого авторитета власти совершенно не заметно. Более всего это относится к партии, которая идет собственным путем и ни на кого не обращает внимания»{372}. Дезорганизация и отсутствие системы — вот методы, при помощи которых Гитлер регулировал режимы давления и торможения в процессе борьбы партии против государства,{373} собственно, это была разновидность политики divide-etimpera.