Куда ж нам плыть? Россия после Петра Великого - Евгений Анисимов

Вернемся на заседание Верховного тайного совета. Из всех дочерей покойной Прасковьи Федоровны самой подходящей кандидатурой на русский престол Голицыну показалась средняя дочь царя Ивана вдовствующая Курляндская герцогиня Анна. Именно он первым произнес ее имя на заседании Совета: «Она еще в брачном возрасте и в состоянии произвести потомство, она рождена среди нас и от русской матери, в старой хорошей семье, мы знаем доброту ее сердца и прочие ее прекрасные достоинства, и по этим причинам я считаю ее самой достойной, чтобы править нами».

Императрица Анна Иоанновна

Читатель наверняка заметил, что Голицын умышленно подчеркивал русское происхождение Анны Иоанновны, старину ее дома, то, что она была «рождена среди нас». Это был неприкрытый намек на незаконность других возможных наследников престола, происходивших не от «природной русской» Екатерины I. А такие наследники были, и, действительно, русской крови в них текло маловато. После смерти в 1727 году шведки (или латвийской крестьянки – тут мнения ученых, как вы помните, расходятся) Марты Скавронской, бывшей два года императрицей Екатериной I, из десяти ее детей от Петра Великого в живых оставались две дочери – Анна и Елизавета. Как уже сказано, в 1725 году Анна Петровна была выдана замуж за голштинского герцога Фридриха Вильгельма, уехала с ним в Киль и там в 1728 году, родив мальчика Карла Петера Ульриха, умерла от родовой горячки. Таким образом, к 1730 году трем женщинам из ветви Ивана противостояли двадцатилетняя Елизавета Петровна и ее двухлетний племянник, живший в Германии.

Вопрос о том, кому наследовать престол после смерти Петра II, строго говоря, был запутанным и спорным. Ни один из пяти названных кандидатов не имел безусловного преимущества перед другими, да и покойный император не оставил после себя письменного завещания и не выразил свою волю каким-либо иным способом. Впрочем, один акт государственного значения на сей счет все-таки существовал, и о нем знали многие. Речь шла о завещании – «Тестаменте» Екатерины I 1727 года. Согласно Тестаменту были предусмотрены «запасные» варианты престолонаследия в случае смерти (до совершеннолетия) Петра II, то есть при невозможности законного назначения им собственного преемника. И хотя это положение Екатерина внесла в Тестамент ради того, чтобы хотя бы как-то защитить права своих дочерей Анны и Елизаветы и их возможного потомства, так уж получилось, что в 1730 году в день смерти Петра II Тестамент внезапно «попал» в точку, ибо согласно ему преимущество ветви от второго брака Петра Великого становилось очевидным, и в начале 1730 года можно было полностью реализовать содержание 8-го пункта Тестамента, который гласил: «Ежели великий князь (то есть Петр II. – Е.А.) без наследников преставитьца, то имеет по нем [право наследования] цесаревна Анна со своими десцендентами, по ней цесаревна Елизавета и ея десценденты…». Иначе говоря, согласно букве Тестамента, после смерти Петра II и Анны Петровны на престол должен был вступить ее сын Карл Петер Ульрих, голштинский принц. Однако ночью 19 января 1730 года о правах двухлетнего внука Петра Великого никто не вспомнил, как и о правах дочери первого императора цесаревны Елизаветы. А между тем в 1727 году Верховный тайный совет признал правомочным букве Петра II. Однако в 1730 году верховники обращались с некогда утвержденным ими же самими законом по известной русской пословице, как с дышлом. Когда в 1742 году арестованного фельдмаршала Б.Х.Миниха спросили, почему он игнорировал Тестамент 1727 года, тот простодушно отвечал, что в таких делах «надобно поступать по указу настоящего государя, а не прежних монархов». И хотя в тот момент никакого государя уже не было, принцип следования политической выгоде перевешивал принцип законного следования любым «бумажным» законам. Чуть позже Голицын объяснял нежелание приглашать духовенство для решения династических дел тем, что церковные иерархи после смерти Петра Великого опозорили себя, одобрив воцарение Екатерины I, точнее – «склонились под воздействием даров в пользу иностранки, которая некогда была любовницей Меншикова». Иначе говоря, ни Голицын, ни поддержавшие его верховники считаться с Тестаментом «лифляндской портомои» не собирались, хотя в 1727 году все они целовали крест в верности последней воле умирающей императрицы.

Более того, предложение Голицына все они восприняли как весьма умный, удачный компромисс, который позволял без кровопролития сохранить равновесие политических сил в борьбе за наибольшее влияние при дворе. Были удовлетворены и обиженные Долгорукие, и все, кто ни в коем случае не желал прихода потомков Петра Великого и – не допусти, Господи! – продолжения его реформ. Именно поэтому фельдмаршал В.В.Долгорукий – наиболее авторитетный среди своего клана – воскликнул: «Дмитрий Михайлович! Мысль эта тебе внушена Богом, она исходит из сердца патриота, и Господь тебя благословит. Виват наша императрица Анна Иоанновна!». Другие участники совещания подхватили «Виват!» фельдмаршала. То-то, наверное, потом старый воин корил себя за эту излишнюю горячность – его по ложному обвинению «в оскорблении чести Ея императорского величества» Анны Иоанновны в 1732 году засадили в крепостную тюрьму Иван-города и продержали там восемь лет, а потом отправила на Соловки!..

И далее получивший подробнейшую информацию о происшедшем в Лефортовском дворце датский посланник Вестфален рассказывает о забавном эпизоде, как нельзя лучше характеризующем Остермана. Услышав крики радости в зале заседания Верховного тайного совета, он бросился к двери, стал стучать, ему открыли, и «он присоединил свой «виват» к «виватам» остальных».

Набросить намордник на спящего тигра

Но председательствующий князь Голицын еще не кончил говорить. Дождавшись тишины, он сказал то, что заставило всех присутствующих раскрыть от удивления рты. Голицын предложил при возведении Анны Иоанновны «себе полегчить» или «воли себе прибавить» посредством ограничения власти новой императрицы. Из последующих событий видно, что князь Дмитрий давно шел к этой мысли. Как человек опытный, умный, образованный, книгочей, он имел возможности изучать недостатки и достоинства различных политических режимов, существовавших когда-либо в истории. Он стал убежденным противником самовластия, которое в царствование Петра расцвело пышным цветом и привело к господству беспородных фаворитов вроде Меншикова, которого, несмотря на все его звания, титулы и награды, так и не включили в боярские книги – список высшего чиновного дворянства XVII – начала XVIII века. Зато, по мнению Голицына, были унижены некогда равные и даже более знатные, чем Романовы, дворянские и княжеские роды. И вот, неожиданно, со смертью Петра II появилась уникальная возможность «набросить намордник на спящего тигра» – самодержавие. При этом основная власть перешла бы к Верховному тайному совету, большинство в котором было за знатными, или, как тогда говорили, «фамильными». В глазах Голицына и его сподвижников Анна была заведомо слабым, несамостоятельным правителем, и она могла сыграть в русской истории ту же самую роль, которую сыграла Ульрика-Эле-онора – младшая сестра и наследница погибшего в ноябре 1718 года шведского короля Карла XII. В 1719 году она смогла занять трон лишь ценой отказа от абсолютной власти, которой обладал ее великий брат-полководец. Согласно шведской конституции 1720 года, которая была дополнена Актом о риксдаге 1723 года, вся власть перешла к высшему совету – риксроду, составленному из аристократов. Инициатором этой революции 1720 года был знатный вельможа Арвид Горн, который возглавлял этот самый риксрод и фактически самостоятельно и благополучно правил королевством до 1738 года.

Не исключено, что князь Голицын, знавший новейшую историю Швеции, был не меньшим честолюбцем, чем шведский аристократ, и брал с него пример. Уж очень похоже было все им продумано: избираем слабого правителя, ограничиваем его права письменными обязательствами, вся власть сосредотачивается в Верховном тайном совете, а в нем все свои, «фамильные», а я из них – самый хитрый и умный! Впрочем, понимая все преимущества предложения Голицына, опытный и осторожный дипломат Василий Лукич Долгорукий засомневался: «Хоть и зачнем, да не удержим?» – «Право, удержим!» – отвечал Голицын и тут же предложил оформить это «удержание» пунктами-кондициями, которые новая императрица была обязана подписать в случае ее согласия занять трон отца и деда.

Дальше предоставим слово секретарю Верховного тайного совета Василию Степанову, который позже давал письменные объяснения о том, что происходило тогда в зале заседания. Он был приглашен в комнату, где совещались верховники: «Посадя меня за маленький стол, приказывать стали писать пункты, или кондиции, и тот и другой сказывали так, что я не знал, что и писать, а более приказывали: иногда князь Дмитрий Михайлович, иногда князь Василий Лукич». По-видимому, опытный секретарь Степанов был ошарашен этим натиском, лихорадочным порывом этой кучки властолюбивых стариков, которые, теснясь и толкаясь вокруг него, стали наперебой диктовать условия своего прихода к власти. Видя растерянность Степанова, канцлер Гавриил Головкин стал просить Остермана – большого специалиста по составлению государственных бумаг – продиктовать текст. Остерман же запел старую песню: «…отговаривался, чиня приличные представления, что так дело важное, и он за иноземчеством вступать в оное не может».