Где-то я это все… когда-то видел(СИ) - Виктор Сиголаев

— А ты сходи, распутай. Только сначала посылку от Трюханова мне занеси. Сюда, в контору.

— Слушаюсь, товарищ подполковник.

— Вот только каблуками там не щелкай, а то с будки свалишься. Отбой.

— Хм…Отбой.

Я повесил трубку и спрыгнул на пол.

Подумаешь! Всевидящее око. Большой брат все видит, помните об этом! Чекистские штучки.

А вот с посылкой, товарищ Пятый, тебе придется чуточку подождать. Есть у меня еще одно дело.

Неотложное…

Глава 33

Что мы знаем о добре и зле?

В принципе — все. Начиная с ветхозаветных заповедей и до «крошки-сына» Маяковского, который пытливо вытягивал из отца постулаты нравственных ценностей.

«Крошка сын к отцу пришел, и спросила Кроха -

Что такое хорошо и что такое плохо?…»

Папа, разумеется, знает. Да, все мы знаем. Всем все ясно!

«Не убий, не укради, не возжелай жены ближнего своего…»

Чего тут думать? Элементарно.

Вот только…

Вот только эта, свойственная всем нам категоричность на поверку и оказывается тем самым толстенным черенком, метящим в наши лбы, когда мы с завидным упорством, раз за разом наступаем на коварные грабли нашей самоуверенности.

Мы в сотый раз открываем для себя, что жизнь упорно не желает вписываться в библейские рамки. А современная мораль неожиданным образом, в самый неподходящий момент вдруг приобретает эластичные свойства известного резинового изделия.

Мы недоуменно оглядываемся и видим, что в этом мире вокруг нас продолжают убивать. А убийц при желании — исповедуют, отпускают грехи, или даже благословляют в церкви. «Не убий…»?

А, «Не укради…»? Наши ближние воруют практически всё — от канцелярских скрепок до авиалайнеров с теплоходами. А если ты, согласно заповеди, не воруешь, то получаешь ярлык блаженного, если не скажут хуже.

«Не возжелай…». Мы снова оглядываемся и вдруг неожиданно замечаем, что жена собственного соседа уж больно привлекательна, и вроде,… как и сама не против. Почему бы и нет?

А как же небесные скрижали? Они не для нас? Крошка-сын вырос и наплевал на папин стишок? Или это просто нам не повезло с папой-поэтом?

Вот простой вопрос: Родину предавать — хорошо это или плохо?

Предвижу взрыв негодования, потому как, ответ очевиден. Железобетонно очевиден! Конечно, плохо.

Тогда второй вопрос: имеет ли право отец, с точки зрения добра и зла, подвергать сына смертельной опасности?

Не знаю, что скажут люди, но, на мой взгляд, не существует в природе таких обстоятельств, которые могут послужить оправданием гибели ребенка. Нет таких оправданий. Дважды железобетонное нет!

И в первом, и во втором случае все предельно ясно.

А как тогда быть с третьим случаем?

Вот с таким: человеку предлагается предательство Родины, под угрозой безопасности близких ему людей. Или страна, или сын? Попробуйте ответить — какой должен быть выбор? Подскажешь, многомудрый Моисей? Или хотя бы ты, нравственно продвинутый папа крошки-сына? Не знаете?

И я не знаю, как ответить… правильно.

Но я знаю, что нужно сделать!

Или хотя бы попытаться…

Дверь мне открыл Родион.

— Витёк! Привет. Ты же…болеешь вроде…

— Поэтому такой и не высокий. Привет, Родька. Отец дома?

— Дома. Он…как это… за штатом сейчас. Типа, отстранили от службы.

— Я пройду?

— Угу.

Родькин отец сидел за кухонным столом на табуретке и рассеянно рассматривал листву платана за окном. На девственно чистой клеенке в центре стола стояла полупустая бутылка водки, граненый стакан и блюдечко с нарезанными свежими огурцами. Была еще пачка «Беломора» и переполненная окурками стеклянная пепельница.

Я молча прошел на кухню и сел напротив. Мужчина не выглядел пьяным. Усталым, скорее. Обострившиеся морщины на осунувшемся лице, равнодушный взгляд. Глаза погасшие, без жизни и блеска. Мой приход не вызвал ни удивления, ни радушного гостеприимства, ни какой-либо другой естественной реакции.

На ум пришел герой Баталова из фильма «Москва слезам не верит». Если бы я не был ребенком, мне бы налили водки и спросили: «Ну что там, вообще…в мире делается?»

Я положил руки на клеенку, сцепил пальцы в замок и медленно произнес.

— Я пришел Вам помочь, Анатолий Игоревич.

Отставной лётчик перевел взгляд с окна на меня и стал без интереса рассматривать сидящего перед ним сопляка.

— Ты кто, парень?

— Сейчас это не важно.

— А что… важно?

— То, что я могу подсказать Вам выход.

Мужчина угрюмо хмыкнул.

— Выход? Какой выход? Откуда?

— Из того тупика, куда Вас загнали известные мне люди.

— Ч-что? Что за ерунда? Ты что такое говоришь…м-мальчик?

Ну, по крайне мере, появились эмоциональные реакции. И то хлеб.

«Больной скорее жив, чем мертв…»

— Сначала я расскажу то, что с Вами произошло. Не возражаете?

— Н-ну. Расскажи.

— На детали не претендую, но суть такова. Скорее всего, все началось с вашего особиста. Раз Вы на хорошем счету в части, значит и с особистом у Вас нормальные отношения…

— Были…

— Были, — согласился я, — но в первый раз он встретился с Вами и предупредил о дурацкой анонимке…

— Откуда ты знаешь? Ты кто?

Родькин отец впился глазами в мое лицо. Руки вцепились в края стола.

— Успокойтесь, Анатолий Игоревич. Понятие «спецслужбы» Вам знакомы?

— Н-ну…

— А как Вы считаете, спецслужбы теоретически могут использовать для определенных узконаправленных целей агентов с…как бы это сказать… с определенным возрастным цензом, далеким от совершеннолетия?

— Хочешь сказать — детей?

— Хочу.

— Наверное…если теоретически… Возможно, да.

— Я перед Вами. Практически.

Оба замолчали. Во дворе с азартом чего-то штурмовали мальчишки, во всю глотку озвучивая треск воображаемых автоматов. В прихожей хлопнула дверь, раздался женский голос. Потом Родькин. Мой собеседник встал из-за стола и прикрыл дверь на кухню. Щелкнул язычок дверного замка.

— Ерунда, какая-то, — сказал он, проходя к столу и садясь на свой табурет, — Была анонимка, верно. О том, что я приторговываю ГэСээМом. Посмеялись на пару с «молчи-молчи»…

— Потом начались проверки и комиссии.

Мужчина замер. А я продолжил:

— В какой-то момент Вас реально зацепили. Здесь я могу только гадать. Скорее всего, была подстава. Что-то важное пропало, или подложили чего-нибудь…

— …Патроны. В летный подсумок. И секретка пропала. Так, пустяки, но с грифом…

— Значит, и то, и то. Дальше было больше. Я говорил раньше — деталей не знаю. Но самое интересное было впереди. Так?

Родькин отец схватился за бутылку. Потом опомнился и отдернул руку, как от жаровни. Усмехнулся.

— Ну, давай. Продолжай,… агент.

«Сарказмом отгораживается, — догадался я, — пытается инстинктивно поставить психологический барьер».

— А потом Вы неожиданно получили повестку из милиции, хотя Родион божился, что к пожару не имеет никакого отношения.

— Ну, про пожар я позже узнал. И Родька клялся тоже потом…

— Не важно. Вы встретились с неприятной женщиной-инспектором, а она дала понять, что Ваши проблемы на службе не случайны. Так?

— Да. Так это и было.

— И Вам было предложено кое-что сделать. И дали время на размышление. Допустим, до послезавтра…

— До завтра.

— А чтобы Вы не сделали глупостей, предупредили самым серьезным образом. К примеру, рассказали, где работает и часто бывает Ваша жена. С точностью по минутам. Где учится, где гуляет и с кем дружит Ваш сын. Чем он болел в раннем детстве. Что ему нравится, и чего он боится.

Мужчина сжимал руки в кулаках до белых костяшек. Медленно поднял на меня глаза.

— Что…мне…делать?

— Все просто. Запоминайте номер. Записывать не надо. Трубку поднимет человек, которого Вы будете звать «Пятый». Назоветесь… скажем… «Эпсилон». Дальше будете действовать по его указаниям.

— А… Родька? Света? Моя жена?

— Кое-что поясню. Ваша вербовка, а то, что я сейчас делаю, именно так и называется, так вот, Ваша вербовка — моя личная инициатива. Можно сказать — должностное преступление. Прямо отсюда я направляюсь к своему руководству и докладываю о Вашем согласии работать с нами. И убеждаю начальство в том, что это единственный выход обезопасить Вашу семью. Вы согласны?

Я специально придал вопросу двоякий смысл: «Вы согласны», что выход единственный, и «Вы согласны» работать вместе с нами. Оба фактора настолько взаимосвязаны, что требуют единого ответа. И этот ответ…

— Да! Я согласен.

— Тогда, позвоните ровно в двадцать ноль-ноль. Звонок будут ждать.

Я встал из-за стола.