Как я украл миллион. Исповедь раскаявшегося кардера. - Сергей Павлович

Новый год в тюрьме — в этом есть что-то противоестественное, неправильное. Для меня первый, для кого-то десятый, для иных — двадцатый. Сколько их еще будет?.. Грустно. На глазах слезы. И через расстояние чувствуешь тепло тех, кто ждет тебя дома…

В январе Валида Агаева перевели в другую хату. Причина? Он в открытую покровительствовал мне, что не могло понравиться Филу, который хотел извлечь из общения со мной определенную выгоду для себя. Валид не особо расстроился — со дня на день его должны были экстрадировать в Россию — и периодически писал мне «малявы» с другого корпуса.

Через пару недель его и Казбека действительно увезли в Москву, и они находились в фээсбэшном следственном изоляторе Лефортово. Я несколько раз звонил ему на мобильник, делился своими скудными новостями, а Валид рассказывал о себе.

— Убийство Хлебникова мне уже не шьют, — радостно кричал он в трубку. — Обвинили только в организации похищения с целью выкупа дагестанского бизнесмена Ахмед-Паши Алиева. Я его у чекистов перекупил, которым тот задолжал $300 тыс. Что? Да не потому, что я такой добрый, — просто из-за отсутствия Алиева могла сорваться одна очень крупная сделка, в которой я участвовал. Да все нормально, брат, вопрос и здесь решается, и, скорее всего, до суда дойдет только обвинение по статье 222 УК РФ (незаконное приобретение, передача, сбыт, хранение, перевозка или ношение оружия) — за то, что принес в квартиру одного земляка сумку с тремя пистолетами, двумя гранатами и патронами, — на мажорной ноте закончил Агаев.

Мне до сих пор неизвестно, кто убил Пола Хлебникова — были это Агаев с Дукузовым или кто-то еще. Впрочем, я и не хочу это знать. Но в чем я абсолютно убежден — так это в том, что, пока в России не прекратят убивать журналистов, ни Путин, ни тем более Медведев никогда не построят нормального государства.

Глава 22

Дилемма заключенного

В суд я поехал с обвинением по части 4 статьи 212 УК РБ, предполагав- 212 УК РБ, предполагав-212 УК РБ, предполагавшей от шести до пятнадцати лет лишения свободы.

Каждый выезд в суд — это серьезное испытание для нервной системы. Будят рано — около пяти, но, как правило, ты и сам в это время уже не спишь — шутка ли, завтра предстоят серьезные испытания, встреча с неизвестностью, а также с родными, поэтому можно и всю ночь не сомкнуть глаз. Наскоро умываешься, одеваешься, пытаешься унять дрожь — то ли от холода, то ли от волнения, завтракаешь через силу, ждешь неизбежного «Павлович, с вещами!» за дверью, в одну руку матрас (перед каждым выездом в суд сдаешь его на склад, чтобы вечером получить обратно, и отговорки типа «У меня ж еще двадцать судебных заседаний впереди, я вернусь в эту камеру» не канают), в другую — скромную пластиковую папку с документами по делу и вместе с двадцатью-тридцатью такими же «счастливчиками» попадаешь в «отстойник».

С «отстойника» в тюрьме все начинается, им же и заканчивается. Полпачки выкуренных сигарет, пару часов ожидания, скудные тюремные новости (кому сколько дали), однообразные бессмысленные разговоры или разгадывание сканвордов. Если сильно повезет, можно словиться и со своими подельниками.

— Привет, Паша, — офигел я от неожиданности, уже при первом выезде в суд завидев Пашу Воропаева.

— Здорово, Серега, — он выглядел побледневшим и осунувшимся.

— Я два раза отправлял «малявы» по всему централу, искал тебя, но тщетно.

— А у меня хата нерабочая, — пояснил Воропаев, — семь-шесть, в торце старого корпуса. Над нами 100-я, «коммерс-хата», а кроме них сработаться и не с кем. Через легавых тоже не вариант — «малява» запросто попадет на стол к «куму».

— Ну как ты в целом поживаешь?

— Привык, — безразличным голосом ответил Павел.

— Что думаешь?

— Даже боюсь загадывать, а ты?

— Паша, у нас статья до «пятнашки» — нам нет смысла топить друг друга. Есть же Боянков, другие действующие лица — на них и выедем. Ты слышал когда-нибудь о дилемме заключенного?

— Нет, а должен был?

— Вообще-то любому преступнику знать ее не помешает. Значит, в 1950 году Мелвин Дрешер и Меррил Флад обнаружили так называемую дилемму заключенного. Вот ее суть: двое подозреваемых арестованы перед банком и содержатся в разных камерах. Чтобы заставить их признаться в планировавшемся ограблении, полицейские делают им предложение. Если ни один из них не заговорит, обоим дадут по два года тюрьмы. Если один выдаст другого, а тот не заговорит, то тот, кто выдал, будет освобожден, а тому, кто не признался, дадут пять лет. Если оба выдадут друг друга, оба получат по четыре года. Каждый знает, что другому сделали такое же предложение. Что происходит дальше? Оба думают: «Я уверен, что другой расколется. Он меня выдаст, я получу пять лет, а его освободят. Это несправедливо». Таким образом, оба приходят к одинаковому выводу: «Напротив, если я его выдам, я, возможно, буду свободным. Незачем страдать обоим, если хотя бы один может выйти отсюда». В действительности в подобной ситуации большинство людей выдавали друг друга. Учитывая, что сообщник поступил точно так же, оба получали по четыре года. В то же время, если бы они как следует подумали, они бы молчали и получили только по два года. Еще более странно следующее: если повторить опыт и дать подельникам возможность посовещаться, результат остается таким же. Двое, даже выработав вместе общую стратегию поведения, в конце концов предают друг друга.

— Ну и что?

— Как что?! Ключевая фраза здесь: «Если бы они как следует подумали, они бы получили только по два года», — а вы со Степаном уже на два срока наговорили. Так что давайте хотя бы в суде придерживаться единой версии. Идет?

— Ну хорошо, — как-то подозрительно легко согласился Воропаев.

Около 8:00 приезжают автозаки. Точку в любом уголовном деле ставит суд, и хотя твою вину еще никто не доказал, ты уже априори виновен — даже далеких от тюрьмы людей, например по неосторожности совершивших наезд на пешехода, на суд возят в наручниках. Женщинам — спереди, мужчинам — сзади.

Металлический лязг: «Воропаев, на выход!»

— Паша-а-а, помни, о чем мы договорились! — кричу я вдогонку.

Отдельного упоминания заслуживают автозаки — металлические «гробы» на колесах, в которых перевозят заключенных. Открой пенитенциарные правила любой европейской страны и обязательно увидишь там примерно следующее: «Запрещено транспортировать заключенных в плохо вентилируемых и освещенных транспортных средствах или условиях, причиняющих им излишние физические страдания или унижающих их». А у нас что? Машина класса ГАЗ, или «газель», без окон, разделена на три отсека: кабина водителя, отсек для конвоиров и узкие «стаканы» для раздельной транспортировки заключенных, проходящих по одним уголовным делам, а также общая клетка — около 6 м, в которую иногда набивают и до двадцати человек. Почти без света, чьи-то руки — ноги — головы — локти — колени — как селедки в банке, не иначе. И наручники на каждом ухабе еще сильнее зажимаются…