Переправа - Жанна Браун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Белосельский? Куда вы направились?
Я рубанул шаг и отдал честь по всем правилам. Даже Зуев высоко оценил бы мою выправку, если бы видел.
— В офицерское общежитие, товарищ капитан. По поручению командира взвода, лейтенанта Малахова.
И уставился на него преданным взором. Громы планетные! Отпустил бы поскорее! Но он молчал и смотрел на меня исподлобья маленькими темными глазками в красноватых морщинистых веках. Я вдруг почувствовал, что ротный меня терпеть не может. Неприязнь жила в чересчур пристальном взгляде, точно он разглядывал инородное тело. В плотно сжатых бесцветных губах, да и во всей его сутулой высохшей фигуре. Он разглядывал меня так, словно предвидел во мне причину будущих неприятностей. И еще, голову готов дать на отсечение, ему хотелось узнать, что за поручение дал мне лейтенант, но спросить именно у меня не мог. Я мог бы ему помочь, но мне было не до него — своих переживаний выше макушки.
— Товарищ капитан, разрешите быть свободным?
— Подождите, Белосельский. Что произошло на тренировке?
Как славно! Весь полк жужжит, а ротный ничего не знает. Где же он был? Я солнечно улыбнулся ему и заверил:
— На тренировке ничего не произошло, товарищ капитан.
— А пожар?
— Пожар был не на тренировке, товарищ капитан, а на станции, возле железнодорожных путей.
Он улыбнулся. Представляете, комиссар? От его улыбки в пору было в кустах прятаться.
— Не стройте из себя Швейка, Белосельский. Что за пожар? Доложите подробнее.
Я мысленно обругал себя всеми отрицательными эпитетами. Пижон! Лейтенант ждет, а я развлекаюсь…
— Бензовоз горел. Мы потушили, и все.
— Так… Пострадавшие есть?
— Степанов. Но начальник медпункта сказал, что дней через десять все заживет. А так все целы и здоровы.
Дименков собрал кожу на лбу гармошкой и покивал. Не мне, конечно, своим мыслям. Что-то они у него были не очень веселыми.
— Идиотизм, — пробурчал он, — сроки поджимают, каждая пара рук… — Но, взглянув на меня, опомнился и бросил: — Идите.
— Есть, товарищ капитан!
Я проскочил через КПП и облегченно вздохнул: пронесло! Не знаю почему, комиссар, но когда Дименков что-то говорит, меня просто подмывает поступить наоборот. Практически он ничего плохого нам не сделал. Не торчит без конца в расположении роты, не излишествует в словах, не злоупотребляет разносами. Ну, зануда, неприветлив — это да. Слова доброго от него не дождешься, но и плохими не разбрасывается. Только по делу… Правда, злопамятен и не любит менять раз сложившееся мнение о человеке. Но это беда многих начальников с большими полномочиями и малой культурой. Помните ваш любимый анекдот: человек звонит по телефону: «Попросите Надю. Нет дома? И тем не менее…» Так и у меня получается — лично мне, в принципе, плохого не сделал, и тем не менее… Может, это биологическая несовместимость? А, ладно. Нам с ним детей не крестить. Через полтора года сделаю дяде ручкой: оревуар, месье, чао! И начнется у меня настоящая жизнь!
Старший лейтенант Хуторчук был дома. Я еще в коридоре услышал, как он что-то напевает без слов, и постучал.
— Алло! — крикнул Хуторчук. — Кто у телефона?
Я открыл дверь и бодро отрапортовал:
— У телефона рядовой Белосельский. Прибыл по поручению…
— Отставить. Скажи своими словами.
— У лейтенанта обгорел китель, а его вызывает полковник. Просил принести полевую форму.
Когда я вошел, Хуторчук лежал на кровати, обложенный раскрытыми книгами со множеством закладок. На его груди покоился мраморной плитой толстенный том. Хуторчук сложил свой книжный фонд грудой вдоль стенки и встал.
— Наслышан о вашем легендарном рейде. Но мимоходом. Гони подробности.
Пока он доставал из шкафа полевую форму и портупею, вытаскивал из-под кровати сапоги, я рассказал ему все, что уже рассказывал вам.
— Конец света! — кратко резюмировал он. — Не растерялись, воины, — хвалю!
Я взял аккуратно свернутую форму и шагнул в двери.
— Белосельский, вы ничего не хотите у меня спросить?
Я почувствовал, как полыхнули мои несчастные лопухи. Конечно, у меня был вопрос и именно к нему, только он-то откуда узнал?
— Хочу.
— Валяй.
— Почему вы меня не наказали? Виноват я, а не сержант.
Он улегся и закинул руки за голову. Супермен-интеллектуал в часы досуга. А я стоял над ним нелепым вопросительным знаком — в одной руке сверток с одеждой, в другой лейтенантовы сапоги восемьдесят пятого размера. И ждал, пока их благородие соизволят оторвать глаза от потолка.
— Можете быть свободным, товарищ Белосельский, — сказал он и покосился на меня смеющимся синим глазом.
Я разозлился. Что за дела?
— Я не получил ответа, товарищ старший лейтенант.
— Зато я его получил. В твоем вопросе. И рад за тебя, Белосельский. А теперь — мухой!
Что я говорил, комиссар? Сразу видно — кадровый. Я уже закрывал за собой дверь, когда услышал негромкое:
— Кстати, Белосельский…
Он по-прежнему лежал, закинув руки за голову, и смотрел в потолок.
— Кстати, Белосельский, на том месте, где стоит казарма, во время войны стоял медсанбат для тяжелораненых… Дневальный находился примерно на том же месте, где у тумбочки дневалил ты, только этажом ниже… И тоже уснул. Диверсанты вырезали вхолодную почти весь госпиталь. Четыреста человек… За городком на берегу стоит памятник. Ну, а теперь беги.
И я побежал.
Глава XXI
— Разрешите, товарищ полковник?
— Заходите, лейтенант, мы вас ждем.
Малахову почудился в словах командира упрек. Он вспыхнул, как всегда, мгновенно и до корней волос и, зная за собой эту несчастную способность краснеть, как девица, готов был провалиться сквозь пол. Неловкость Малахова усиливалась еще и тем, что, когда они вернулись после пожара в полк, Дименкова на месте не оказалось и он вынужден был, как бы через голову ротного, докладывать дежурному по полку. А теперь этот вызов к полковнику…
В кабинете кроме командира находились замполит и начальник штаба. Груздев сидел, расставив ноги, и наслаждался покоем в персональном кресле, а майор Черемшанов напротив него за приставным столом, и оба смотрели на Малахова с приятным удивлением.
Полковник встал и сделал два шага навстречу Малахову. Они были примерно одного роста, оба темноволосые, спортивные, но в отличие от подтянутого до щегольства полковника, Малахов и в военной форме выглядел безнадежно штатским.
— Прочел ваш рапорт, — Муравьев улыбнулся, — оценил стиль и действия. Благодарю за службу.
— Спасибо, товарищ полковник, — смущенно сказал Малахов, но, увидев полные священного ужаса глаза Черемшанова, спохватился: — Служу Советскому Союзу!
Полковник удовлетворенно кивнул и оглянулся на замполита и начальника штаба, точно приглашал всем вместе полюбоваться, как на глазах растет лейтенант.
— Что у вас с головой?
— Пустяк, товарищ полковник. Через день и следа не останется.
Муравьев показал на стул и сказал:
— Садитесь, Борис Петрович. Есть предложение поощрить ваших солдат. Кого считаете достойным?
— Отлично проявили себя солдаты, — довольно пробасил Груздев, и по его тону Малахов понял, кто внес предложение о поощрении. — Обязательно надо отметить. Это прекрасный пример исполнения долга.
Малахов внутренне сжался. Разговор не застал его врасплох, но он предвидел, что его точка зрения не понравится командованию. И поэтому спросил резче, чем было нужно:
— Орденами наградить?
— Зачем же? — удивленно спросил Груздев. — Можно ограничиться внеочередным отпуском Степанову, а остальным благодарность перед строем.
Полковник взял из стаканчика карандаш, задумчиво покрутил его в пальцах. В вопросе Малахова было непонятное сопротивление, и он не знал, как на него реагировать.
— Объяснитесь, Борис Петрович, — наконец сказал он и откинулся на спинку стула, дав понять, что готов слушать.
Малахов перевел дыхание, стараясь побороть волнение. За время службы он вполне оценил расстояние между командиром взвода и командиром полка. Но пугала его не дистанция, пугала неизвестность — захотят ли понять?
— Человек обязан хорошо работать, — заранее ожесточаясь, сказал Малахов. — Я считаю, что поощрять надо только исключительные заслуги, не входящие в рамки штатных обязанностей.
— А тушение пожаров входит в штатные обязанности взвода, я правильно понял? — спросил Груздев, неприятно задетый, что Малахов отказывается от благодарности, о которой лично он хлопотал перед командиром.
— Входит, товарищ подполковник. Я сегодня уже говорил моим солдатам, что тушение пожаров, спасение людей, предотвращение аварий — обязанность каждого гражданина, а солдата в особенности.
— Позвольте, Борис Петрович, вы вообще против системы поощрений? — с недоумением спросил Муравьев.