Новый Мир ( № 7 2012) - Новый Мир Новый Мир

со слезами в глазах несите.

Обо мне лишь лучшее помня,

даже черное видя белым,

удружите с последним делом

и к могиле мой прах несите.

Наши помыслы и поступки

Бог сверяет, взирая сверху,

и меня на Господню сверку

через робость и страх несите.

Дождик сеется теплый-теплый,

грезя ливнями проливными;

что бы ни было, мое имя,

словно дождь, на губах несите.

Устремляясь мыслями в небо,

выше взгорка и гор превыше,

в сердце смерть мою, словно в нише —

это вовсе не крах, — несите.

Молитва

Фортуна моя в сумятице сумбурных дней безотрадных —

ладья, без руля и паруса вышедшая в океан.

На сотню бед и напастей — один ответ и ответчик.

И кто же у нас ответчиком? Некий Ваагн Мугнецян.

Во дни сумбурные эти  чего мне недоставало,

так это фальшивых здравиц с объятьями. Ну, содом!

И только тоненький лучик откуда-то с небосвода

несет крупицу надежды в мой одинокий дом.

В моем одиноком доме вконец расшатаны стены,

а в груду видений детских подсунули динамит.

Песня моя давнишняя того и гляди замолкнет,

маяк мой окутан мраком, а сердце щемит, щемит.

Маяк мой окутан мраком, и в штормовой пучине

мечты, пошедшие прахом, погребены стократ,

и я замечаю всюду следы несказанных бедствий,

в чистилище был уже я, воочию видел ад.

Видел нутро людское — полую эту скверну,

припорошенную сверху снегом слепящих вьюг.

Тянется издалёка тонкий усердный лучик —

песни моей последней самый последний звук.

Вся эта грусть и мокрядь — это жажда молитвы,

чтобы была прозрачна, истинна и ясна,

чтобы в глубинах горних снова звучала песня,

детская моя песня — бездна и белизна.

*

Мовсес Акоб — поэт, переводчик. Родился в 1952 году. Окончил Ереванский педагогический институт. Был сельским учителем, замредактора журнала «Гарун» («Весна»), министром культуры Армении. Автор стихотворных сборников «Небо полетов», «Мгновенья восторга», «Песнопения» и др. В переводе А. Мовсеса изданы книги Гёльдерлина, Ницше, Рильке, Йоханнеса Бобровского. Живет в Ереване.

Акоб Мовсес

На холмах наших, полных печали

На холмах наших, полных печали,

пели роги пронзительней птах.

Что за радость они возвещали,

что за пени таили в устах?

Мы следили за шествием света

у шального восторга в плену,

так посмотрим же, что нам про это

песнопевец сказал в старину.

В золотое еще первовремя

слову дан был священный завет:

ты открыто всегда перед всеми,

никого не отринешь ты, нет.

Вот, земли драгоценное чадо,

жизнь шагает по нашим горам

и гарцует и льнет к нам с отрадой,

как в пространство вписавшийся храм.

Но пока мы за плотью бежали,

как случилось, отцы, что слова,

пренебрегнутые, не оплошали

и не свисли с ее рукава —

предпочли, и отнюдь не напрасно,

с губ слететь и уйти на простор,

как селянин, что с крынкою масла

из подпола выходит во двор.

Мертвецы и живые ладони,

о земля, тянут к первоплодам

твоего древа жизни на лоне

вод прозрачных, в глубинах их, там…

Зря вы, дети земли, побороться

возжелав, укрепляете тыл.

Победить? Но ведь свет не дерется.

Проиграть? Он же не победил.

На земле праздник не упразднится,

не иссякнут плоды и ручьи,

и живущий, как око в глазнице,

обретает себя в бытии.

В темных волнах — куда было деться? —

мы, играя, опомнились вмиг —

вырываясь из Божьего сердца,

свет сквозь водную толщу проник

вглубь, и в страстных мечтаниях звездных

мы с ним вынырнули как-нибудь,

словно кит, набирающий воздух,

чтобы снова поглубже нырнуть.

Планета слов

Покорные зову, как ранние всходы,

взметнулись небесные первые воды.

О, предапокалипсис! Там без убранства

лежавшие друг против друга пространства,

точь-в-точь малыши, что еще не проспались,

сосали в луч света просунутый палец.

Я тоже в той теми сплошной обретался,

себя осязал, но найти не пытался,

едва трепыхался, бессильный, дебильный,

покуда меня свет не залил обильный.

И, как погруженные в сумрак зловещий,

с собой лишь при свете знакомятся вещи,

вот так же и я, прах убогий, скудельный,

кружил среди вод в пустоте беспредельной,

покуда меня не коснулся лучами

и не подхватил, разгоняя печали,

и вниз не метнул и — без роздыха — кверху

свет. Робко меняя за вехою веху,

я с неба души снял покровы; теперь я

стал виден вам, и, сам отчасти не веря,

мерцая под стать отраженному свету,

я преобразился не сразу, не вдруг

в светило и слов небольшую планету.

У нас на земле

А у нас на земле свет ныне — как олень на зеленых холмах.

Только вот отчего на царской этой ловитве

нет среди нас Младшего царевича —

лучшего в наших краях охотника,

самого меткого,

и отважного, и искуснейшего среди нас наводчика?

— Послушайте-ка, что я скажу.

Это я умолил господина — пускай хотя бы нынче

царевича с нами не будет, ибо в минуту,

когда рассвет строит свои козни,

наша краса и гордость является у водопоя,

но, только прицелится, его душат слезы,

он кладет руку на сердце, затягивает песню —

и распугивает дичь.

А однажды, когда венценосец накренил едва достигающий лба скипетр

и глянул ему в глаза,

он смутился и направил дротик

себе в грудь.

Пленник языка

Явились без поводырей

стезями раннего рассвета

и встали у моих дверей

с дарами слов, добытых где-то.

Что за слова! Рассеял их —

и вмиг утратил голос, имя,

а если вдруг примерил — вмиг

стал нем и наг перед своими.

Стоят, как нищие, и ждут,

что ты в ладошку им положишь.

А что ты дашь им, чем ты тут