Поймём ли мы когда-нибудь друг друга? - Вера Георгиевна Синельникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
… … …
07.06.1964 года
База.
Ещё должно быть несколько рейсов вертолёта. Письмо отправлю с последним. Может быть, что-то будет от тебя. Сегодня Яша вылетел за лошадками. С ними должны прибыть и щурфовщики.
Таяние снега завершается. Делаем радиальные маршруты. Пока самостоятельных маршрутов Лёва мне и Сашке не доверяет (почему-то он нас с ним ставит на одну доску), и мы проходим стажировку у него и Стаса.
С появлением лошадок двинемся на север и запад. Дятловский лист останется южнее. Надо будет постараться зарезервировать для него хотя бы несколько дней. Сейчас Лёва об этом и слышать не хочет, да и я ещё не готова к такой серьёзной работе.
Пейзаж меняется на глазах. Всё течёт, журчит, булькает. Вода уносит всё, что связано с зимой, давая дорогу неудержимо наступающему лету.
… … …
09.06.1964 года
База
Лёве захотелось свеженинки, и он снизошёл до того, что пожертвовал пару часов на охоту. Птиц здесь великое множество, особенно уток, гусей, куропаток, и Лёву это летающее мясо дразнило и выводило из себя.
Мы договорились не уходить далеко от лагеря и разбрелись в разные стороны. Со своей мелкашечкой я пошла вверх по реке. Как говорится, долго ли, коротко ли, набрела я на полянку среди стланника. На полянке — петушок, красивый — как жар-птица. Я остановилась и смотрю на него — любуюсь. Он тоже смотрит, с места не двигается. Подошла я поближе. Петушок надулся и стал что-то роптать сердито, распустив крылья и прижав к земле хвост. Расстояние между нами — метров семь, не больше. Расстреливай в упор! Я ещё приблизилась, винтовку подняла, а самой интересно: что же он будет делать дальше? Беги же, лети, глупая птица! — думала я. И он побежал… Прямо на меня. Громко крича и хлопая крыльями.
Я опустила винтовку.
— Прости, пожалуйста, — сказала я петушку. — Я глупо пошутила.
Он сделал ещё несколько выпадов мне вслед, а потом принялся мерно расхаживать по поляне — точь в точь как часовой на своём посту.
Когда я пришла в лагерь, Лёва уже разделывал такого петушка.
— Учись! — сказал он мне.
… … …
12.06.1964 года
Привезли лошадок. Среди них — даже одна мама с жеребёнком. Они пощипывают первую траву, которая лезет из-под земли, как в фильме ускоренной съёмки, и едва успевают отмахиваться от первой мошкары, жаждущей крови.
… … …
13.06.1964 года
С последним рейсом прибыла почта. От тебя письмо! Я даже не успела его вскрыть. Лётчик ждет. Я люблю тебя. Пока.
_ _ _
07.06.1964 года
Михаил
Забайкалье
Базовый лагерь
Здравствуй, Данусь!
Я ограничился бы этим обращением, если бы был уверен, что ты прочтёшь в нём всё, с чем я уходил и с чем возвращаюсь.
Знаю, я доставил тебе своим молчанием немало неприятных минут. Но я не чувствую своей вины. То, что я всё-таки расскажу тебе, — не оправдательное слово, а попытка объясниться.
Случилось со мной то, чего следовало ожидать. Дух не может быть безмятежным столь долгий срок. Пожалуй, ещё перед Новым годом на горизонте появились первые облака. Я старался не смотреть в их сторону, отпугивал их увещеваниями, криками «ура», и как-то их проносило. Но всё-таки хандра взяла меня за горло. Я ощутил на себе её тяжёлую лапу уже, когда писал своё предыдущее письмо. Но тогда я не сдался. Может быть, мне помогло выстоять ожидание твоего ответа. Сам не знаю, что я хотел от тебя услышать, каких ждал слов, но ждал с мучительным нетерпением. Это было жестоко по отношению к тебе, но понял я это позже. Не было у меня права не только требовать, а даже надеяться, что ты дашь мне так много. Я сам удлинил себе путь возвращения к тебе.
Отвечать на твоё письмо о волшебном зелье весны я просто не мог.
Не думай, что я не сопротивлялся. Я испробовал все известные мне средства. Водку. Работу до одури. Шаляпина. Он выручал меня не раз. Особенно его «Молитвы» Эта могучая, исполненная живой страсти музыка возвращала мне чувство мира и покоя. Но в этот раз по каким-то коварным законам получилось всё наоборот. Я вдруг увидел и услышал ту глубину, из которой рождалась эта музыка — извечную правду трагической несовместимости жизни и мечты. Дух сомнения проснулся во мне, и остановить его работу я уже был не в силах. Не в тебе я, Данусь, сомневался. В себе. В том, что из бесформенной и разнородной массы, которую я собой представляю, можно высечь кристалл, который называют счастьем. Хуже всего было то, что я не любил тебя всё это время. Не то, чтобы меня мучила совесть, а просто было непривычно, неприятно, как-то дико. Я не знал, чем это кончится. Но у меня хватило благоразумия набраться терпения и ждать. Тут как раз подоспел вылет в поле. Белов оставался на время в городе, и львиная доля забот легла на мои плечи. Надо ли объяснять, как я был рад этому обстоятельству? С похожим на цыгана аспирантом нашей кафедры Робом и шофёром Васей мы составили довольно дружное работящее трио. Роб, в полном противоречии с конституционными свойствами своей флегматичной натуры, работоспособен, как вол, здоров настолько, что им можно забивать сваи. Внешне постный и равнодушный ко всему, он на самом деле всё видит, всё примечает, всё понимает. Но чему я по-настоящему завидую — его способности мгновенно расслабляться. Во всех промежуточных ситуациях, не требующих активных действий, он расслабляется до того, что мускулы становятся мягкими как воск, но мозг при этом не дремлет. Белов не зря доверяет ему документы и большие суммы денег. Василий — каналья и балабол. Водитель, правда, первоклассный. Любит пофилософствовать: «Из молекулярной химии известно, что человек к человеку притягивается. Оно понятно и естественно — всеобщий закон электромагнитной