Перестроечные страдания - Олег Афенченко

Так, например, в своё время, в 1986 году на открытом собрании Академии Наук СССР Л. И. Абалкин, будучи директором института экономики АН СССР, сказал, цитирую дословно, следующее: «За последние 10 лет наш институт утратил роль генератора политико-экономических идей». Это он выразился «по-французски»; в переводе на простой русский это будет означать: «В последние 20 лет наш институт «перестал ловить мышей», так как единственной функцией института экономики является продуцирование конструктивных идей, направленных на создание общества подлинно свободных производителей, т. е. политэкономических идей, способствующих развитию социальных наук, двигающих наше общество к прогрессу.

Точно так же, примерно в то же время другой учёный-экономист Г. Х. Попов в популярном издании «Наука и Жизнь» живописал, как неотвратимо и неизбежно административно-командная система сама себя уничтожает. И что же? Система живёт и здравствует, уступать власти не собирается, а, напротив, усиленно «обновляется», т. е. рядится в новые одежды и молодеет. При этом её бывшие ярые противники, выделывая шутовские па с выходом из партии и разъезжая по заграницам, поднимаются на самый верх административно-командной пирамиды, предварительно укрепив её основание. Это укрепление проделано незаметно, но достаточно эффективно – путём создания нового института постояннодействующих народных депутатов с приличным содержанием на государственный счёт и резкого повышения жалованья, примерно в 2 раза, работникам партаппарата. Неколебимость Системы, несмотря на поправку к 6-й статье Конституции и на заверения партии уйти от хозяйственных дел, ещё долго подтверждалась пленумами ЦК КПСС и «Постановлениями ЦК КПСС и Совмина СССР» под аккомпанемент сообщений о межнациональных кровавых распрях, об иностранной помощи, о ломящихся под товарами складах и о гниющих там продуктах при звенящей пустоте магазинов.

Каков же внутренний механизм этой Системы, каковы её производственные отношения, приводящие к таким, полным абсурда, результатам? По всей видимости, этот тип производственных отношений не вошёл в классификацию их, сделанную фундаментальной классической политэкономией. В этом, собственно, нет ничего удивительного, поскольку она не содержит в себе ничего ни нового, ни оригинального, кроме витиеватого нагромождения псевдонеобходимых, а фактически бездействующих структур. Внешне, формально эта система может быть отнесена к капиталистической, как по происхождению, так и по формуле, которой описывается деятельность и капиталистического, и государственного предприятия.

В действительности же по внутреннему содержанию, по своей сущности наша Система, – столь красочно описанная полуфранцузским языком и Г. Х. Поповым, и А. Ципко, – являет собой не что иное, как монопольное рабство, в котором, с одной стороны, трудящиеся, производящие неизвестно для кого полуизвестный продукт с неизвестным качеством, а, с другой стороны, всевластный единственный владелец этого продукта, столь туманно называемый всеми нами, с лёгкой руки Попова, административно-командным аппаратом. Составные части этого аппарата давно уже приспела пора назвать своими именами. Это ЦК КПСС, Совет Министров союзный и Советы Министров республиканские, весь штат аппаратный и выборный, это администраторы-хозяйственники всех рангов – от номенклатуры до мастера и нормировщика (ленинского учётчика) плюс профсоюзы и парторги (теперь бывшие).

Вспомним, как в своё время М. С. Горбачёв говорил, что председатель профсоюза и партийный секретарь с директором … «польку-бабочку танцуют», вместо того, чтобы предъявлять ему требования, продиктованные заботой о трудящихся. Учитывая сказанное можно вполне согласиться со словами Л. И. Абалкина о том, что «мы живём так, как работаем». Да, это известно нам со школы, рабский труд не отличается высокой эффективностью, поэтому производительность труда у нас в 10 раз ниже, чем в мире, при этом командный аппарат возвращает нам, трудящимся, на наше рабское потребление всего одну десятую часть от произведенного нами продукта. Вот и получается, как было отмечено в самом начале, что мы живём в 100 раз хуже остального подлинно цивилизованного мира: в 10 раз хуже работаем и в 10 раз меньше получаем от наработанного.

В классической политэкономической науке процент недоплаченной работающим стоимости произведенного ими продукта называется нормой эксплуатации. Советскому читателю более привычен лженаучный термин «фонд заработной платы», который является обратной величиной и получается, если из ста процентов вычесть норму эксплуатации. Количественные данные о фонде заработной платы (т. е. доли зарплаты в произведенном продукте) нам ранее не были известны. Сейчас же, и это надо отнести на положительный баланс перестройки, данные эти нет-нет, да и появляются в средствах массовой информации. Данные эти разные, разные и способы представления их. Например, в выступлениях по радио отмечалось, что в угольной промышленности Воркуты доля заработной платы составляет 3 коп. на 1 руб. продукции. Т. е. в процентах фонд заработной платы составляет 3%. Конечно, и это вполне естественно, фонд заработной платы будет не одинаков для разных отраслей промышленности. Так ни у кого не вызовет возражений то обстоятельство, что для добывающей промышленности, разрабатывающей природные богатства, он будет несколько ниже, чем для обрабатывающей промышленности.

Любопытные сравнительные данные на этот счёт приведены в журнале «Изобретатель-рационализатор» №1 за 1990 г. в статье под названием «Место в новом мире». Оказывается в СССР в фонд заработной платы поступает от 10 до 37% от произведенного продукта, в США – 64%, в других странах от 60 до 80%, в России же в 1913 году этот показатель составлял 54,8%. Последние цифры, как мне кажется, не вызывают сомнений. Тот, известный нам со школы факт, что молодой не развитой капитализм России отличался жестокой эксплуатацией, вполне допускает столь низкий, всего лишь 55%, или 55 коп. на 1 руб. произведенного продукта, фонд заработной платы в дореволюционный период. Относительно низкий уровень фонда заработной платы в современных капиталистических странах обусловлен серьёзными расходами на успешно осуществляемые социальные программы и достаточным уровнем социальной защищённости. Особенно это относится к Швеции, где у власти стоят социалисты с 1932 года, и к Японии, в которой найдены оригинальные формы социального обслуживания работников фирмы, непосредственно со стороны фирмы. Что касается нашей страны, то цифры 10%…37% вызывают сомнения; пожалуй, они, из опасения вызвать шок, несколько завышены. Не исключая возможность встречаемости цифры 37% в отдельных производствах, следует всё же признать, что у нас средняя реальная цифра находится между 3% и 10%. Примем её для простоты за 10% и вернёмся вновь к классическому политэкономическому термину «норма эксплуатации», которому известный западный экономист Моль придавал значение критерия цивилизованности общества: «чем ниже норма эксплуатации, тем цивилизованнее и богаче общество». Сравним этот критерий для различных общественных систем: для административно-командной системы норма эксплуатации (100% – 10% = 90%) будет 90%, для зарождающейся после отмены крепостного права капиталистической системы России было 45%, для развитой же капиталистической системы Запада сейчас норма эксплуатации от 36 до 20%.

В этой связи предположение о существовании некоторой критической нормы эксплуатации, за которой начинаются процессы обнищания и деградации общества, сообразуясь с законом перехода количества в качество, не покажется неуместным.

Очевидно, такой критической величиной нормы эксплуатации будет величина в 50%, поскольку человек, осознающий, что лучшая половина его труда уходит в никуда, вряд ли будет ходить на работу «как на праздник». Что же говорить о норме эксплуатации более чем в 90%? Результаты всем хорошо известны! Нет ничего более развращающего, чем бесплатный или бесполезный труд, образцом которого служат порождённые административно-командной системой ленинские субботники. Столь чудовищное порождение вершины человеческой глупости стало возможно только в нашей обездоленной стране, которой иногда наши борзописцы, преисполненные чувства гордости чеховского героя, приписывают уготованную будто свыше ей роль мирового экспериментатора, показывающего всему земному шару, как не надо жить. Не хочется с этим соглашаться. Почему Западной Европе было достаточно одного Эразма Роттердамского, написавшего «Похвалу глупости», чтобы поумнеть и расстаться с средневековым мракобесием христианской веры и прочей другой веры, чтобы перейти к рациональной рассудочной и потому экономной деятельности, сохранив, не ломая копья, религию чисто внешне, формально, как она того и заслуживает? Почему же России мало не только Эразма Роттердамского, но даже не менее славных гениев Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Чехова, так и не сумевших пробудить её от беспросветной глупости, продолжающейся и сейчас? Венцом этой глупости являются вера царской семьи проходимцу попу-расстриге Распутину, вера «вождю мирового пролетариата», обещавшему «фабрики-заводы – рабочим, земля – крестьянам» и, наконец, теперешнее долготерпение народа и его вера в КПСС, которая со времён Брежнева всё обещала накормить народ. Здесь очень кстати будет отметить частые в своё время высказывания М. С. Горбачёва о том, что перестройка – это продолжение революции, а если так, то не зазорно вспомнить и революционные песни, помнится там пелось: нас спасёт «не бог, не царь и не герой – добьёмся мы освобожденья своею собственной рукой». Так может быть, освободившись от партийного руководства, народ своею собственной рукой и накормит себя!