Время Бесов - Сергей Шхиян

Оставалось ориентироваться на время, которое я тогда был в пути и рассчитывать на везение. Пока же меня больше чем незнакомая дорога, волновал пустой желудок. Сезон грибов и ягод давно отошел, лес был красив, светел, но пуст.

По времени в пути я уже должен был дойти до полянки, на которой когда-то ночевал, но местность оставалась незнакомой. Вскоре я наткнулся на хорошо утоптанную тропинку. Она начиналась от заводи и постепенно отдалялась от реки. Я перестал зевать по сторонам и пошел осторожнее. Было похоже, по ней часто ходили, что предполагало близкое человеческое жилье. Это предположение вскоре подтвердились. Послышался собачий лай, и из-за очередного поворота показалась деревенская околица. Была она почти условная, сделанная, видимо, только для того, чтобы не разбредался скот.

Передо мной встала дилемма: идти в обход, стороной или рискнуть заглянуть в селение. Против того, чтобы выйти к людям, было многое, за — только одно, желудок. В осеннем лесу я вряд ли смогу прокормиться на подножном корму, так что решать вопрос с питанием нужно было в обжитом месте.

Однако, один этот аргумент был слишком весомый. Без точного знания дороги, лишь по примерному азимуту добраться до сгнившего моста, через который я попал сюда, и через который проходила граница «времени», путь был неопределенно долгий. Можно было не одну неделю скитаться по непролазным лесам, пока найдется заветная тропка в двадцать первый век.

Поэтому я решил действовать по обстановке. Если деревня окажется большой — пройти мимо, если маленькой — рискнуть. От околицы, на которую я наткнулся, домов видно не было. Я не стал маячить на дороге и отошел в ближайший лесок подлечить стертые сапогами ноги и дождаться темноты.

Моя одежда за время бегства запачкалась и обтрепалась, но все равно я выглядел для сельской местности слишком по-городскому. К тому же совсем ни к месту была моя старинная сабля в роскошных, украшенных золотом и самоцветами ножнах, Короче говоря, я совсем не вписывался в местную обстановку Особенно дисгармонировали этой суровой эпохе широкий плащ с пелериной и мягкая, широкополая шляпа. В городе в таком виде еще можно было косить под нищего, романтического художника или поэта, в деревне — только под сумасшедшего. Пришлось на время с этой одеждой расстаться. Когда нашлось подходящее место, я спрятал там верхнее платье вместе с саблей.

Дождавшись начала сумраков, я осторожно перешел «Рубикон» в виде условного плетня и приблизился к поселению. Домов здесь, слава богу, было всего около десятка. Две лениво брешущие собаки начали лаять целенаправленно, почуяв чужака. Я вышел на крохотную деревенскую улочку и начал рассматривать подворья. Деревушка была маленькая, но не бедная. Избы в ней стояли капитальные, рубленные из толстых бревен.

В одном из дворов в палисаднике возился высокий, пожилой крестьянин в одной нательной рубахе. Я остановился у его ворот. Он бросил свое занятие и подошел ко мне.

— Здравствуйте, Бог в помощь, — поздоровался я.

— Благодарствуй, сударь, — сдержанно ответил он, с интересом рассматривая меня.

Был он лет шестидесяти, с окладистой, седой бородой и умными, внимательными глазами.

— Не подскажете, как называется ваша деревня, — спросил я для того, чтобы завязать разговор.

— Ивановка, сударь.

Дальше следовало спросить: «А нет ли у вас водицы, испить, а то так есть хочется, что переночевать негде».

Но ничего такого я не сказал, выдержал паузу, как будто оценивал сообщение.

— Кажись, вы заплутали? — поинтересовался старик, с любопытством разглядывая меня.

— Похоже, что заплутал. Ну, спасибо, пойду дальше.

— Куда же вы на ночь глядя, зайдите в избу, гостем будете.

Я не заставил себя уговаривать и согласился.

— Куда путь держите? — спросил мужик, когда мы подходили к избе.

Вопрос для меня был очень сложный. Местных названий я не знал и никакой правдоподобной истории загодя не придумал. Осталось, как всегда в таких случаях, соврать.

— Мне нужно осмотреть ваш лес, я занимаюсь изучением древесины.

— Как же вы один идете, да еще без ружья и теплых вещей? — удивился он.

— Вещи в реке утонули, у меня лодка перевернулась, — нашелся я.

— Ишь ты, как же это тебя угораздило? — переходя по-свойски на «ты», посочувствовал он — Вроде и ветра не было, и река у нас тихая, без порогов.

Врать очень не хотелось, но, коли сам загнал себя в угол, пришлось:

— Да лодка доброго слова не стоила, плоскодонка, Неловко наклонился над водой и перевернул.

Крестьянин понимающе, чуть насмешливо посмотрел, опознав во мне городского придурка, способного не то, что лодку перевернуть, но и заблудиться в двух осинах.

— Как же ты теперь будешь? — сочувственно спросил он. — Того и гляди, холода ударят, а ты чуть не в исподнем?

— Как-нибудь выкручусь, — пообещал я, — Главная беда — всю еду утопил.

Мужик с сомнением покачал головой, но ничего не сказал. Мы вошли в избу. Навстречу нам поднялась с лавки пожилая крестьянка и низко поклонилась. Я поклонился в ответ. Несколько ребятишек в одних рубашонках, увидев чужого человека, юркнули за большую русскую печь.

— Принимай гостя, хозяйка, — сказал крестьянин.

— Милости просим, — ответила она, опять кланяясь. — Прошу за стол, угощайтесь, чем Бог послал.

Ломаться и отказываться я не собирался и без лишних слов уселся на лавку. Было заметно, что мой приход, да еще в такой странной, легкой для осени одежде, вызвал у женщины любопытство. Однако, она, сообразно деревенской этике, ничего спрашивать не стала и захлопотала, собирая на стол.

Я огляделся. Горница, в которой мы находились, была чиста, некрашеные полы из широких плах выскоблены до желтизны. На стенах висели лубочные картинки, сытинский календарь за 1912 год и несколько плохого качества фотографий.

Меня больше всего заинтересовали именно они. Я встал из-за стола, подошел к стене и принялся их рассматривать.

— Это сын мой единственный, — сказал хозяин, увидев, что я обратил внимание на фотографию молодого человека в солдатской форме, — в Германскую войну убитый.

Я не знаю, что положено в деревне говорить в таких случаях, и просто сочувственно вздохнул.

— Троих малых деток сиротами оставил, — продолжил он и кивнул на возящихся и хихикающих за печкой детей.

— А мать жива? — спросил я.

— Жива, сейчас она у суседей, хворой товарке по дому помогает.

— Пожалуйте за стол, — повторила приглашение крестьянка, прерывая наш семейный разговор. — Не побрезгуйте нашей пищей, — сказала она, низко кланяясь,

Я не побрезговал и не заставил себя упрашивать. Еда была скромная, крестьянская, но очень вкусная. Каша была теплой, только что из печи и порядком сдобрена маслом. Хлеб пшеничный подовый, мягкий и тоже еще теплый. Стараясь не спешить, я порядком опустошил стол и когда, наконец, сигнал сытости дошел до мозга, с сожалением оторвался от еды.

Пока я насыщался, хозяева молчали, не нарушая трапезу пустыми разговорами.

— Спасибо, все очень вкусно. Со вчерашнего дня ничего не ел, — сказал я, чтобы объяснить свой непомерный аппетит.

— Это почто так? — не смогла сдержать любопытство хозяйка.

— Лодка с вещами и припасами перевернулась, вот я и остался, как есть..

— Ишь ты! — поразилась женщина. — Как же это тебя угораздило?

— Сам не пойму, как получилось: наклонился над водой, а она возьми и перевернись.

Хозяева сочувственно закивали Кажется, их такой разворот событий устроил.

— Место-то хоть запомнил? — спросил крестьянин, — Завтрева, даст Бог, вытащим.

— Где мне было запомнить. Я же чуть не потонул, а как в себя пришел, меня уже течением отнесло.

— Глаза отводят, — многозначительно сказала хозяйка.

— Кто отводит? — не поняв, о ком она говорит, спросил я.

— Известно кто, нечистые. Ишь, водяные опять баловать начали!

Меня такой вариант развеселил:

— У вас что, в реке живут водяные?

— Кончайте вы к ночи эти разговоры, — строго сказал мужик и перекрестился.

В это время детишки, притихшие было за печкой, расшалились, это вызвало недовольство деда, и он, как бы прекращая неуместный разговор, на них прикрикнул:

— Тише вы, пострелята, забыли, что гость в доме!

— Совсем без матери от рук отбились, — пожаловалась хозяйка.

— Как без матери? — удивился я и спросил у старика: — Вы же говорили, что она у соседей,

— У них, — подтвердил он, — за больной ходит. Подруга ейная помирает. Невестушка цельные дни там, почитай, уже неделю домой глаз не кажет.

— А что с подругой?

— Болеет, того и гляди отойдет, — разъяснила женщина. — Водянка у нее.

— Я лекарил когда-то, — скромно сказал я, — может, мне пойти, взглянуть на больную?

— Так ты лекарь, сударь! — обрадованно сказал хозяин. — А то я думаю, барин, не барин, а кто — непонятно, а ты, стало быть, дохтур! Взгляни, мил человек, а то ежели баба-то преставится, детки круглыми сиротами останутся!